Он ждал. Секунды тянулись бесконечно. Внезапно он похолодел от страха: а что, если Хааке вдруг повернул? Он порывисто оглянулся. Хааке нигде не было. На миг все закружилось перед глазами.
— Вы позволите? — спросил кто-то совсем рядом.
Равич даже толком не расслышал вопроса. Он смотрел на дверь. Нет, в ресторан Хааке не вернулся. Вскочить, пронеслось у него в голове. Побежать, попытаться догнать, пока не поздно. За спиной у него снова раздался чей-то голос. Он обернулся и едва не оцепенел. Оказывается, Хааке подошел к нему сзади и теперь стоял прямо перед ним. Указывая на стул, на котором только что сидела Жоан, он еще раз спросил:
— Вы позволите? К сожалению, свободных столиков совсем не осталось.
Равич кивнул. Сказать что-либо он был не в состоянии. Казалось, кровь замерла в жилах, а потом и вовсе отхлынула и стала утекать. Утекала, утекала беззвучной струйкой куда-то под стул, на котором оставался только пустой тюк тела. Он плотнее прижался к спинке стула. Но вот же перед ним на столе его рюмка. Анисовое пойло молочного цвета. Он поднял рюмку, выпил. Какая тяжелая. Он смотрел на рюмку у себя в руке. Нет, рюмка не дрожит. Это у него внутри дрожь.
Хааке заказал себе коньяка «шампань». Добрый старый коньяк отборных сортов. По-французски он говорил с тяжелым немецким акцентом. Равич подозвал к себе мальчишку с газетами.
— «Пари суар».
Мальчишка покосился в сторону входной двери. Он-то знал: там стоит старуха газетчица и он вторгается на ее территорию. Сложив газету вдвое, он незаметно, как бы невзначай сунул ее Равичу, подхватил монетку и был таков.
«Не иначе он меня все-таки узнал, — думал Равич. — С какой еще стати ему ко мне подсаживаться? Как же это я не предусмотрел?» Теперь оставалось только сидеть и ждать, что предпримет Хааке, а уж потом действовать по обстоятельствам.
Он развернул газету, пробежал глазами заголовки и снова положил ее на столик. Хааке вскинул на него глаза.
— Дивный вечер, — сказал он по-немецки.
Равич кивнул.
Хааке самодовольно улыбнулся:
— Наметанный глаз, верно?
— Похоже на то.
— Я вас еще там, в зале, приметил.
Равич снова кивнул, вежливо и равнодушно. Внутри все дрожало, как натянутая струна. Он никак не мог понять, что Хааке задумал. О том, что он, Равич, во Франции нелегально, Хааке знать не может. Хотя, может, гестапо уже и это известно. Ладно, всему свое время.
— Я вас сразу раскусил, — продолжил Хааке.
Теперь Равич посмотрел на него в упор.
— Дуэльная отметина, — пояснил Хааке, глазами указывая на его лоб. — Лихие нравы студенческой корпорации [34]. Значит, немец. Или в Германии учились.
Он рассмеялся. Равич все еще не спускал с него глаз. Быть не может! Смех, да и только! Тиски внутри разом ослабли, он перевел дух. Хааке вообще понятия не имеет, кто он такой. Шрам на виске он принял за дуэльный рубец. Теперь и Равич рассмеялся. Они с Хааке теперь смеялись вместе. Пришлось сжать кулаки и до боли ногтями впиться себе в ладони, лишь бы унять этот идиотский смех.
— Что, угадал? — не без гордости спросил Хааке.
— Точно.
Этим шрамом на виске его наградили в подвалах гестапо, и Хааке при сем лично присутствовал. Кровь тогда заливала глаза, затекала в рот. А теперь Хааке сидит перед ним, полагая, что это шрам от студенческой дуэли, и кичится своей догадливостью.
Официант принес Хааке его коньяк. Хааке с видом знатока понюхал благородный напиток.
— Что да, то да, — заявил он. — Коньяк у них и впрямь отменный. Но в остальном… — Он по-свойски прищурился. — Сплошная гниль. Народ иждивенцев. Кроме спокойствия и сытости, ничего не надо. Где им против нас.
Равичу казалось, что он не сможет вымолвить ни слова. Стоит ему раскрыть рот — и он схватит рюмку, разобьет о край стола и этой «розочкой» полоснет Хааке по глазам. Из последних сил сдерживаясь, он осторожно взял рюмку, допил, аккуратно поставил на стол.
— Что это вы пьете? — поинтересовался Хааке.
— Перно. Это теперь вместо абсента.
— А-а, абсент! Пойло, из-за которого все французы импотенты, верно? — Хааке довольно ухмылялся. — Прошу прощения, я, конечно, не вас лично имел в виду.
— Абсент запрещен, — пояснил Равич. — А это безобидная замена. Абсент вызывает бесплодие, а не импотенцию. Из-за этого и запрещен. А это анис. На вкус как микстура от кашля.
«Смотри-ка, получается, — изумлялся Равич. — Идет как по маслу. И я даже не слишком волнуюсь. Отвечаю, причем легко, без запинки. Внутри, правда, жуть, воронка, и в ней все черно — но на поверхности все спокойно».
— Живете здесь? — поинтересовался Хааке.
— Да.
— Давно?
— Всю жизнь.
— Понимаю, — задумчиво протянул Хааке. — Немец-иностранец. Родились здесь, да?
Равич кивнул.
Хааке отхлебнул коньяка.
