— Тут вот что, — сказал он, — я, это самое, хотел бы другую машину. Побольше. — Он огляделся. — Ведь у вас тут был «кадиллак»?
Я сразу понял, в чем дело. Итак, чернявенькая сожительница его допекла.
— М-да, «кадиллак», — произнес я мечтательным голосом. — Надо было сразу его хватать! Вещица роскошная! Ушла за семь тысяч. Считайте — даром!
— Ничего себе даром…
— Даром! — решительно повторил я, раздумывая, что предпринять. — Я могу разузнать, — сказал я после паузы, — вдруг человеку, который его купил, понадобились деньги. Такое теперь частенько бывает. Подождите минутку.
Я пошел в мастерскую и в двух словах рассказал, что случилось. Готфрид так и подпрыгнул.
— Братцы, где ж нам раздобыть теперь какой-нибудь старый «кадиллак»?
— Предоставь это мне, — сказал я, — а сам последи, чтобы булочник не сбежал.
— Идет! — Готфрид исчез.
Я позвонил Блюменталю. Без особых надежд, но ведь надо было попробовать. Он оказался в бюро.
— Не хотите ли продать свой «кадиллак»? — спросил я напрямик.
Блюменталь рассмеялся.
— У меня есть на примете человек, — продолжал я, — который готов выложить за него всю сумму наличными.
— Наличными… — задумчиво повторил за мной Блюменталь после некоторой паузы. — По нынешним временам — это слово из высокой поэзии…
— Вот и я того же мнения, — сказал я, внезапно приободрившись. — Так, может быть, мы договоримся?
— Ну, поговорить всегда есть о чем, — заявил Блюменталь.
— Прекрасно. Где я могу вас увидеть?
— Сегодня, сразу после обеда, у меня есть время. Скажем, часика в два здесь, у меня в бюро.
— Хорошо.
Я повесил трубку.
— Отто, — сказал я Кестеру не без волнения, — я никак не мог этого ожидать, но похоже, наш «кадиллак» вернется к нам!
Кестер оторвался от своих бумаг.
— В самом деле? Он хочет его продать?
Я кивнул и посмотрел в окно, за которым Ленц оживленно беседовал с булочником.
— Не то он делает, — сказал я с беспокойством. — Говорит слишком много. Булочник — это столп недоверия, его нужно убеждать молчанием. Пойду-ка сменю Готфрида.
Кестер рассмеялся.
— Ни пуха ни пера, Робби.
Я подмигнул ему и вышел во двор. Однако я не поверил своим ушам — Готфрид и не думал петь преждевременные гимны «кадиллаку», вместо этого он с большим увлечением рассказывал булочнику о том, как индейцы в Южной Америке пекут лепешки из кукурузы. Я взглянул на него с признательностью и обратился к булочнику:
— К сожалению, он не хочет продавать…
— Так я и думал, — немедленно подхватил Ленц, словно мы с ним сговорились.
Я пожал плечами:
— Жаль, конечно, но его можно понять…
Булочник стоял в нерешительности. Я посмотрел на Ленца.
— А может, попробуешь еще разок? — сразу же спросил он.
— Попробовать-то попробую, — ответил я. — Мне все же удалось с ним договориться о встрече сегодня после обеда. Где я смогу найти вас потом? — спросил я булочника.
— Мне в четыре надо быть тут поблизости. После этого заеду к вам снова…
— Хорошо — к этому времени наверняка все решится. Может, дело еще и выгорит.
Булочник кивнул. А потом сел в свой «форд» и дал газ.
— Да ты не спятил ли часом? — накинулся на меня Ленц, когда машина скрылась за углом. — Сначала я должен удерживать этого типа чуть ли не силой, а потом ты запросто отпускаешь его на все четыре стороны.
— Логика и психология, славный мой Готфрид! — ответил я, потрепав его по плечу. — Этого ты еще не усек…
Он стряхнул мою руку.
— Психология… — отмахнулся он с пренебрежением. — Удачный случай — вот лучшая психология! А такой случай мы только что имели. Этот малый ни за что не вернется…
— Он вернется в четыре часа…
Готфрид посмотрел на меня как на больного.
— Спорим? — предложил он.
— Охотно, — сказал я, — но ты проиграешь. Я его знаю лучше, чем ты! Он будет теперь соваться к нам, как мотылек на пламя. Кроме того, не могу ведь я продать ему то, чего у нас и самих-то пока нет…
— О Господи, еще и это! — сказал Ленц, качая головой. — Из тебя ни черта не получится в жизни, детка! Продавать то, чего нет, — да тут только и начинается настоящий гешефт! Пойдем, я прочту тебе бесплатный курс лекций о современной экономической жизни…
Днем я пошел к Блюменталю. По дороге я показался себе юным козленком, которому надо навестить старого волка. Асфальт жарился на солнце, и с каждым шагом мне все меньше хотелось, чтобы Блюменталь изжарил меня на вертеле. Во всяком случае, имело смысл не тянуть быка за рога.
— Господин Блюменталь, — заговорил я поэтому сразу же, как переступил порог, — вам делается самое приличное предложение. Вы заплатили за «кадиллак» пять пятьсот. Предлагаю вам шесть — при условии, что я его сбагрю. Это выяснится сегодня вечером…
Блюменталь, восседая за своим столом как на троне, ел яблоко. Он прекратил жевать и взглянул на меня.
