— Ну и ладно. — Морозов уже застегивал пиджак. — Тогда пошли. Ты как хочешь, а мне необходимо выпить.
— Тебе? — опешил Равич.
— Да, мне! — рявкнул Морозов. — Мне. — Он на секунду умолк. — Сегодня я впервые в жизни почувствовал себя стариком.
31
Прощальный ужин в честь Роланды начался в шесть, минута в минуту. И продолжился ровно час. Уже в семь заведение снова возобновило работу.
Стол был накрыт в соседнем зале. Все девицы переоделись. Большинство пришли в черных шелковых платьях. Равич, привыкший видеть их нагишом или только слегка прикрытыми, некоторых и узнавал-то с трудом. В большой зал на случай прихода клиентов отрядили боевую группу прикрытия в составе шести девушек. В семь часов они, переодевшись, должны были тоже прийти на ужин — для них был накрыт отдельный стол. Ни одна, разумеется, не заявилась бы сюда в рабочей одежде. Не то чтобы на сей счет имелось какое-то распоряжение мадам — таково было желание самих девушек. Равич иного и не ожидал. Он знал этикет проституток и знал, что блюдется он построже, чем в высшем свете.
Девушки в складчину купили для Роланды подарок — шесть плетеных кресел для ее кафе. Хозяйка подарила ей кассовый аппарат, Равич — два столика с мраморными столешницами, в придачу к креслам. На этом празднике он был единственным посторонним гостем. И кстати, единственным мужчиной.
К еде приступили уже в пять минут седьмого. Во главе стола сидела мадам. Справа от нее Роланда, слева Равич. Потом, по ранжиру, справа новая распорядительница, слева ее помощница, а уж дальше девушки.
Закуски подали отменные. Страсбургский паштет из гусиной печенки, к нему выдержанный шерри. Специально для Равича поставили бутылку водки. Знали, что он шерри терпеть не может. За паштетом последовал вишисуаз — превосходного вкуса холодный суп-пюре на курином бульоне из картофеля и порея, затем рыба тюрбо, приготовленная не хуже, чем у «Максима», а к ней белое «Мерсо» урожая тридцать третьего года — вино легкое и достаточно молодое. Рыбу сменила спаржа. Далее цыплята на вертеле, очень нежные, хотя и с корочкой, а к цыплятам изысканный салат с легким ароматом чеснока и красное «Шато сент-эмильон». Во главе стола пили лучшее из бургундских вин — «Романе конти» двадцать первого года.
— Девушки все равно в этом не разбираются, — заявила мадам.
Зато Равич разбирался. И тут же получил вторую бутылку в подарок. В знак признательности он отказался в пользу девушек от шампанского и шоколадного мусса. Они с мадам предпочли закусывать вино мягчайшим сыром бри с еще теплым белым хлебом без масла.
Застольный разговор утонченностью манер не уступил бы пансиону благородных девиц. Плетеные кресла были украшены лентами, кассовый аппарат сиял, мраморные столики матово мерцали. Легкая печаль, казалось, разлита в воздухе. Сама мадам была в черном. И в бриллиантах. Но бриллиантов совсем немного. Только брошь и кольцо. Камни отборные, голубоватые, чистейшей воды. И никакой диадемы, хотя недавно она и стала графиней. Вкус и тут ей не изменил. Мадам любила бриллианты. Рубины и изумруды, рассуждала она, довольно рискованное вложение. А бриллианты никогда не подведут. Она непринужденно болтала с Роландой и Равичем, обнаруживая остроумие и такт, знание жизни и незаурядную начитанность. Цитировала Монтеня, Шатобриана, Вольтера. Ее умное, ироничное лицо прекрасно оттеняла благородная седина, чуть подкрашенная, с голубым отливом.
Ровно в семь, после кофе, все девицы, словно примерные пансионерки, как по команде поднялись. Они вежливо поблагодарили мадам и попрощались с Роландой. Мадам сочла нужным еще ненадолго остаться. Она распорядилась подать арманьяк — такого душистого Равич в жизни не пробовал. Сохраняя боевые порядки, с передовой тем временем оттянулась группа прикрытия — все, как одна, чистенькие, почти не накрашенные, в строгих вечерних платьях. Мадам дождалась, пока девушкам подадут рыбу. С каждой она успела обменяться парой слов, каждую поблагодарила за неурочный час работы, пожертвованный ради общего праздника. После чего изящно и мило со всеми попрощалась.
— Вы, Роланда, надеюсь, до отъезда еще ко мне зайдете?
— Конечно, мадам.
— Вы позволите оставить вам арманьяк? — обратилась она к Равичу. Тот поблагодарил. Только после этого она удалилась — вся воплощенное благородство, на зависть любой великосветской львице.
Прихватив бутылку, Равич подсел к Роланде.
— Когда уезжаешь? — поинтересовался он.
— Поезд завтра, в шестнадцать ноль семь.
— Я приду на вокзал проводить.
— Нет, Равич. Лучше не надо. Ко мне жених приезжает сегодня вечером. Мы завтра вместе едем. Надеюсь, ты понимаешь? Он будет удивлен.
— Ну конечно.
— А нам завтра до отъезда еще кое-что купить надо и все вещи багажом отправить. Я уже сегодня в гостиницу «Бельфор» перебираюсь. Там уютно, чисто и недорого.
— Он тоже там остановится?
— Бог с тобой! — искренне изумилась Роланда. — До свадьбы, как можно?
