нать, что ногу эту злосчастную собаки утащили и сгрызли.
25
В перевязочную заглянул Вебер. Поманил к себе Равича. Они вышли в коридор.
— Там Дюран на телефоне. Просит вас как можно скорее приехать. Говорит, особо сложный случай и какие-то непредвиденные обстоятельства.
Равич глянул на Вебера.
— Это значит, он запорол операцию и хочет повесить на меня ответственность, так, что ли?
— Не думаю. Слишком взволнован. Похоже, и вправду не знает, что делать.
Равич покачал головой. Вебер ждал.
— Откуда ему вообще известно, что я вернулся? — спросил Равич.
Вебер пожал плечами:
— Понятия не имею. Может, кто-то из медсестер сказал.
— Почему он не позвонит Бино? Бино прекрасный хирург.
— Я ему то же самое предложил. Но он говорит, это особо сложный случай. И как раз по вашему профилю.
— Чушь. В Париже по любому профилю хороших врачей сколько угодно. Почему он Мартелю не позвонит? Это вообще один из лучших хирургов мира!
— А вы сами не догадываетесь?
— Догадываюсь. Не хочет перед коллегами позориться. А нелегальный хирург-беженец — совсем другое дело. Будет держать язык за зубами.
Вебер все еще на него смотрел.
— Случай экстренный. Так вы поедете?
Равич уже развязывал тесемки своего халата.
— Конечно, — в ярости буркнул он. — А что мне еще делать? Но только если вы поедете со мной.
— Хорошо. Тогда я вас и отвезу.
Они спустились по лестнице. Лимузин Вебера горделиво поблескивал на солнце перед входом в клинику.
— Работать буду только в вашем присутствии, — предупредил Равич. — Кто знает, какую подлость этот голубчик мне подстроит.
— По-моему, ему сейчас совсем не до того.
Машина тронулась.
— Я и не такое видывал, — буркнул Равич. — В Берлине знавал я одного молодого ассистента, у него были все задатки, чтобы стать хорошим хирургом. Так его профессор, оперируя в пьяном виде, напортачил и, ничего ему не сказав, предложил продолжить операцию. Бедняга ничего не заметил, а через полчаса профессор поднял скандал — дескать, этот юнец все запорол. Пациент умер на операционном столе, ассистент — днем позже, самоубийство. А профессор продолжил дальше пить и оперировать как ни в чем не бывало.
На проспекте Марсо им пришлось остановиться: по улице Галилея тянулась колонна грузовиков. Солнце палило нещадно. Вебер нажал кнопку на панели приборов. Верх лимузина с жужжанием сложился в гармошку. Вебер кинул на Равича гордый взгляд.
— Недавно по заказу установили. Электропривод. Шикарно! Техническая мысль творит чудеса, верно?
Их обдало спасительным ветерком. Равич кивнул:
— Да уж, не говорите. Последние ее достижения — магнитные мины и торпеды. Как раз вчера где-то прочел. Такая торпеда, если промахивается, сама разворачивается и снова наводит себя на цель. Воистину нет предела человеческой изобретательности.
Вебер повернул к Равичу свою разопревшую, добродушную физиономию.
— Далась вам эта война, Равич! До войны сейчас дальше, чем до луны. И вся болтовня на эту тему — не более чем политический шантаж, вы уж поверьте!
Кожа как голубой перламутр. Цвет лица — пепельный. А под ним, в ослепительном свете операционных ламп, копна рыжевато-золотистых волос. Они пылают вокруг пепельного лица столь ярким пламенем, что это кажется почти непристойностью. Кричащее буйство жизни вокруг мертвенной маски — словно из тела жизнь уже ушла и осталась только в волосах.
Молодая женщина на операционном столе была очень красива. Высокая, стройная, с лицом, безупречные черты которого не смогло исказить даже тяжелое беспамятство, она была создана для любви и роскоши.
Кровотечение не профузное, слабое. Пожалуй, даже подозрительно слабое.
— Матку вскрывали? — спросил Равич у Дюрана.
— Да.
— И что?
Дюран не отвечал. Равич поднял глаза. Дюран смотрел на него молча.
— Ладно, — сказал Равич. — Сестры нам пока не нужны. Нас тут трое врачей, этого достаточно.
Дюран понял, кивнул, слегка махнул рукой. Сестры и ассистент тотчас же удалились.
— И что? — повторил Равич свой вопрос, дождавшись, когда закроется дверь.
— Вы же сами видите.
— Нет, не вижу.
Разумеется, Равич видел, но он хотел, чтобы Дюран сам, в присутствии Вебера, сказал, в чем дело. Так оно надежнее.
— Беременность на третьем месяце. Кровотечение. Пришлось прибегнуть к выскабливанию. Прибег. Похоже на повреждение матки.
— И что? — неумолимо продолжил допрос Равич.
Он смотрел Дюрану в лицо. Того, казалось, вот-вот разорвет от бессильной ярости. «Этот теперь возненавидит меня на всю оставшуюся жизнь, — подумал он. — Хотя бы из-за того, что Вебер все это видит и слышит».
— Перфорация, — выдавил из себя Дюран.
— Ложкой?
— Разумеется, — помявшись, ответил Дюран. — Чем же еще?
Кровотечения больше не было. Равич молча продолжил осмотр. Потом выпрямился.
— Вы допустили перфорацию. Не заметили этого. Втянули через перфоративное отверстие петлю кишечника. Этого тоже не заметили. Вероятно, приняли ее за оболочку плода. Повредили и ее тоже. Поцарапали. Слегка рассекли. Так было дело?