— Некоторые из наших лучших товарищей тоже не в Германии родились. Первый заместитель фюрера — в Египте. Розенберг — в России. Дарре вообще из Аргентины. Решает не происхождение, а образ мыслей.
— Исключительно, — твердо поддакнул Равич.
— Я так и думал. — Лицо Хааке светилось довольством. Он слегка подался вперед, и на миг показалось, что он даже прищелкнул под столом каблуками. — Кстати, позвольте представиться: фон Хааке.
Произведя примерно ту же пантомиму, Равич ответил:
— Хорн.
Это была одна из его прежних вымышленных фамилий.
— Фон Хорн? — уточнил Хааке.
— Да.
Хааке кивнул. Он явно проникался все большим расположением к собеседнику. Еще бы, приятно ведь встретить человека своего круга.
— Вы, конечно, хорошо знаете Париж?
— Неплохо.
— Я имею в виду отнюдь не музеи. — Хааке улыбнулся свойской ухмылкой светского бонвивана.
— Понимаю, о чем вы.
Арийскому сверхчеловеку захотелось гульнуть, а он не знает, где и как, подумал Равич. Заманить его сейчас в какую-нибудь дыру, в сомнительный кабак, в притон к девкам, лихорадочно соображал он. Куда-нибудь, где можно без помех…
— Здесь ведь чего только нет, верно?
— Вы не так давно в Париже?
— Приезжаю раз в две недели дня на два, на три. Считайте, что с инспекцией. По весьма важным делам. Мы за последний год многое тут организовали. И все отлично работает. Особо распространяться не могу, но… — Хааке усмехнулся. — Здесь, знаете ли, почти все можно купить. Продажная нация, пробы ставить негде. Почти все, что нужно, нам уже известно. И даже искать ничего не надо. Сами все несут. Государственная измена здесь чуть ли не форма патриотизма. Прямое следствие многопартийной системы. Всякая партия норовит продать другую, а заодно и национальные интересы, ради собственной выгоды. А получается, что к нашей выгоде. У нас тут много единомышленников. Причем в очень влиятельных кругах. — Он поднял свой бокал, убедился, что тот уже пуст, и поставил на место. — Они даже не вооружаются. Уверены, что нам от них ничего больше и не требуется — лишь бы они не вооружались. Если вам сказать, сколько у них танков и самолетов… Со смеху умрете. Чистой воды государственное самоубийство.
Равич внимательно слушал. Он был сосредоточен до предела, и все равно перед глазами как-то все плыло, словно во сне, когда вот-вот проснешься. Столики, официанты, приятная вечерняя суета, скользящие по улице вереницы машин, луна над домами, зазывные всполохи реклам на фасадах — и напротив, глаза в глаза, словоохотливый матерый изувер, на чьей совести тысячи жизней, включая и его, Равича, жизнь, которую он если не загубил, то уж порушил точно.
Мимо прошли две молодые женщины в облегающих модных костюмах. Они улыбнулись Равичу. Иветта и Марта из «Осириса». Значит, у них сегодня выходной.
— Хороши, черт возьми! — восхитился Хааке.
В переулок, думал Равич. Узенький переулок, безлюдный, вот бы куда его залучить. Или в Булонский лес.
— Эти красотки промышляют любовью, — бросил он.
Хааке еще раз глянул им вслед.
— А до чего шикарно выглядят… Вы, конечно, весьма хорошо осведомлены по этой части?
Он заказал себе еще один коньяк.
— Позвольте, я и вас угощу.
— Благодарю, предпочитаю не смешивать.
— Здесь, я слышал, некоторые заведения — просто сказка. С музыкой, с целыми представлениями и все такое. — Глазки у Хааке азартно заблестели. Совсем как в ту ночь, много лет назад, под слепящими лампами гестаповского подвала.
«Не смей об этом думать, — приказал себе Равич. — Не сейчас».
— И что, вы ни в одном не побывали? — притворно удивился он.
— Отчего же, бывал. Из познавательного интереса, так сказать. Посмотреть, до чего способна опуститься нация. Но все это, похоже, было не совсем то. К тому же приходится соблюдать определенную осторожность. Во избежание неприятных недоразумений.
— На этот счет можете не беспокоиться. Есть места, где туристов вообще не бывает.
— И вам они известны?
— Еще бы. Очень даже.
Хааке допил свой второй коньяк. Он явно расслабился. Строгие рамки бдительности и дисциплины, в которых ему приходилось держать себя в Германии, здесь отпали. Равич видел: он вообще ничего не подозревает.
— Я сегодня как раз собирался поразвлечься, — сообщил он Хааке.
— Правда?
— Да. Позволяю себе время от времени. Жизнь следует познавать во всех ее проявлениях.
— Вот это верно! Совершенно верно!
Хааке смотрел на него совершенно тупым взглядом. Напоить, пронеслось в голове у Равича. Если иначе не получится, просто напоить и затащить куда-нибудь.
Но в глазах у Хааке уже снова ожила некая мысль. Нет, он не пьян, просто это он так думает.
— Жаль, — проговорил он наконец. — Охотно составил бы вам компанию.
Равич переубеждать не стал. Больше всего он боялся Хааке вспугнуть.
— Но мне сегодня ночью уже обратно в Берлин. — Хааке взглянул на часы. — Через полтора часа.
Равич и бровью не повел. Надо с ним пойти, лихорадочно соображал он. Наверняка он в отеле остановился. Не на частной же квартире. Пройти с ним к нему в номер и уж там…