Морозов стоял на дверях «Шехерезады». Равич проехал мимо, поставил машину за углом и только после этого вернулся. Морозов смотрел как-то по-особому.
— Тебе передали, что я звонил?
— Нет. А в чем дело?
— Пять минут назад я тебе звонил. У нас немцы сидят. Один вроде похож…
— Где?
— Около оркестра. Единственный столик, где четверо мужиков. Как войдешь, сразу увидишь.
— Спасибо.
— Сядешь за маленький столик прямо у двери. Я для тебя велел попридержать.
— Спасибо, Борис.
В дверях Равич остановился. В зале темно. Виден только выхваченный лучом прожектора круг танцплощадки. Певичка в серебристом платье. Столб направленного света до того ярок, что в зале вообще ничего не разглядеть. Прищурившись, Равич попытался отыскать взглядом столик возле оркестра. Нет, не видно. За полосой лиловатого сияния провал кромешной тьмы.
Он сел за столик возле двери. Официант принес графинчик водки. Оркестр, казалось, вот-вот заснет. Слащавая мелодия все тянулась, тянулась без конца, — улитка и то быстрей ползет. J’attendrai — j’annendrai… «Я буду ждать. А что остается?»
Наконец певица стала раскланиваться. Аплодисменты. Равич подался вперед и вперился в зал, дожидаясь, когда погаснет проклятый прожектор. Но певица повернулась к оркестру. Цыган кивнул и уже снова прижимает к плечу свою скрипочку. Глухо и томно затренькали цимбалы. Еще одна песня! «La chapelle au clair de la lune» [42]. Равич закрыл глаза. Нет, он этого не вынесет!
Задолго до того, как песня кончилась, он уже снова выпрямился и весь напрягся. Наконец прожектор погас. Лампы на столах постепенно разгорались. Все равно в первые секунды видны были лишь смутные силуэты. Слишком долго он на яркий свет пялился. Он снова закрыл глаза, потом открыл. И только теперь сразу отыскал столик около оркестра.
Он медленно откинулся на спинку банкетки. Хааке среди них нет. Он еще долго сидел не двигаясь. Страшная усталость вдруг навалилась на плечи. Перед глазами все подрагивало. Словно волны накатывают. Музыка, гул голосов, общий приглушенный шум — после тишины гостиничного номера и очередной неудачи все это как-то затуманивало голову. Словно какой-то калейдоскоп сна, убаюкивающая сила гипноза окутывает и без того усталые, измотанные бесплодным ожиданием клетки мозга.
Какое-то время спустя под колпаком матового света, снова накрывшим танцующих, он увидел и Жоан. Ее запрокинутое, распахнутое, жадное до жизни лицо, золото ее волос на плече спутника. И ничего не почувствовал. Мало кто бывает столь же чужд, как те, кого ты любил когда-то, подумал он устало. Когда разрывается таинственная пуповина между твоей фантазией и объектом твоих желаний, сам объект еще какое-то время светится, но уже неживым, призрачным светом угасшей звезды. Он еще светит, волнует, но уже не греет, уже ничего в себе не несет. Он откинул голову на спинку диванчика. Приятный холодок над провалами бездн. Темные тайны пола со всеми их сладкими именами и названиями. Цветники звезд над пучиной, в которой ты сгинешь, едва потянешься сорвать цветочек.
Он встряхнулся. Надо отсюда уходить, пока окончательно не заснул. Подозвал официанта.
— Сколько с меня?
— Да нисколько, — ответил тот.
— Как так?
— Да вы же ничего не выпили.
— Ах да, верно.
Он дал официанту на чай и вышел.
— Не то? — только и спросил Морозов.
— Нет, — бросил Равич.
Морозов все еще смотрел на него.
— Я сдаюсь, — сказал Равич. — К черту эту идиотскую, смехотворную игру в индейцев. Я уже пять дней жду. А Хааке мне сказал, что приезжает в Париж дня на два, на три, не больше. Значит, он уже снова убрался восвояси. Если вообще приезжал.
— Пойди отоспись, — посоветовал Морозов.
— Да не могу я спать! Сейчас поеду в «Принц Уэльский», заберу чемодан и сдам номер.
— Ладно, — рассудил Морозов. — Тогда, значит, завтра к обеду я туда подойду.
— Куда туда?
— В «Принц Уэльский».
Равич уставился на него молча.
— Ну да. Конечно. Ты прав, это я сдуру. Сгоряча. А может, и нет.
— Потерпи до завтрашнего вечера.
— Хорошо. Там поглядим. Счастливо отоспаться, Борис.
— И тебе тоже.
Равич проехал мимо «Осириса». Машину оставил за углом. Возвращаться к себе в «Интернасьональ» было тошно. Может, ему здесь соснуть пару часиков? Сегодня понедельник, в борделях по понедельникам тихо. Вон, даже швейцара нет. Вероятно, и гостей уже не осталось.
Роланда стояла возле двери, откуда просматривался весь огромный зал. В непривычной пустоте настырнее, чем всегда, гремела пианола.
— Не густо сегодня? — спросил Равич.
— Вообще никого. Только вон тот зануда остался. Распалился, как козел, а наверх ни в какую. Бывают такие, ты же знаешь. Ему и хочется, и колется. Тоже из немцев. Ну хоть на выпивку раскошелился, а нам все равно скоро закрываться.
Равич равнодушно глянул на единственный занятый столик. Гость сидел к нему спиной. Его обхаживали две девочки. Когда он склонился к одной из них, жадно лапая груди, Равич наконец увидел его лицо. Это был Хааке.
