Я вышел из дома, хотя до условленного времени оставалось еще больше часа. На улице бушевал порывистый ветер, нападавший из-за угла. Фонари были уже зажжены. Сумерки между домами сгустились и посинели, как море. «Интернациональ» плавал в них, как фрегат со спущенными парусами. Я решил заглянуть туда на минутку.
— Гопля, Роберт, — встретила меня Роза.
— А ты что здесь поделываешь? — спросил я. — На дежурство не собираешься?
— Рановато еще.
Алоис словно соткался из воздуха.
— Одинарную? — спросил он.
— Тройную, — ответил я.
— Ого, резво ты начинаешь, — заметила Роза.
— Надо для куражу, — сказал я, опрокидывая ром.
— Сыграешь что-нибудь? — спросила Роза.
Я покачал головой:
— Неохота. Очень уж ветрено. Как твоя малышка?
Она улыбнулась всеми своими золотыми зубами.
— Не звонят, стало быть, все хорошо. Завтра опять к ней поеду. На этой неделе собралась приличная выручка: знать, весна уже задорит вас, старых козлов. Отвезу ей новое пальтишко. Из красной шерсти.
— О, красная шерсть — это последний крик моды, — сказал я.
Роза просияла.
— Какой ты джентльмен, Робби.
— Твоими бы устами да мед пить. Кстати, не выпить ли нам по одной? Тебе ведь анисовую?
Она кивнула. Мы чокнулись.
— Скажи-ка, Роза, а что, собственно, ты думаешь о любви? — спросил я. — Ведь ты в этих делах разбираешься.
Она рассмеялась звонким, раскатистым смехом.
— Ах, перестань, — сказала она, отсмеявшись. — Любовь! Хотя, конечно, и у меня был мой Артур… Как вспомню этого проходимца, так до сих пор чувствую слабость в коленках. Я вот что тебе скажу, Робби, если серьезно: человеческая жизнь слишком длинная для любви. Просто-напросто слишком длинная. Это мне мой Артур объяснил, когда удирал, на прощание. И это верно. Любовь — это чудо. Но для одного из двоих она всегда тянется слишком долго. А другой упрется как бык, и все ни с места. Вот и остается ни с чем — сколько бы ни упирался, хоть до потери пульса.
— Ясно, — сказал я. — Но и без любви человек — все равно что покойник в отпуске.
— А ты сделай как я, — сказала Роза. — Заведи себе ребенка. Вот и будет тебе кого любить и кем утешаться.
— Да уж, это идея! — засмеялся я. — Пожалуй, только этого мне не хватало.
Роза мечтательно покачала головой.
— Уж как меня, бывало, поколачивал мой Артур, а все равно — войди он сейчас сюда в своем котелке, эдак наискось сдвинутом на затылок… Милый ты мой! Да я вся трясусь, как только себе это представлю.
— Ну так давай выпьем за здоровье Артура.
Роза рассмеялась.
— Подлецу и юбочнику — долгие лета!
Мы выпили.
— До свидания, Роза. Желаю тебе побольше выручить сегодня вечером!
— Спасибо, Робби! До свидания!
Хлопнула дверь в подъезде.
— Хэлло, — сказала Патриция Хольман, — задумались?
— Ни о чем вовсе. А как вы поживаете? Выздоровели? Что с вами было?
— Пустяки, ничего особенного. Простудилась, поднялась немного температура.
Она вовсе не выглядела изнуренной болезнью. Напротив, ее глаза еще никогда не казались мне такими большими и сияющими, ее лицо покрывал легкий румянец, а движения были грациозны, как у гибкого, изящного животного.
— Выглядите вы великолепно, — сказал я. — Ни тени болезни! Мы можем наметить большую программу.
— Это было бы прекрасно, — сказала она. — Но сегодня, к сожалению, не получится. Сегодня я не могу.
Я уставился на нее, остолбенев.
— Не можете?
Она покачала головой:
— К сожалению.
Я все еще не мог ничего понять. Я решил, что она раздумала идти ко мне, но согласна пойти в другое место.
— Я звонила вам, — сказала она, — чтобы вы не приходили напрасно. Но вы уже ушли.
Наконец-то до меня дошло.
— Вы действительно не можете? У вас занят весь вечер? — спросил я.
— Сегодня да. Мне обязательно нужно в одно место. К сожалению, я узнала об этом всего полчаса назад.
— И вы не можете перенести это дело на другой день?
— Нет, не получится. — Она улыбнулась. — Это что-то вроде деловой встречи.
Меня словно стукнули по голове. Все, все я предусмотрел, но только не это. Я не верил ни одному ее слову. Деловая встреча! Нет, не такой у нее вид! Отговорка, по всей вероятности. В этом даже нет никаких сомнений. Какие могут быть вечером деловые переговоры? На это есть утренние часы! И за полчаса о таких вещах не сообщают. Просто ей расхотелось, вот и весь сказ.
Я был огорчен прямо-таки как ребенок. Только теперь я понял, насколько был рад предстоящему вечеру. Я был недоволен собой из-за того, что так огорчился, и мне не хотелось, чтобы она это заметила.
— Что ж, — сказал я, — коли так — ничего не поделаешь. До свидания.
Она испытующе посмотрела на меня.
— Ну, особой-то спешки нет. Я договорилась только на девять. Мы могли бы еще немного погулять. Я целую неделю не была на улице.
— Хорошо, — нехотя согласился я. Внезапно я почувствовал себя разбитым и опустошенным.
