— До Франкфурта еще далеко, — сказал я. — Я буду начеку. Не засну.
Незадолго до Франкфурта я вернулся в свое купе. Прикорнул у окна и попытался вздремнуть. Но во Франкфурте сел мужчина с моржовыми усами, который немедленно раскрыл чемодан и принялся есть. Он чавкал так, что уснуть я не мог, а длилась трапеза около часа. Затем морж вытер усы, растянулся и задал такой концерт, какого мне еще не приходилось слышать. То был не просто храп, то было настоящее завывание, прерываемое отрывистыми стонами, тяжелыми вздохами и затяжным бульканьем. Я не мог уловить в этом никакой системы, настолько все было разнообразно. К счастью, в половине шестого он вышел.
Когда я проснулся, за окном все было бело. Снег падал крупными хлопьями, а само купе было погружено в какой-то нереальный сумеречный свет. Мы уже проезжали горы. Было почти девять часов. Потянувшись, я вышел умыться и побриться. Когда я вернулся, в купе была Пат. Вид у нее был свежий.
— Хорошо спала? — спросил я.
Она кивнула.
— А кем оказалась грозная ведьма на верхней полке?
— Молоденькой и хорошенькой девушкой. Ее зовут Хельга Гутман, и она едет в тот же санаторий, что и я.
— В самом деле?
— Да, Робби. Но ты спал плохо, это заметно. Тебе нужно как следует позавтракать.
— Только кофе, — сказал я. — Кофе и немного вишневки.
Мы отправились в вагон-ресторан. У меня вдруг поднялось настроение. Все выглядело не так мрачно, как вчера вечером.
Хельга Гутман уже сидела за столиком. Это была стройная, живая девушка южного типа.
— Какое странное совпадение, — сказал я. — Одно купе — и один санаторий.
— Не такое уж и странное, — возразила она.
Я посмотрел на нее. Она рассмеялась.
— В это время года вся стая собирается снова. Вот и эти все, — она указала рукой в угол вагона, — едут туда же.
— Откуда вы знаете? — спросил я.
— Я их всех знаю по прошлому году. Там, в горах, все друг друга знают.
Подошел кельнер и принес кофе.
— Принесите мне еще большую порцию вишневки, — сказал я.
Надо было чего-нибудь выпить. Все вдруг стало так просто. Вот сидят люди и тоже едут в санаторий, даже во второй раз, и едут с таким видом, будто все это для них не более чем прогулка. Нелепо так бояться. Пат вернется, как возвращаются все эти люди. Я вовсе не думал о том, что всем этим людям снова приходится ехать в горы, мне было достаточно знать, что оттуда можно вернуться и прожить еще целый год. А за год много всего может произойти. Наше прошлое приучило нас смотреть на жизнь близорукими глазами.
Мы приехали к вечеру. Погода совершенно прояснилась, солнце искрило золотом заснеженные поля, а небо было таким голубым, каким мы его не видели уже несколько недель. На вокзале было много встречающих. Они что-то кричали и махали руками, а прибывающие махали им из поезда в ответ. Хельгу Гутман встречали хохотушка-блондинка и двое мужчин в светлых брюках-гольф. Хельга была непоседлива и возбуждена, как будто вернулась домой после долгого отсутствия.
— До встречи наверху! — крикнула она нам, садясь со своими друзьями в сани.
Толпа быстро рассеялась, и через несколько минут мы остались одни на перроне. К нам подошел носильщик.
— Какой отель? — спросил он.
— Санаторий «Лесной покой», — ответил я.
Он кивнул и помахал рукой кучеру. Вместе они погрузили чемоданы в голубые сани, в которые были запряжены две белые лошади. Их головы были украшены султанами из пестрых перьев, а пар из ноздрей окутывал их головы перламутровым облаком.
Мы сели в сани.
— Вас доставить к фуникулеру или поедете на санях до самого верха? — спросил кучер.
— А сколько ехать на санях?
— Полчаса.
— Тогда на санях.
Кучер щелкнул языком, и мы тронулись. Выбравшись из поселка, дорога зигзагами полезла в горы. Санаторий был на возвышенности, повисшей над поселком. Это было вытянутое белое здание с длинными рядами окон. Перед каждым окном помещался балкон. На крыше развевался флаг на слабом ветру. Я ожидал, что все в этом здании окажется похожим на больницу, но обстановка, по крайней мере на первом этаже, напоминала скорее отель. В холле горел камин, а на нескольких столиках стояла чайная посуда.
