— В кино, — лепетала Рут Гольдберг. — Он в кино меня послал. Руфочка, говорит, ты совсем у меня не развлекаешься, что бы тебе не сходить в «Курсель», там у них сейчас фильм с Гретой Гарбо, «Королева Кристина», почему бы тебе не посмотреть? Купи себе билет на хорошие места, в партер или в ложу, получи удовольствие, на два часа забудешь про все наши горести, это уже немало, — так он сказал, спокойно так, ласково и даже по щеке меня потрепал. А потом, говорит, зайди еще в кондитерскую у парка Монсо, возьми себе шоколадного и ванильного мороженого, сделай себе приятное, Руфочка, — так он сказал, и я пошла, а когда вернулась, смотрю…
Равич поднялся. Рут Гольдберг испуганно умолкла.
— Похоже, он сделал это, как только вы ушли, — сказал он.
Она в ужасе прижала кулачок ко рту.
— Он что?…
— Попытаемся что-то сделать. Для начала — искусственное дыхание. Вы умеете? — спросил он у Визенхофа.
— Да нет. То есть… не совсем.
— Тогда смотрите.
Равич схватил Гольдберга за руки, раскинул их в стороны до пола, потом резко прижал к груди, снова в стороны, снова к груди. В горле у Гольдберга что-то захрипело.
— Он жив! — взвизгнула жена.
— Нет, это просто воздух выходит.
Равич еще пару раз показал, что надо делать.
— Так, теперь попробуйте вы, — бросил он Визенхофу.
Тот боязливо опустился перед Гольдбергом на колени.
— Ну же, — поторопил Равич. — Берите его за руки, а еще лучше за локти.
Визенхоф уже взмок от страха.
— Так. Сильнее, — командовал Равич. — Чтобы весь воздух из легких вышел.
А сам уже обернулся, ища глазами хозяйку. Народу в комнату тем временем набилось изрядно. Углядев хозяйку, Равич жестом позвал ее в коридор.
— Умер, — сказал он, когда они вышли. — Это все пустые хлопоты. Так, проформы ради. Если вдруг подействует, я уверую в чудеса.
— Что же делать?
— Что всегда в таких случаях.
— «Скорую» вызывать? Но тогда через десять минут и полиция заявится.
— Без полиции вам так и так не обойтись. У Гольдбергов хоть какие-то документы есть?
— Да. Хорошие. Паспорт и удостоверение личности.
— А у Визенхофа?
— Вид на жительство. И продленная виза.
— Отлично. Тогда у них все в порядке. Скажите обоим, чтобы обо мне ни слова. Ну, что я тут был. Она вернулась домой, увидела, закричала. Визенхоф перерезал петлю, снял его, до приезда «скорой» пытался делать искусственное дыхание. Запомнили?
Хозяйка только стрельнула в него своими птичьими глазками.
— Конечно. Да я и сама тут останусь, полиции дождусь. Уж как-нибудь прослежу.
— Ну и хорошо.
Они вернулись в номер. Склонившись над Гольдбергом, Визенхоф трудился в поте лица. Со стороны в первый миг могло показаться, что это у них такой урок гимнастики. Хозяйка остановилась в дверях.
— Дамы и господа! — объявила она. — Я обязана вызвать «скорую помощь». Врач или санитар, приехав сюда, немедленно уведомят полицию. И та не позже чем через полчаса будет здесь. Тем из вас, у кого нет документов, лучше сразу собрать вещи, по крайней мере все, что на виду лежит, снести это в «катакомбу» и самим оставаться там же. Не исключено, что полиция захочет осмотреть номера или опросить свидетелей.
В тот же миг комната опустела. Хозяйка деловито кивнула Равичу в знак того, что Рут Гольдберг и Визенхофа она проинструктирует. Он подобрал свою сумку и ножницы, что лежали на полу рядом с перерезанным галстуком. Конец галстука валялся изнанкой вверх, была видна этикетка фирмы. «С. Фёрдер, Берлин». Такой галстук марок десять стоил, не меньше. Куплен Гольдбергом еще в добрые старые времена его благополучной жизни.
Равич эту фирму знал. Сам покупал там галстуки. Сейчас он распихал свои пожитки в два чемодана и отнес в номер к Морозову. Конечно, это всего лишь предосторожность. Полиция скорее всего вообще ничем не заинтересуется. Но все равно — береженого Бог бережет. Полицейского Фернана Равич еще не скоро забудет. Он спустился в «катакомбу».
Там уже возбужденно толпился кое-какой народ. Это были эмигранты без документов. Вся беспаспортная рать. Официанты Кларисса и Жан помогали составлять чемоданы в кладовку. В самой «катакомбе» готовились к ужину: на столах корзиночки с хлебом, из кухни доносились ароматы жареной рыбы.
— Времени еще много, — успокаивал Жан особо нервных эмигрантов. — Полиция никогда не торопится.
Однако перспектива успеть еще и поужинать не прельщала эмигрантов. Они не привыкли полагаться на удачу. Все лихорадочно торопились запихнуть свои вещи в подвал. Среди них и испанец Альварес. О приходе полиции хозяйка, разумеется, известила всех постояльцев. Альварес как-то странно, чуть ли не виновато, Равичу улыбнулся. Равич так и не понял почему.
Одним из последних спустился изящный худенький господин. Это был Эрнст Зайденбаум, доктор филологии и философии.
— Учения, — бросил он Равичу. — Генеральная репетиция. Остаетесь здесь?
— Нет.
