Три товарища и другие романы — страница 161 из 197

Он заметил: Жоан пристально за ним наблюдает. Она не знала, как он ко всему этому отнесется, и все же у нее хватило смелости его пригласить.

— Чудненько, — сказал он. — И просторно.

Он открыл крышку радиолы. Это был солидный, дорогой аппарат с механизмом, позволяющим менять пластинки автоматически. Пластинки в беспорядке лежали тут же, рядом, на низеньком столике. Жоан выбрала одну и поставила.

— Включать умеешь? — спросила она.

Конечно, умеет.

— Нет, — ответил он.

Она повернула одну из ручек.

— Шикарная вещь! Играть может часами! И не надо вставать, пластинки менять, переключать. За окном темнеет, а ты лежи себе, слушай и предавайся грезам.

Аппарат и впрямь был отличный. Равич знал эту фирму, знал и то, что стоит эта игрушка тысяч двадцать. Мягкие, плавные волны насыщенного звука заполнили всю комнату вкрадчивой, задушевной мелодией парижской песенки — «J’attandrai» [32].

Жоан подалась чуть вперед, вся обратившись в слух.

— Тебе нравится? — спросила она.

Равич кивнул. Но смотрел не на радиолу. Он на Жоан смотрел. На ее лицо, поглощенное и упоенное музыкой. Как легко ей это дается — и как он любил ее за эту вот легкость, которой сам он обделен! Кончено, подумал он без всякой боли, скорее как путешественник, что покидает Италию, отправляясь обратно на родимый и мглистый север.

Отрешившись от музыки, Жоан улыбнулась:

— Пойдем, ты еще спальню не видел.

— Это обязательно?

Она посмотрела на него долгим, испытующим взглядом.

— Не хочешь взглянуть? Почему?

— И в самом деле, почему? — спросил он в ответ.

— Вот именно.

Она погладила его по щеке и поцеловала. И он знал, зачем и почему.

— Пойдем, — сказала она, беря его под руку.

Спальня была обставлена, что называется, во французском духе. Кровать огромная, подделка в стиле Людовика ХVI, овальный туалетный столик того же пошиба, зеркало в стиле барокко, тоже подозрительно новое, обюссонский ковер современной работы, стулья, кресло — короче, полный набор дешевой голливудской декорации. Тут же, однако, как говорится, ни к селу ни к городу, обнаружился подлинный и очень красивый расписной флорентийский ларь ХVI века, который посреди всей этой дешевки выглядел принцем крови в обществе разбогатевших мещан. Его, впрочем, бесцеремонно приткнули в угол. Сейчас на этом антикварном шедевре валялись шляпа с фиалками и пара серебряных парчовых туфелек.

Постель была не застелена и даже не прибрана. На простынях еще не изгладилась вмятина от тела Жоан. На туалетном столике — духи в изрядном количестве флаконов. Один из встроенных шкафов распахнут настежь, внутри платья. Платьев явно больше, чем было у нее прежде. Жоан все еще не отпускала его руку. Сейчас она прильнула к нему.

— Тебе нравится?

— Прекрасно. Прекрасно к тебе подходит.

Она кивнула. Он чувствовал ее руку, ее грудь и сам не заметил, как привлек ее к себе еще теснее. Она не противилась, скорее наоборот. Их плечи соприкоснулись. Ее лицо, совсем близко, было теперь спокойно, от прежнего волнения в нем не осталось и следа. Уверенное, ясное, оно, казалось, смотрело на Равича не только с потаенным удовлетворением, но и с едва скрываемым торжеством.

Удивительно, подумал Равич, до чего им к лицу даже такие вот низости. Держит меня за обыкновенного жиголо и в наивности своего бесстыдства даже не стесняется показывать мне фатеру, обставленную для нее любовником, — а выглядит при этом как сама Ника Самофракийская.

— Жаль, что ты ничего такого себе позволить не можешь, — вздохнула она. — Понимаешь, квартира… В квартире ты совсем иначе себя чувствуешь. Не то что в этих жутких гостиничных бараках…

— Ты права. Что ж, рад был повидать все это. Я пойду, Жоан.

— Как, ты уходишь? Уже? Не успел прийти — и уже…

Он взял ее руки в свои.

— Да, я ухожу, Жоан. Насовсем. Ты живешь с другим. Женщин, которых люблю, я не привык делить с кем-то еще.

Она резко отпрянула.

— Что? Что ты такое говоришь? Чтобы я… Да кто тебе сказал? Это надо же! — Она испепеляла его взглядом. — Хотя догадываюсь… Морозов, конечно, этот…

— Какой, к черту, Морозов? Зачем мне что-то рассказывать? Тут все говорит само за себя!

Лицо ее вдруг побелело от бешенства. Еще бы — она уже уверовала в успех, и тут вдруг…

— Я знаю, в чем дело! Если у меня теперь квартира и я больше не работаю в «Шехерезаде», значит, меня, конечно же, кто-то содержит! Ну конечно! А как же иначе! Иначе никак!

— Я не сказал, что тебя кто-то содержит.

— Не в словах дело! Будто я не понимаю! Сперва ты засовываешь меня в этот ночной притон, потом бросаешь, оставляешь одну, а если кто со мной заговорит, познакомится, позаботится немного, поможет — так это сразу означает, что он меня содержит! Ну конечно! Что еще может вообразить себе ночной портье, кроме такой вот гнусности? А что человек сам из себя что-то представляет, сам работать может, чего-то добиться, кем-то стать — это в его лакейском умишке просто не умещается! Он же холуй, у него одни чаевые за душой! И ты, именно ты, за ним такое повторяешь! Постыдился бы!