— Хорошо, — прогундосил он немного погодя, снова принимаясь за яблоко.
Я подождал, пока он бросит огрызок в бумажную корзину, и спросил:
— Так вы согласны?
— Минуточку! — Он достал из ящика письменного стола другое яблоко. — Хотите?
— Спасибо, сейчас не хочу…
Он с треском надкусил яблоко.
— Ешьте побольше яблок, господин Локамп! Они продлевают жизнь! Несколько яблок в день — и вам никогда не понадобится врач!
— Даже если я сломаю себе руку?
Он ухмыльнулся, выбросил второй огрызок и встал из-за стола.
— В том-то и дело, что тогда вы не сломаете себе руку!
— Практично! — сказал я, ожидая, что же последует дальше. Эта беседа о яблоках показалась мне слишком подозрительной.
Блюменталь вынул из небольшого шкафа ящичек с сигарами и предложил мне. Уже знакомая мне «Корона».
— Они тоже продлевают жизнь? — спросил я.
— Нет, они ее сокращают. Затем это уравновешивается яблоками. — Он выпустил облачко дыма и искоса взглянул на меня, откинув голову, как задумчивая птица. — Уравновешивать, все нужно уравновешивать, господин Локамп, — вот и вся загадка жизни…
— Ну, это нужно уметь…
Он подмигнул мне.
— Да, да, уметь, вся штука в том, чтобы уметь. Мы слишком много знаем и слишком мало умеем. Потому что слишком много знаем. — Он рассмеялся. — Извините меня — после еды меня всегда тянет пофилософствовать…
— Самое подходящее время для этого, — сказал я. — Итак, в деле с «кадиллаком» мы достигли равновесия, не правда ли?
Он поднял руку.
— Секундочку…
Я покорно склонил голову. Заметив это, Блюменталь рассмеялся.
— Вы меня неправильно поняли. Я только хотел сделать вам комплимент. Ошеломить прямо с порога, открыв свои карты! Со стариком Блюменталем лучше действовать так — это было точно рассчитано. Знаете, чего я ожидал?
— Что для начала я предложу вам четыре тысячи пятьсот…
— Совершенно верно! Но так вы бы ничего не добились. Ведь вы хотите продать машину за семь, не так ли?
На всякий случай я пожал плечами:
— Почему именно за семь?
— Потому что такова была первая цена, которую вы мне тогда предложили…
— У вас блестящая память, — сказал я.
— На цифры. Только на цифры. К сожалению. Итак, чтобы покончить с этим делом: можете забирать машину за эти деньги.
Мы ударили по рукам.
— Слава Богу, — сказал я, переведя дух. — Наша первая сделка после долгого перерыва. Похоже на то, что «кадиллак» приносит нам счастье.
— Мне тоже, — сказал Блюменталь. — Я ведь тоже заработал на нем пятьсот марок.
— Верно. Но почему, собственно, вы так торопитесь его продать? Он вам не нравится?
— Из чистого суеверия, — заявил Блюменталь. — Я не пропускаю ни одной выгодной сделки.
— Чудесное суеверие, — заметил я.
Он покачал сверкающей лысиной.
— Вот вы не верите мне, а между тем так оно и есть. Это страхует меня от неудач в других делах. Упускать добычу в наши дни — значит, бросать вызов судьбе. А этого теперь никто не может себе позволить.
В половине пятого Ленц, сделав значительное лицо, поставил передо мной на стол пустую бутылку из-под джина.
— Мне бы хотелось, чтобы ты наполнил ее, детка! На свои шиши! Ты не забыл о нашем пари?
— Не забыл, — ответил я. — Но ты явился слишком рано.
Готфрид молча сунул мне под нос свои часы.
— Половина пятого, — сказал я. — Льготное время еще не истекло. Опоздать может каждый. Впрочем, предлагаю поправку к пари: ставлю два против одного.
— Принято, — торжественно провозгласил Готфрид. — Это означает, что я даром получу четыре бутылки джина. Это называется героической защитой обреченных рубежей. Мужественно и почетно, детка, но — ошибочно…
— Подождем…
На самом деле я давно уже не был так уверен, как старался это показать. Напротив, я все больше склонялся к тому, что булочник не придет. Нужно было задержать его утром. Слишком он ненадежен.
Когда в пять часов на соседней фабрике, производившей перины, завыла сирена, Готфрид молча выставил на стол еще три пустые бутылки из-под джина. И уставился на меня, опершись о подоконник.
— Пить хочется, — сказал он немного погодя со значением. В это мгновение я различил на улице характерный шум «фордовского» мотора, и вскоре к нам во двор въехала машина булочника.
— Коли тебе хочется пить, милый Готфрид, — заявил я с подчеркнутым достоинством, — то беги, не откладывая, в магазин и принеси две бутылки рома, которые я у тебя выиграл. Так и быть, бесплатный глоток ты получишь. Видишь во дворе булочника? Психология, мой мальчик! А теперь убери-ка эти пустые бутылки! А потом можешь промышлять на такси. Для более тонких дел ты еще не дорос. Привет, сын мой!
Я вышел во двор и сообщил булочнику, что машину, возможно, удастся заполучить. Правда, владелец требует семь с половиной тысяч, но если он увидит наличные, то наверняка согласится и на семь.
Булочник слушал меня настолько рассеянно, что я даже растерялся.
— В шесть часов я буду звонить ему снова, — наконец сказал я.