Зайденбаум, ветеран с шестилетним эмигрантским стажем, пожал плечами:
— А я останусь. Неохота бегать. Думаю, констатацией факта все и ограничится. Смерть старого еврея, беженца из Германии, — кому это интересно?
— Смерть — никому. Зато тут живых беженцев полно, нелегальных.
Зайденбаум элегантно поправил пенсне.
— Пусть. Мне все равно. Знаете, что я во время последней облавы сделал? Тогда какой-то дотошный сержант даже в «катакомбу» спустился. Года два назад, если не больше. Так я у Жана белый официантский китель позаимствовал и стал помогать обслуживать. Подавал господам полицейским выпивку.
— А что, остроумно.
Зайденбаум кивнул:
— Знаете, со временем даже удирать надоедает. — С этими словами он удалился на кухню — выяснить, что будет на ужин.
Через черный ход Равич выбрался из «катакомбы» во двор. Под ногами у него шмыгнула кошка. Впереди поспешали другие постояльцы. Выйдя на улицу, они быстро расходились кто куда. Альварес слегка прихрамывал. Наверно, операцией еще не поздно исправить, про себя машинально отметил Равич.
Уже сидя за ужином в кафе на Тернской площади, он вдруг ясно почувствовал: сегодня ночью придет Жоан. Он понятия не имел, откуда такая странная уверенность, — просто почувствовал, и все.
Расплатившись, он неспешно побрел обратно к гостинице. Было тепло, и вывески дешевых отелей на час красноватым сиянием тут и там выхватывали из ночной тьмы очередной кусок какого-нибудь злачного закоулка. Щелки яркого света в зашторенных окнах. Компания матросов подцепила стайку шлюх. Молодые, громогласные, распаленные летом и вином, все они дружно устремились к дверям гостиницы. Где-то надрывно пела губная гармошка. И вдруг, словно ракета в ночи, в сознании Равича ярко вспыхнула, раскрылась и поплыла отчетливая картина: Жоан дожидается его в отеле, чтобы броситься к нему, осыпая поцелуями и ласками, и сказать, что она все оставила, что она вернулась…
Он даже остановился. «Да что со мной такое? — думал он. — Какого черта я тут стою и обнимаю руками воздух, словно под ладонями у меня любимый затылок и пышное золото волос? Слишком поздно. Ничего уже не вернешь. Никто ни к кому не вернется. Как не вернуть любой прожитый час: было — и прошло».
Он двинулся дальше, дошел до гостиницы, опять же двором и через черный ход проник в «катакомбу». Еще от дверей увидел, что там уже полно. И Зайденбаум на месте. Отнюдь не в форме официанта, в обычном штатском. Похоже, опасность миновала. Тогда можно заходить.
Морозов был у себя в номере.
— А я уж уходить собирался. Как чемоданы твои увидел, решил, все, тебя опять того, в Швейцарию…
— Все обошлось?
— Конечно. Полиция отчалила и не вернется. Уже разрешили жене доступ к телу. Случай-то ясный. Он еще наверху. Его уже прибирать начали.
— Отлично. Тогда и мне можно к себе в конуру вернуться.
Морозов вдруг рассмеялся:
— Ох, уж этот Зайденбаум! Представляешь, все время был там. В своем пенсне, при портфеле и даже с какими-то бумагами. Прикидывался адвокатом, да еще и представителем страховой компании. С полицией вообще не церемонился. Отбил у них паспорт старика Гольдберга. Уверял, что паспорт ему обязательно нужен, а они, дескать, имеют право забрать только удостоверение личности, ну, карточку эту. И ему все сошло! У самого-то у него документы хотя бы есть?
— Ни листочка.
— Шикарно, — крякнул Морозов. — Паспорт этот нынче дороже золота. Он еще целый год действителен. По нему вполне жить можно. Ну, не сказать, чтобы прямо в Париже, если, конечно, не иметь наглости Зайденбаума. Фотографию подменить проще простого. А если новый Аарон Гольдберг возрастом не вышел, дату рождения выправить тоже недорого стоит — есть специалисты. Чем тебе не переселение душ: паспорт один, а живут по нему многие.
— Выходит, Зайденбаум у нас теперь Гольдбергом станет?
— Нет, Зайденбаум нет. Сразу отказался. Дескать, ниже его достоинства. Он же у нас Дон-Кихот, защитник всех бесправных и беспаспортных, так сказать, всех подпольных космополитов. К тому же фаталист — ему слишком любопытно узнать, как распорядится им судьба-индейка, и он не станет портить себе весь азарт гарантиями чужого паспорта. А вот как насчет тебя?
Равич покачал головой:
— Тоже нет. Тут я на стороне Зайденбаума.
Он подхватил свои чемоданы и пошел к себе наверх. По пути, как раз на этаже Гольдбергов, его обогнал на лестнице могучий старик в черном кафтане, при бороде и пейсах, с лицом библейского патриарха. Широким, но бесшумным шагом — не иначе, на резиновых подошвах, — бледный и грозный, он уплыл в полумрак коридора. Там он распахнул дверь гольдбергского номера. На мгновение его фигуру высветил красноватый отблеск, должно быть, от свечей, и до Равича донеслось странное, приглушенное, заунывное, но все равно какое-то дикое завывание. Плакальщицы, что ли, подумал он. Неужели еще бывает такое? Или это сама Рут Гольдберг?
Он открыл дверь и сразу увидел: у окна сидит Жоан. Она вскочила.
— Это ты! Что случилось? Чемоданы зачем? Тебе опять уезжать?