Сквозь гул в ушах до него донесся голос Роланды. Он не разобрал, что она ему говорит. Только успел понять, что отступил назад и стоит в дверях — отсюда можно видеть край стола, самому оставаясь незамеченным.
— Коньяку? — наконец пробился к нему голос Роланды.
Треньканье пианолы. Вокруг все слегка покачивается, спазм в груди. Равич до боли сжал кулаки. Хааке не должен его здесь увидеть. А Роланда тем более не должна заметить, что Равич с ним знаком.
— Нет, — откуда-то издалека услышал он собственный голос. — На сегодня с меня достаточно. Немец, говоришь? Не знаешь, кто такой?
— Понятия не имею. — Роланда пожала плечами. — Для меня они все на одно лицо. Хотя этот, по-моему, у нас впервые. Ты правда ничего не хочешь выпить?
— Нет-нет. Я так только заглянул… — Встретив внимательный взгляд Роланды, он заставил себя успокоиться. — Хотел только уточнить, когда у тебя прощальный вечер. В четверг или в пятницу?
— В четверг, Равич. Ты, надеюсь, придешь?
— Разумеется. Потому и зашел, хотел точно знать.
— В четверг в шесть.
— Замечательно. Теперь точно не опоздаю. Это я и хотел знать. Ну все, мне пора. Спокойной ночи, Роланда.
— Спокойной ночи, Равич.
Какая там ночь, белый день, аж глаза режет. И вокруг не дома, а дикий лес, каменные чащобы, оконные джунгли. Опять война, опять пустые улицы, за каждым углом патруль. Так, скорей в укрытие, в машину, мотор на ходу, ждем неприятеля.
Пристрелить, как только выйдет? Равич оглядел улицу. Несколько машин. Фонари еще горят. Парочка кошек. Вдали, у столба, смутный силуэт, не исключено, что и полицейский. «Номер машины на мое имя, грохот выстрела, Роланда только что видела». Он явственно услышал голос Морозова: «Зря не рискуй! Эта мразь того не стоит».
Швейцара нет. И такси нет! В понедельник в эту пору даже фургоны зеленщиков — и то редкость. В ту же секунду, словно в насмешку, из-за поворота вынырнул «ситроен» и, тарахтя, подкатил к дверям. Таксист закурил сигарету и громко зевнул. Равич почувствовал, как побежали по спине мурашки.
Он ждал.
Ждал, а в уме прикидывал: подойти к таксисту, сказать, что в «Осирисе» уже никого? Безумие. А если его спровадить, заплатить и отправить с поручением? К Морозову? Он вырвал листок из блокнота, черкнул несколько строк, раздумал, порвал, написал снова: «Не жди меня в „Шехерезаде“», подпись неразборчива…
Такси внезапно тронулось. Равич высунулся из окна, но не успел ничего разглядеть. Пока писал, пропустил самое главное: он не знал, сел Хааке в машину или нет. Врубил первую скорость. «Тальбо» рванул за угол следом за такси.
Через заднее стекло вроде никого не видно. Но Хааке может и в угол забиться. Он медленно обогнал такси. В салоне темно, ничего не разглядеть. Он отстал, потом снова поравнялся с машиной, прижимаясь как можно ближе. Теперь таксист его заметил, обернулся и, конечно, облаял:
— Куда прешь, кретин! Я те щас подрежу!
— Так ты дружка моего везешь!
— Проспись, дурило! — рявкнул тот. — Пустой иду, не видишь?
В ту же секунду Равич и сам увидел: счетчик у парня не включен. Он с ходу развернулся и помчал назад.
Хааке уже стоял на краю тротуара. Он вскинул руку.
— Такси! Такси!
Равич подкатил с ветерком и резко затормозил.
— Такси? — неуверенно спросил Хааке.
— Нет. — Равич выглянул из окна. — Приветствую вас, — сказал он.
Хааке впился в него взглядом. Глаза его прищурились.
— Не понял?
— Мы, кажется, знакомы, — сказал Равич по-немецки.
Хааке наклонился. Настороженность и недоверие не сразу сползли с его лица.
— Бог ты мой! Господин… фон… фон…
— Хорн.
— Точно! Точно! Господин фон Хорн! Ну конечно! Вот так встреча! Дружище, да где же вы пропадали?
— Как где? Тут, в Париже. Залезайте, садитесь. Я и не знал, что вы снова здесь.
— Я вам звонил, несколько раз звонил. Вы что, в другой отель перебрались?
— Да нет. По-прежнему в «Принце Уэльском». — Равич распахнул дверцу. — Садитесь. Подвезу. Такси в это время так просто не найдете.
Хааке поставил ногу на подножку. Дохнул перегаром. Лицо красное, распаренное.
— В «Принце Уэльском»? — повторил Хааке. — Черт возьми, так вот оно в чем дело! В «Принце Уэльском». А я-то в «Георг Пятый» названиваю! — Он радостно рассмеялся. — А там вас никто не знает. Теперь понятно. «Принц Уэльский», ну конечно! Перепутал. А старую записную книжку не взял. На память понадеялся.
Краем глаза Равич все время следил за входной дверью. Выходить не сразу начнут. Девчонкам еще переодеться надо. И все равно нужно как можно скорее усадить Хааке в машину.
— А вы, никак, сюда? — уже совсем по-свойски спросил Хааке.
— Вообще-то думал заглянуть. Да только поздно уже.
Хааке шумно потянул носом воздух.
— Именно что, дорогой мой! Я последним был. Все, закрылась лавочка.