тного посягательства на благоговение минуты.
Увидев перед собой благодушное округлое лицо пастора, я вздохнул с облегчением. Я почел себя уже спасенным, ибо знал, что он не прервет моих молитв, как вдруг я с ужасом обнаружил, что достиг конца барельефа с изображением страстей Господних. Как бы истово я теперь ни молился, через несколько минут я должен был закончить, чего он, по-видимому, ожидал. Тянуть дальше не имело смысла. Поэтому я медленно и с безразличным видом двинулся к выходу.
— Доброе утро, — произнес священник. — Хвала Господу Иисусу Христу!
— Во веки веков, аминь! — ответствовал я, как подобает благочестивому католику.
— Редко кого встретишь здесь в эту пору, — ласково сказал он, глядя на меня голубыми детскими глазами.
Я пробормотал что-то невнятное.
— К сожалению, теперь это редко, — продолжал он с легким вздохом. — И почти не видно мужчин, молящихся в этом месте. Потому-то возрадовался я и заговорил с вами. Должно быть, какая-нибудь особая нужда привела вас сюда в столь ранний час и в такую погоду, какое-нибудь особое пожелание…
«Желание у меня одно — чтобы ты поскорее шел отсюда», — подумал я, испытывая все же некоторое облегчение. Было очевидно, что цветы он пока не заметил. Теперь нужно было поскорее отделаться от него, пока он не успел обратить на них внимание.
Он снова улыбнулся мне.
— Я сейчас буду служить мессу и охотно включу вашу просьбу в свои молитвы.
— Спасибо, — пролепетал я в изумленном смущении.
— Итак, должен ли я молиться за упокой души усопшего человека?
Я растерянно посмотрел на него и чуть не выронил цветы.
— Нет, — сказал я, прижимая их под плащом покрепче.
Он продолжал выжидательно смотреть на меня своими прозрачными глазками, не ведавшими злого умысла. Вероятно, ждал, что я объясню наконец, чего желаю от Бога. Но мне на ум не приходило ничего путного да и не хотелось еще больше втягиваться в обман. Поэтому я молчал.
— Стало быть, я помолюсь о помощи неизвестному человеку, нуждающемуся в ней, так? — сказал он наконец.
— Да, — ответил я, — если вы будете так добры. Очень вам благодарен.
Он махнул рукой, улыбнувшись:
— Не стоит благодарности. Все мы в руце Божьей. — Он еще посмотрел на меня, склонив голову как-то набок, и мне почудилось, что по лицу его пробежала тень. — Главное, верьте, — сказал он. — И Отец Небесный поможет. Всенепременно. Он помогает и тогда, когда мы этого не понимаем. — Затем он кивнул мне и ушел.
Я смотрел ему вслед до тех пор, пока не услышал, как за ним захлопнулась дверь. «Ах, — думал я, — если б все было так просто! Он поможет, всенепременно! А помог он Бернхарду Визе, когда тот валялся с простреленным животом и орал на весь Хоутхольстерский лес, помог Качинскому, погибшему в Хандзееме, оставив больную жену и ребенка, которого он ни разу не видел, помог Мюллеру, и Лееру, и Кеммериху, помог малышу Фридману, и Юргенсу, и Бергеру, и миллионам других? Нет, черт возьми, многовато пролито крови на этой земле, чтобы можно было сохранить веру в Отца Небесного!»
Я отвез цветы домой, потом отогнал машину в мастерскую и пошел обратно. Из кухни доносился запах свежезаваренного кофе, и было слышно, как там возится Фрида. Как ни странно, но запах кофе придал мне бодрости. Я и по фронту помнил — лучше всего утешают не какие-нибудь значительные вещи, а сущие пустяки и мелочи.
Едва за мной щелкнула входная дверь, как в коридор пулей вылетел Хассе. Лицо его было опухшим и желтым, воспаленные глаза покраснели, он выглядел так, будто спал прямо в костюме. Увидев меня, он не смог скрыть на своем лице величайшее разочарование.
— Ах, это вы, — пробормотал он.
Я с удивлением посмотрел на него.
— А вы что, поджидаете кого-нибудь в такую рань?
— Да, — тихо сказал он. — Жену. Она еще не вернулась. Вы ее не видели?
Я покачал головой.
— Я только час как ушел.
Он кивнул.
— Я подумал — вдруг вы ее где-нибудь видели…
Я пожал плечами.
— Придет, видимо, позже. Вы не пробовали звонить?
Он взглянул на меня как-то робко.
— Она ушла с вечера к своим знакомым, а я не знаю точно, где они живут.
— А их фамилию вы знаете? Адрес можно было узнать через справочное бюро.
— Я запрашивал. В справочнике такой фамилии не оказалось.
У него был вид как у побитой собаки.
— Она вечно делала тайну из своих знакомств, а стоило мне о ком-нибудь спросить, как она сразу злилась. Ну, я перестал и спрашивать. Я был рад, что у нее есть куда пойти. Она же все время говорила, что я хочу лишить ее и этой маленькой радости.
— Может, она придет еще, — сказал я. — То есть я даже уверен, что она скоро придет. А вы позвонили на всякий случай в «скорую помощь» и в полицию?
Он кивнул:
— Звонил. Они тоже ничего не знают.
— Вот видите, — сказал я. — В таком случае вам нечего волноваться. Может быть, она неважно почувствовала себя вечером и решила остаться на ночь. Такое ведь часто бывает. А часа через два или три она скорее всего будет дома.