Мы пошли по улице. Вечернее небо прояснилось, и над крышами встали звезды. Мы шли вдоль газона, на котором темнело несколько кустов. Патриция Хольман остановилась.
— Сирень, — сказала она. — Пахнет сиренью.
— Я не чувствую никакого запаха, — возразил я.
— Ну как же! — Она склонилась над газоном.
— Это «дафне индика», сударыня, — раздался из темноты хриплый голос.
Там, прислонившись к дереву, стоял один из городских озеленителей в форменной фуражке с латунной кокардой. Слегка пошатываясь, он подошел к нам. Из его кармана высверкивало горлышко бутылки.
— Мы ее, слышь ты, сегодня высадили, — заявил он, прерывая свое сообщение сильнейшей икотой. — Тут она и есть.
— Да-да, спасибо, — сказала Патриция Хольман и, повернувшись ко мне, добавила: — Вы все еще не чувствуете никакого запаха?
— Нет, отчего же, — вяло возразил я. — Теперь я чувствую запах доброго пшеничного шнапса.
— Попадание — первый класс! — Человек в тени звучно рыгнул.
Я отчетливо различал густой сладковатый аромат цветения, растекавшийся по мягкому бархату ночи, но я бы ни за что на свете не признался в этом.
Девушка засмеялась и потянулась одними плечами.
— Ах, как это прекрасно, особенно для того, кто целую неделю проторчал дома. Как жаль, что надо уходить! Этот Биндинг — вечно он спешит, вечно сообщает обо всем в последний момент! Лучше бы он действительно перенес это на завтра!
— Биндинг? — переспросил я. — Вы договорились с Биндингом?
Она кивнула:
— С Биндингом и еще одним человеком. В этом-то человеке все дело. Серьезная деловая встреча. Представляете себе?
— Нет, — возразил я, — не представляю.
Она засмеялась и продолжала что-то говорить. Но я больше не слушал. Биндинг! Это имя прозвучало для меня как раскат грома. Я и думать не хотел о том, что она ведь знает его много дольше, чем меня, я только совершенно отчетливо и в каких-то преувеличенных размерах видел перед собой его сверкающий «бьюик», его дорогой костюм и его портмоне. Бедная моя, славная, изукрашенная берлога! И что это мне взбрело на ум! Лампа от Хассе, кресла от Залевски! Да эта девушка мне просто не пара! Кто я такой, в конце концов? Тротуарный шаркун, одолживший себе на вечер «кадиллак», жалкий пьянчужка — и ничего больше! Да такие шьются на каждом углу. Я уже видел, с каким подобострастием швейцар в «Лозе» приветствует Биндинга, видел светлые, теплые, великолепно обставленные помещения, утопающие в сигаретном дыму, видел элегантно одетых людей, небрежно расположившихся в них, слышал музыку и смех, смех надо мной. «Назад, — подумал я, — скорее назад! Что-то предчувствовать, на что-то надеяться — уже и это было смешно! Глупо предаваться таким иллюзиям. Так что только назад!»
— Мы могли бы встретиться завтра вечером, если хотите, — сказала Патриция Хольман.
— Завтра вечером у меня нет времени, — возразил я.
— Или послезавтра, или в какой-нибудь другой день на этой неделе. На ближайшие дни у меня нет никаких планов.
— Это будет трудно, — сказал я. — Сегодня мы получили срочный заказ, над которым придется работать всю неделю до поздней ночи.
Это был обман, но я не мог иначе. Столько во мне скопилось бешенства и стыда.
Мы пересекли площадь и пошли по улице вдоль кладбищенской ограды. Я увидел, как от «Интернационаля» навстречу нам движется Роза. Ее высокие сапоги сверкали. Я бы мог еще свернуть и в другое время так бы и сделал, но теперь я пошел прямо, ей навстречу. Роза скользнула взглядом мимо меня, как будто мы и в глаза друг друга не видели. Все это само собой разумелось: ни одна из этих девушек не узнавала на улице своих знакомых, если они были не одни.
— Привет, Роза, — сказал я.
Она озадаченно взглянула сначала на меня, потом на Патрицию Хольман, быстро кивнула и в полном смятении прошла мимо. Через несколько шагов после нее показалась Фрицци. С ярко намалеванными губами, она шла, помахивая сумочкой и вихляя бедрами. Она равнодушно смотрела сквозь меня, как сквозь стекло.
— Мое почтение, Фрицци, — сказал я.
Она наклонила голову, как королева, и ничем не выдала своего удивления; но я услышал, как каблучки ее застучали чаще, — она явно хотела обсудить происшедшее с Розой. Я все еще мог свернуть в переулок, ведь я знал, что сейчас появятся и остальные — как раз настал час первого большого обхода. Но я с каким-то особым упрямством решительно шагал им навстречу — почему я должен избегать тех, кого знаю намного лучше, чем девушку рядом со мной с ее Биндингом и его «бьюиком»? Пусть все видит, пусть насмотрится вдоволь.
Они проследовали все по длинному коридору под фонарями — и красавица Валли, бледная, стройная, элегантная, и Лина с ее протезом, и кряжистая Эрна, и цыпленочек Марион, и краснощекая Марго, и педераст Кики в женской шубке, и под конец старушка Мими с ее узловатыми венами, похожая на общипанную сову. Я приветствовал их всех, а уж когда проходили мимо котла с сосисками, то я и вовсе от души потряс «мамашину» руку.