Не долго думая, Равич повернул ее к себе, схватил за локти, приподнял и бросил поперек кровати.

— Так! — сказал он. — И хватит вздор молоть!

Она была настолько ошеломлена, что даже не пыталась подняться.

— Может, еще изобьешь меня? — спросила она немного погодя.

— Да нет. Просто надоело всю эту ерунду выслушивать.

— Меня бы не удивило, — тихо, сдавленным голосом проговорила она. — Меня бы не удивило.

Она все еще лежала неподвижно. Лицо белое, пустое, даже губы поблекли, и глаза будто стеклянные. Халат чуть распахнулся, приоткрыв обнаженную грудь и ногу, бесстыдно, во всю длину, свисающую с края кровати.

— Я тебе звоню, — начала она снова, — звоню как дура, ни о чем не подозреваю, радуюсь, жду встречи, и что же? И что же? — с презрением повторила она. — А я-то думала, ты не такой!

Равич стоял в дверях спальни. Перед ним как на ладони была вся комната с ее фальшивой меблировкой, и Жоан, распластанная на кровати посреди комнаты, и все это замечательно смотрелось вместе. Он злился на себя — зачем было что-то говорить? Надо было просто уйти, и делу конец. Но тогда она бы к нему пришла, и было бы то же самое.

— Именно ты, — повторила она. — Уж от тебя-то я этого никак не ожидала. Думала, ты не такой.

Он не ответил. Все было пошло до непереносимости. Он вдруг вообще перестал понимать, как это он целых три дня всерьез полагал, что из-за этой женщины, если она не вернется, он лишится сна? Да какое ему дело до всей этой дешевки? Он достал сигарету и закурил. Во рту пересохло. Только теперь до него дошло, что радиола все еще играет. Она как раз снова завела пластинку, с которой начала — «Я буду ждать…». Он прошел в гостиную и выключил музыку.

Когда он вернулся, Жоан по-прежнему лежала на кровати. Вроде бы все в той же позе. Однако халат был распахнут чуть шире, чем раньше.

— Жоан, — сказал он, — чем меньше мы будем выяснять отношения, тем лучше.

— Не я начала.

Больше всего ему хотелось схватить флакон духов и запустить ей в голову.

— Знаю, — ответил он. — Начал я, я и заканчиваю.

Он повернулся и двинулся к выходу. Но не успел он дойти до двери, как Жоан оказалась перед ним. Захлопнула дверь и встала, ухватившись руками за косяки.

— Вот как! — выпалила она. — Ты, значит, заканчиваешь! Просто берешь и уходишь! Как все просто, правда? Но уж нет, мне тоже есть что сказать! Много чего сказать! Ты, не кто иной, как ты, видел меня в «Клош д’Ор» и видел, с кем я там была, а когда я потом пришла к тебе ночью, тебе было плевать, ты переспал со мной, и утром тебе тоже еще было плевать, видно, не натешился, и ты переспал со мной снова, и я любила тебя, а ты был такой дивный и знать ничего не хотел; и я любила тебя за это, как никогда прежде, я знала, ты таким и должен быть, таким, и никаким другим, и я плакала, пока ты спал, и целовала тебя, и была счастлива, когда шла домой, и боготворила тебя — а теперь? Теперь ты приходишь и тычешь мне в нос все, что прежде, когда тебе переспать со мной приспичило, ты великодушно ручкой этак отбросил и позабыть соизволил, — а сейчас снова из-за пазухи вытащил и в нос мне суешь, и оскорбленную добродетель из себя корчишь, и сцену ревности закатываешь, будто ты мне законный муж! Чего ты от меня требуешь? И по какому такому праву?

— Ни по какому, — ответил Равич.

— Вот как! Хорошо хоть это ты понимаешь. Тогда чего ради ты сюда явился и все это мне в лицо тычешь? Почему раньше помалкивал, когда я ночью к тебе пришла? Конечно, тогда-то…

— Жоан, — сказал Равич.

Она умолкла.

Смотрела на него в упор, тяжело дыша.

— Жоан, — повторил он. — В ту ночь, когда ты пришла, я думал, что ты вернулась. Ты вернулась, и этого было достаточно. Но я ошибся. Ты не вернулась.

— Как это не вернулась? Кто же тогда к тебе приходил? Может, дух бесплотный?

— Приходила ты. Но ты не вернулась.

— Что-то больно для меня витиевато. Хотелось бы знать, в чем разница?

— Ты прекрасно знаешь в чем. Это я тогда еще не знал. Зато сегодня знаю. Ты живешь с другим.

— Ах вон что, живу с другим. Снова-здорово! Если у меня появились друзья, значит, я уже живу с другим! Что мне, по-твоему, целый день сидеть взаперти, ни с кем словом не перемолвиться, лишь бы никто не думал, что я живу с другим?

— Жоан, — сказал Равич. — Не будь смешной.

— Смешной? Это кто смешной? Это ты смешной!

— Хорошо, пусть. Мне что, силой тебя от двери оттаскивать?

Она не сдвинулась с места.

— Если даже я с кем-то и была, тебе-то какое дело? Ты сам сказал: ни о чем знать не желаю.

— Правильно. Я и не хотел знать. Считал, что это в прошлом. Что прошло — то меня не касается. Оказалось, все не так. Ошибка. Мог бы и раньше догадаться. Вероятно, я и сам хотел обмануться. Слабость, конечно, только это ничего не меняет.