— Ничего страшного. Тут все равно скукота. Махнем куда-нибудь еще. Садитесь!
— А что, еще что-то работает?
— Конечно! Стоящие заведения только-только начинают. А это так, для туристов…
— Неужели? А я-то думал… Тут такое… Бывает же…
— Полная ерунда! Есть такие места — нечего и сравнивать! А это просто обычный бордель.
Равич несколько раз газанул. Мотор взревел, потом снова заурчал ровно. Расчет оправдался: Хааке, отдуваясь, водрузился на сиденье рядом с ним.
— Чертовски рад снова вас видеть, — пропыхтел он. — Нет, без шуток.
Равич, перегнувшись через него, захлопнул дверцу.
— Я тоже весьма рад.
— А лавочка все-таки любопытная! Столько девок — и все почти нагишом! И как только полиция допускает? Большинство, вероятно, к тому же заразные?
— Не исключено. В таких-то заведениях гарантий вам никто не даст.
Равич наконец тронулся.
— А что, есть другие? С гарантией? — Хааке откусил кончик сигары. — Не хотелось бы, понимаете ли, возвращаться домой с триппером. Хотя, с другой стороны: живем только раз!
— Это точно, — поддакнул Равич, протягивая ему электрический прикуриватель.
— Так куда мы едем?
— Ну, для начала, как насчет дома свиданий? Это такое заведение, где дамы из высшего общества позволяют себе поразвлечься с незнакомыми мужчинами.
— Что? В самом деле из высшего общества?
— Ну конечно. Дамы, у которых престарелые мужья. Или просто скучные. Или не слишком богатые.
— Но как… они же не могут так просто? Как это все происходит?
— Женщины приезжают туда на час, иногда на пару часов. Ну, все равно что на коктейль или вечерний прием. Некоторых можно вызвать по телефону, такие приезжают по звонку. Разумеется, это не какой-нибудь вульгарный бордель вроде тех, что на Монмартре. Я знаю одно просто шикарное заведение, укромное, в Булонском лесу. Хозяйка роскошная, а манеры — что там герцогини. Все благопристойно, скромно, тактично, высший шик.
Равич сдерживал дыхание, стараясь говорить вальяжно, с ленцой. Со стороны послушать — словно гид на экскурсии, но он заставлял себя говорить, говорить, лишь бы не молчать, лишь бы успокоиться. И все равно чувствовал бешеное биение пульса в запястьях. Покрепче, обеими руками, ухватился за руль, стараясь унять эту дрожь.
— А обстановка, а залы — это что-то поразительное, — продолжал он. — Вся мебель подлинная, старинные ковры, гобелены, вина отборные, обслуживание безупречное. Ну и насчет женщин, разумеется, можно нисколько не волноваться.
Хааке пыхнул сигарой. Обернулся к Равичу всем корпусом.
— Послушайте, мой дорогой господин фон Хорн, все это, конечно, звучит крайне заманчиво. Один только вопрос: ведь это наверняка стоит не дешево?
— Да нет, это совершенно не дорого.
Хааке раскатисто хохотнул, изображая смущение.
— Это с какой стороны посмотреть. Для нас, немцев, с нашими жалкими командировочными…
Равич покачал головой.
— Хозяйка — моя добрая приятельница. Скажем так: она мне кое-чем обязана. Нас примут по особому тарифу. А вам, поскольку вы мой гость, скорей всего вообще ни за что платить не придется. Разве что чаевые, но это пустяк, наверняка меньше, чем вы бы заплатили за любую бутылку в «Осирисе».
— Что, правда?
— Да сами увидите.
Хааке заерзал на сиденье.
— Черт возьми, вот это я понимаю… Бывает же… — Он расплылся в завистливой улыбке. — А вы, похоже, там свой человек. Должно быть, серьезную услугу оказали хозяйке…
Равич посмотрел на Хааке. Прямо в глаза ему посмотрел.
— У заведений такого рода бывают иной раз затруднения с властями. Что-то вроде легкого шантажа. Вы понимаете, о чем я?
— Еще бы! — Хааке на секунду задумался. — И что, вы здесь настолько влиятельный человек?
— Ну уж, влиятельный. Просто пара-тройка друзей в нужных местах.
— Это уже немало! Нам такие люди тоже могут пригодиться. Как насчет того, чтобы нам с вами это обсудить?
— С удовольствием. Сколько вы еще пробудете в Париже?
Хааке рассмеялся:
— Как на грех, я встречаю вас только в день отъезда. В семь тридцать у меня уже поезд. — Он глянул на часы. — Через два с половиной часа. Сразу хотел вам сказать. С Северного вокзала. Успеем обернуться?
— Вполне. Вам еще в отель заезжать?
— Нет. Саквояж уже на вокзале. Я еще вчера съехал, после обеда. Гостиничные за сутки сэкономил. С валютой-то у нас не густо. — Он снова рассмеялся.
Равич вдруг поймал себя на том, что тоже смеется. Он крепче стиснул руль. Быть не может, думал он. Не может быть! Наверняка сейчас что-нибудь случится, и все пойдет насмарку. Чтобы столько везения сразу — не бывает такого!
Под действием алкогольных паров Хааке на свежем воздухе быстро сомлел. Говорил все медленнее, едва ворочая языком. А потом, притулившись в своем углу, откровенно начал клевать носом. Челюсть отвисла, глаза закрылись. Машина тем временем свернула в безмолвную мглу Булонского леса.