— Правильно, — согласился Равич. Он прекрасно знал: никакое это не притворство. Роланда мещанка до мозга костей. Здесь, в Париже, была ее работа. И совершенно не важно где — в публичном ли доме или в пансионе благородных девиц. Теперь, честно отработав сколько положено, она возвращается в свой мещанский мирок, и ни малейшая тень прежней жизни не должна этот мирок омрачать. Точно так же поступали и многие проститутки. Из некоторых, кстати, получались отличные жены. Проституция в их глазах — серьезное и нелегкое ремесло, а вовсе не порок. Такой взгляд на вещи поддерживал в них веру в себя, не позволял опуститься.
Роланда налила Равичу еще арманьяка. Потом извлекла из сумочки какой-то листок.
— Если надумаешь уехать из Парижа — вот наш адрес. Добро пожаловать в любое время.
Равич пробежал глазами записочку.
— Тут две фамилии, — пояснила Роланда. — На первые две недели — моя. Ну а потом жениха.
Равич положил записку в карман.
— Спасибо, Роланда. Но я пока что из Парижа никуда не собираюсь. Да и жених твой опять же наверняка будет удивлен, если я вдруг заявлюсь как снег на голову.
— Это ты к тому, что я на вокзал тебя просила не приходить? Так то ж совсем другое дело. Это я тебе на тот случай даю, если тебе вдруг из Парижа уехать придется. Срочно. Понимаешь?
Он поднял на нее глаза.
— С какой стати?
— Равич, — вздохнула она, — ты ведь беженец. А у беженцев иной раз бывают неприятности. И всегда неплохо иметь адресок, где тебя не тронет полиция.
— Откуда ты знаешь, что я беженец?
— Да уж знаю. Я не говорила никому. Это никого здесь не касается. А адресок прибереги. И если понадобится, приезжай. У нас никто ни о чем не спросит.
— Хорошо. Спасибо, Роланда.
— Позавчера тут кое-кто из полиции приходил. Насчет немца спрашивали. Интересовались, кто еще здесь был.
— Вот как? — настороженно заметил Равич.
— Да. Когда ты в прошлый раз забегал, этот немец как раз тут торчал. Ты, наверно, его даже не заметил. Лысый такой, толстый. В другом конце сидел, с Ивонной и Клер. Вот они из полиции и спрашивали, мол, был ли у нас такой и кто еще в это время присутствовал.
— Вот уж не помню, — сказал Равич.
— Да конечно, ты и внимания не обратил. Разумеется, я и не сказала, что ты забегал ненадолго.
Равич кивнул.
— Так верней, — пояснила Роланда. — Нечего этим легавым лишний раз повод давать к честным людям по пустякам цепляться да паспорта спрашивать.
— И правильно. А он хоть объяснил, в чем дело?
Роланда передернула плечами.
— Нет. Да и нам-то что? Я так ему и сказала: никого не было, и точка. У нас вообще такое правило. Никто ничего не знает. Так верней. Да он и не особо интересовался.
— Нет?
Роланда усмехнулась.
— Равич, сам подумай, ну что нам, французам, до какого-то там немецкого туриста? Будто нам своих забот мало. — Она поднялась. — Ну, мне пора. Прощай, Равич.
— Прощай, Роланда. Без тебя здесь уже будет не то.
Она улыбнулась:
— Разве что на первых порах. А потом все наладится.
Она пошла попрощаться с оставшимися девушками. Но по пути еще раз глянула на новехонький кассовый аппарат, на кресла и столики. Очень практичные подарки. Она уже видела их у себя в кафе. Особенно кассу. Касса — это солидность, достаток, преуспеяние. Она долго не решалась, но потом все же не устояла. Достала из сумочки мелочь, положила монеты рядом с поблескивающим аппаратом и тюкнула пару раз по клавишам. Аппарат послушно зажужжал, щелкнул, выбил два пятьдесят и вытолкнул денежный ящик. Роланда со счастливой детской улыбкой положила в него собственные деньги.
А вокруг, разбираемые озорным любопытством, уже собрались девушки. Роланда выбила второй чек — франк семьдесят пять.
— А что у вас можно купить на франк семьдесят пять? — поинтересовалась Маргарита, среди товарок больше известная по кличке Лошадь.
Роланда задумалась.
— Один дюбонне или два перно.
— А во что обойдется «амер пикон» и одно пиво?
— Семьдесят сантимов. — Роланда застучала клавишами. И пожалуйста, выскочил чек: ноль семьдесят.
— Дешево, — вздохнула Лошадь.
— Так и есть. У нас дешевле, чем в Париже, — пояснила Роланда.
Сдвигая плетеные кресла вокруг мраморных столиков, девушки осторожно рассаживались вокруг. Они чинно расправляли свои вечерние платья, на глазах превращаясь в посетительниц будущего кафе.
— Нам, пожалуйста, три чая с английскими бисквитами, мадам Роланда, — проворковала Дэзи, изящная блондинка, пользовавшаяся особым успехом у женатых клиентов.
— Семь восемьдесят. — Роланда выбила. — Что поделаешь, английские бисквиты дорого стоят.
За соседним столиком Лошадь-Маргарита после непродолжительного раздумья вскинула голову.
— Две бутылки «Поммери»! — торжествующе выпалила она. Лошадь любила Роланду и очень хотела сделать той приятное.
— Девяносто франков. Отличное «Поммери».
— И еще четыре коньяка! — Лошадь пустилась во все тяжкие. — У меня сегодня день рождения!