На лбу у Дюрана внезапно выступили крупные капли пота. Борода под маской шевелилась, словно он заглотил и никак не может прожевать огромный кусок.
— Может быть.
— Сколько продолжается операция?
— Всего, до вашего прихода, три четверти часа.
— Так. Внутреннее кровотечение. Повреждение тонкого кишечника. Острая угроза перитонита. Кишечник срочно зашить. Матку удалить. Приступайте.
— Что? — испуганно переспросил Дюран.
— Вы и сами прекрасно знаете что, — бросил Равич.
Веки Дюрана панически затрепетали.
— Да, конечно, я знаю. Но я вовсе не для этого вас пригласил.
— Это все, что я могу для вас сделать. Зовите своих людей и продолжайте операцию. И мой вам совет — поторопитесь.
Дюран все еще что-то жевал.
— Я сейчас слишком взволнован. Вы не могли бы продолжить операцию вместо меня?
— Нет. Как вам прекрасно известно, я во Франции нелегально и не имею права на врачебную практику.
— Вы… — начал было Дюран, но осекся.
«Санитары, фельдшеры, студенты-недоучки, массажисты — кто только не выдает себя теперь за медицинское светило из Германии!» Мысленно Равич припомнил Дюрану все, что тот наплел Левалю.
— Некий месье Леваль дал мне на сей счет самые недвусмысленные разъяснения, — сказал он. — Перед тем как меня выдворить.
Он увидел, как вскинул голову Вебер. Дюран молчал.
— Доктор Вебер может провести операцию вместо вас, — предложил Равич.
— Но вы так часто за меня оперировали. Если это вопрос гонорара…
— Это не вопрос гонорара. Говорю вам: с тех пор, как я вернулся, я больше не оперирую. А уж тем более в случаях, когда пациент не давал согласия на операцию.
Дюран снова вперился в него глазами.
— Но не выводить же пациентку сейчас из наркоза, чтобы спросить ее согласия?
— Почему, можно. Но вы рискуете развитием перитонита.
Лицо Дюрана взмокло от пота. Вебер вопросительно посмотрел на Равича. Тот кивнул.
— Ваши медсестры не проболтаются? — спросил Вебер Дюрана.
— Нет.
— Ассистент нам не нужен. Только мы, трое хирургов, и две медсестры.
— Равич… — снова начал было Дюран.
— Позвали бы Бино, — отрезал тот. — Или Маллона. Или Мартеля. Все первоклассные хирурги.
Дюран безмолвствовал.
— Вы согласны прямо сейчас, в присутствии доктора Вебера, признать, что допустили перфорацию матки и повредили петлю кишечника, приняв ее за оболочку плода?
Повисла тяжелая пауза.
— Да, — хрипло выдавил наконец Дюран.
— Согласны ли вы, далее, заявить, что просите доктора Вебера, а также меня в качестве его ассистента, случайно здесь оказавшегося, произвести гистерэктомию [35], резекцию [36] тонкой кишки и анастомоз? [37]
— Да.
— Согласны ли вы принять на себя полную ответственность за операцию и ее исход, а также за тот факт, что пациент не осведомлен о характере операции и не давал на нее согласия?
— Да, конечно же, согласен, — прокряхтел Дюран.
— Хорошо. Тогда зовите медсестер. Ассистент не понадобится. Скажете им, что попросили Вебера и меня ассистировать вам, поскольку случай экстренный и особо сложный. Мол, давняя договоренность или что-то в том же духе. Анестезию возьмете на себя. Сестрам нужна повторная стерилизация рук?
— Нет, они у меня надежные. Ничего не трогали.
— Тем лучше.
Брюшная полость уже вскрыта. Равич с предельной осторожностью вытягивал кишечную петлю из прорехи, по мере извлечения оборачивая ее стерильными салфетками во избежание сепсиса, покуда не дошел до поврежденного места. После чего полностью перекрыл салфетками саму матку.
— Внематочная беременность, — негромко объяснял он Веберу. — Смотрите, вот тут, наполовину в матке, наполовину в трубе. Его даже не в чем особенно упрекнуть. Случай-то довольно редкий. Но все-таки…
— Что? — спросил Дюран из-за экрана в изголовье стола. — Что вы сказали?
— Да ничего.
Равич закрепил зажимы, удалил поврежденный участок кишки. Потом быстро зашил открытые концы и наложил боковой межкишечный анастомоз.
Ход сложной операции уже всецело поглотил его. Он даже о Дюране забыл. Он перевязал маточную трубу и питающие ее сосуды, после чего верхний конец трубы отрезал. Затем приступил к удалению матки. «Почему почти нет крови? — думал он. — Почему этот орган кровоточит не сильнее, чем сердце?» Там средоточие жизни, здесь возможность ее продолжения, а он вот вырезает.
Человек, распростертый перед ним на столе, был мертв. Да, по всем внешним признакам он будет жить, но на самом деле он уже мертв. Засохшая ветвь на древе жизни. Чудо цветения, но без таинства плода. Гигантские человекоподобные обезьяны сквозь тысячи поколений выбирались из первобытных лесов, древние египтяне строили пирамиды, расцветала Эллада, все выше и выше вздымалось древо рода человеческого, питаемое таинственным током крови, чтобы наконец-то воплотиться в этом вот прекрасном создании, которое лежало теперь перед ним, бесплодное, как пустой колос, не в силах передать ток крови дальше — сыну или дочери. Цепочка преемственности разомкнута грубой, бездарной рукой Дюрана. Но разве над самим Дюраном не поработали тысячи поколений предков, разве не ради него расцветали Эллада и Возрождение, дабы в конце концов произвести на свет эту вот плюгавую его бороденку?