— Вы думаете?
Кухонная дверь отворилась, и показалась Фрида с подносом.
— А это для кого? — спросил я.
— Для фройляйн Хольман, — ответила она, сразу же раздражаясь от одного моего вида.
— А что, она уже встала?
— Да уж, должно быть, встала, — ехидно заметила Фрида, — раз позвонила, чтобы ей несли завтрак.
— Благослови вас Господь, Фрида, — сказал я. — По утрам вы иногда бываете просто сахар! Не могли бы вы преодолеть себя и заодно уж и мне сварить кофе?
Она что-то буркнула и двинулась по коридору, вихлянием бедер выказывая все свое презрение. Это она умела. Никто из моих знакомых не мог с ней в этом сравниться.
Хассе застыл в ожидании. Мне вдруг стало стыдно, когда я, обернувшись, увидел, что он преданно и безмолвно стоит рядом.
— Через час-полтора, вот увидите, вы уже забудете обо всех своих тревогах, — сказал я и протянул ему руку.
Он не взял ее, а как-то странно посмотрел на меня.
— Может, нам поискать ее? — тихим голосом спросил он.
— Но ведь вы не знаете, где она.
— Может, все-таки попробовать? — повторил он. — На вашей машине? Я, разумеется, все оплачу, — быстро выпалил он.
— Речь не об этом, — сказал я. — Но только это совершенно безнадежно. Ну куда мы поедем? В какую сторону? Да ведь и не на улице же она в это время.
— Не знаю, — так же тихо сказал он. — Я только думал, что можно попробовать ее поискать.
Фрида с пустым подносом проследовала обратно.
— Мне нужно идти, — сказал я. — Кроме того, я думаю, что вы тревожитесь понапрасну. Несмотря на это, я охотно помог бы вам, но фройляйн Хольман должна скоро уехать, и я хотел бы провести этот день с ней. Вероятно, это ее последнее воскресенье здесь. Вы ведь понимаете?
Он кивнул.
Мне было жалко смотреть на него, но я торопился к Пат.
— Если вы все же хотите немедленно ехать на поиски, — продолжал я, — вы можете взять такси на улице, но я вам этого не советую. Подождите лучше еще немного. А потом я позвоню своему другу Ленцу, и он отправится с вами на поиски.
Мне казалось, что он ничего не слышит.
— А вы не видели ее сегодня утром? — внезапно спросил он.
— Нет, — удивился я. — А то бы я сразу вам об этом сказал.
Он снова кивнул и, не говоря больше ни слова, с отсутствующим видом ушел к себе в комнату.
Пат уже побывала у меня и нашла розы. Она рассмеялась, когда я вошел.
— Робби, — сказала она, — меня тут Фрида лишила наивности. Она утверждает, что свежие розы по воскресеньям в это время наверняка попахивают воровством. Кроме того, она говорит, что этот сорт не водится в окрестных магазинах.
— Думай что хочешь, — сказал я. — Главное, что они доставляют тебе радость.
— Теперь еще большую, милый. Раз ты добыл их, подвергая себя опасности!
— Еще какой! — Я вспомнил о пасторе. — Но почему ты так рано встала?
— Не могла больше спать. Снились такие ужасы, что продолжать не хотелось.
Я внимательно посмотрел на нее. Вид у нее был усталый, под глазами — тени.
— С каких это пор тебе снятся кошмары? — спросил я. — До сих пор я думал, что это по моей части.
Она покачала головой.
— Ты уже заметил, что на дворе осень?
— У нас это называли «бабьим летом», — сказал я. — Ведь еще цветут розы. Просто идет дождь, вот все, что я вижу.
— Идет дождь, — повторила она. — Он идет уже слишком долго, милый. Иногда проснусь по ночам и мне кажется, что я уже потонула под потоками дождя.
— Ты должна приходить ко мне по ночам. Тогда у тебя не будет таких мыслей. Да и как приятно быть вместе, когда в комнате темно, а за окном идет дождь.
— Возможно, — сказала она, прижимаясь ко мне.
— Люблю, когда по воскресеньям идет дождь, — сказал я. — Тогда больше ценишь то, что у тебя хорошо. Мы вместе, у нас теплая красивая комната — и целый день впереди; по-моему, это немало.
Ее лицо прояснилось.
— Да, у нас все хорошо, не правда ли?
— На мой взгляд, просто чудесно. Как вспомню, что было раньше, — Боже мой! Вот уж не думал, что мне будет когда-нибудь так хорошо.
— Как хорошо, что ты это говоришь. Я тогда в это верю. Говори это чаще.
— Разве я не часто это говорю?
— Нет.
— Может быть, — сказал я. — По-моему, я не очень-то нежен. Не знаю почему, но я просто не способен на это. А ведь я бы очень хотел быть нежным.
— Тебе это и не надо, милый. Я ведь и так понимаю тебя. Только иногда вдруг так захочется, чтобы ты это сказал.
— Я теперь буду повторять это часто, все время. Как бы по-дурацки это ни выглядело.
— Что значит по-дурацки? — сказала она. — В любви нет ничего дурацкого.
— И слава Богу, что нет, — сказал я. — Иначе она бог знает во что превратила бы человека.
Мы позавтракали вместе, а потом Пат снова легла в постель. Такой режим установил Жаффе.
— Ты побудешь со мной? — спросила она из-под одеяла.
— Если хочешь, — ответил я.