Лучи фар бесшумными призраками летели перед капотом, выхватывая из сумрака тени деревьев. Сладкий дурман цветущих акаций врывался в окна. Шорох шин по асфальту, ровный, сытый, уверенный, не допускающий мысли об остановке. Урчание мотора, приемистое, надежное, родное, во влажной прохладе отступающей ночи. Мельком — мерцающая гладь пруда, плакучее серебро ив на фоне темных буков. Опушки, поляны, белесые в перламутре росы. Мадридская аллея, аллея Сент-Джеймсских ворот, аллея Нейи. Погруженный в сон замок. Запах воды. Сена.
Равич поехал вдоль Сены. По водной глади, еще посеребренной луной, держась друг за другом, черными тенями медленно влеклись по течению два рыбацких баркаса. С того, что впереди, залаяла собака. Голоса над водой. На носу первого баркаса огонек. Равич даже не притормозил. Он старался ехать плавно, без рывков, лишь бы не разбудить Хааке. Вообще-то он именно здесь хотел остановиться. Теперь исключено. Баркасы слишком близко от берега. Он свернул на аллею Фермы, прочь от реки, обратно к Лоншанской аллее, пересек аллею Королевы Маргариты, откуда начинались глухие поперечные просеки.
Взглянув на Хааке, он вдруг увидел, что тот не спит. Не спит и смотрит прямо на него. В тусклом свете приборной панели Хааке остекленело уставился на него голубыми шарами своих ошалелых, навыкате, глаз. Это было как удар тока.
— Проснулись? — спросил Равич.
Хааке не отвечал. Он все еще смотрел на Равича. И не двигался. Даже не моргал.
— Где мы? — спросил он наконец.
— В Булонском лесу. Недалеко от ресторана «Каскад».
— Сколько мы уже едем?
— Минут десять.
— Мы едем дольше.
— Не думаю.
— Я на часы посмотрел, когда задремывал. Мы едем уже полчаса, даже больше.
— В самом деле? — притворно удивился Равич. — Мне казалось, меньше. Но мы уже почти приехали.
Хааке по-прежнему не спускал с него глаз.
— Куда?
— Как куда? В дом свиданий.
Хааке наконец пошевелился.
— Поезжайте назад, — распорядился он.
— Прямо сейчас?
— Да.
Он уже не пьян. С перепугу мигом протрезвел. А лицо-то, лицо… Вальяжность и добродушие как ветром сдуло. Только теперь Равич узнал наконец эту рожу, навсегда врезавшуюся ему в память в пыточных застенках гестапо. И тут же исчезла смутная растерянность, не покидавшая его все это время, — мол, с какой стати он вздумал убивать этого совершенно незнакомого ему человека? Вместо того, настоящего Хааке, с ним в машине ехал безобидный бонвиван, любитель красненького, и он, Равич, тщетно пытался выискать в его физиономии хоть какие-то основания для свершения праведного приговора, он и в голове-то у себя, где эти основания столько лет гнездились, их уже почти не находил. Зато теперь перед ним наконец-то снова те же самые глаза, которые он видел, выплывая из беспамятства обморока, из пучин несусветной боли. Те же самые холодные глаза, тот же холодный, негромкий, вкрадчивый голос…
В душе все как будто перевернулось. Словно ток, поменявший полюса. Напряжение то же, но вместо нервной, дерганой, переменной пульсации — ровное, непреклонное постоянство устремления к одной цели, и, кроме этой цели, для него ничего больше не существовало. Годы распались в прах, перед ним снова были те же серые стены, тот же нестерпимый свет голых электрических лампочек, те же запахи крови, сыромятной кожи, пота, мучений и страха.
— А в чем хоть дело-то? — поинтересовался Равич.
— Мне надо вернуться. У меня еще встреча в отеле.
— Да вы же вроде говорили, что вещи отвезли на вокзал.
— Да, вещи там. Но у меня еще дела. Я забыл. Поезжайте назад.
— Хорошо.
На прошлой неделе Равич исколесил Булонский лес вдоль и поперек, что днем, что ночью. Он знал, где они сейчас. Еще пара минут, не больше. Он свернул налево, в узкую глухую аллею.
— Мы уже едем обратно?
— Да.
Тяжелый, волглый дух под сплошным покровом листвы, куда даже днем не проникает солнце. Все гуще сумерки. Все ярче щупальца фар. В боковом зеркале Равич видел: левая рука Хааке как бы невзначай, медленно, осторожно сползла с бортика дверцы. Правый руль, пронеслось в голове, какое счастье, что на этом «тальбо» правый руль! Он резко свернул, руля одной левой, сделал вид, что его качнуло на повороте, и, дав полный газ, набирая скорость, бросил машину в прямой, как стрела, пробег аллеи, а еще через секунду ударил по тормозам.
«Тальбо» аж взбрыкнул, визжа всеми тормозными колодками. Равич, упираясь одной ногой в педаль, другой в пол, сумел удержать равновесие. Хааке, сидевшего расслабленно и не ожидавшего толчка, бросило головой вперед. Не успев выдернуть руку из кармана, он тюкнулся лбом в приборную панель. В ту же секунду, выхватив из правого кармана тяжелый разводной ключ, Равич что есть силы шарахнул Хааке по затылку, точнехонько в основание черепа.
Хааке даже не дернулся. Просто стал тихо заваливаться набок, пока не уперся правым плечом в панель приборов.
Равич тут же дал газ и поехал дальше. Миновав перекресток, выключил дальний свет. Сбавил ход, поглядывая в зеркало заднего вида, не услышал ли кто скрежет тормозов. Может, вытолкнуть Хааке из машины, затащить в придорожные кусты, пока никто не объявился? В конце концов, миновав еще один перекресток, он все же остановился, заглушил мотор, выключил свет, выскочил из машины, открыл капот, распахнул дверцу с той стороны, где сидел Хааке, и прислушался. Если кто-то появится, Равич еще издалека увидит и услышит. И вполне успеет отволочь Хааке в кусты и сделать вид, будто возится с мотором.