Мы зашли в контору к администратору. Служитель внес наш багаж, а некая пожилая дама объяснила, что у Пат комната семьдесят девять. Я спросил, не могу ли я также получить комнату на несколько дней.
Она покачала головой:
— Только не в санатории. Во флигеле — пожалуйста.
— А где он?
— Тут же рядом.
— Хорошо, — сказал я, — тогда отведите мне там комнату и распорядитесь отнести туда мой багаж.
На совершенно бесшумном лифте мы поднялись на второй этаж. Здесь уже все гораздо больше напоминало больницу. Правда, весьма комфортабельную больницу, но все же больницу. Белые коридоры, белые двери, все сверкает стеклом, никелем и чистотой. Нас встретила сестра-хозяйка.
— Фройляйн Хольман?
— Да, — сказала Пат. — Комната семьдесят девять, не так ли?
Сестра-хозяйка кивнула и, пройдя вперед, открыла дверь.
— Вот ваша комната.
Это было светлое помещение средних размеров. В широком окне сияло заходящее солнце. На столе стоял букетик из желтых и красных астр, а за окном простирались сверкавшие на солнце снежные склоны, в которые поселок закутывался как в белое одеяло.
— Тебе нравится здесь? — спросил я Пат.
Она задержала на мне взгляд.
— Да, — ответила она, помедлив.
Служитель внес чемоданы.
— Когда мне на осмотр? — спросила Пат сестру.
— Завтра утром. А сегодня вам лучше пораньше лечь спать, чтобы хорошенько отдохнуть.
Пат сняла шубку и положила ее на застеленную белым кровать, над которой висел незаполненный температурный лист.
— В комнате нет телефона? — спросила она.
— Есть розетка, — ответила сестра. — Телефон можно поставить.
— Я должна еще что-нибудь делать? — спросила Пат.
Сестра покачала головой:
— Сегодня нет. Режим вам будет назначен только после завтрашнего обследования. Оно состоится в десять часов. Я зайду за вами.
— Спасибо, сестра, — сказала Пат.
Сестра ушла. Служитель замешкался в дверях. Я дал ему на чай, и он тоже ушел. В комнате вдруг стало очень тихо. Пат стояла у окна и смотрела на закат. Ее голова вырисовывалась темным силуэтом на ярком фоне.
— Ты устала? — спросил я.
Она обернулась.
— Нет.
— Но вид у тебя усталый, — сказал я.
— Я по-другому устала, Робби. Но на это у меня еще много времени.
— Хочешь переодеться? — спросил я. — Или спустимся вниз на часок? По-моему, лучше посидеть еще немного внизу.
— Да, — сказала она. — Лучше.
Мы спустились на бесшумном лифте вниз и расположились за одним из столиков в холле. Вскоре появилась и Хельга Гутман со своими друзьями. Они подсели к нам. Хельга Гутман была очень возбуждена и как-то неестественно весела, но я был рад, что она с нами и что у Пат уже есть здесь знакомые. Первый день в таких условиях — всегда самый трудный.
XXII
Через неделю я поехал обратно. Прямо с вокзала отправился в мастерскую. Пришел я туда вечером; все еще лил дождь, и мне казалось, что прошел уже год с тех пор, как мы с Пат уехали.
Кестер с Ленцем сидели в конторе.
— Вовремя ты, — сказал Готфрид.
— А что случилось? — спросил я.
— Дай ему сначала войти, — сказал Кестер.
Я сел рядом с ними.
— Как дела у Пат? — спросил Отто.
— Хорошо. Насколько это вообще возможно. Ну а теперь выкладывайте, что тут случилось?
Речь шла о той машине, которую мы увезли после аварии на шоссе. Мы ее отремонтировали и сдали две недели назад. И вот вчера Кестер пошел получать за нее деньги. Оказалось, что человек, которому она принадлежала, за это время разорился и автомобиль подлежит распродаже вместе с остальными вещами.
— Так ведь это не страшно, — сказал я. — Будем иметь дело со страховой компанией.
— Вот и мы так думали, — сухо сказал Ленц. — А машина, оказывается, не застрахована!
— Проклятие! Это правда, Отто?
Кестер кивнул:
— Я только сегодня об этом узнал.
— А мы еще нянчились с этим голубчиком, что твои сестры милосердия, да еще в драку ввязались из-за его драндулета, — проворчал Ленц. — И все для того, чтобы нагреть себя на четыре тысячи марок.
— Ну кто же мог знать! — сказал я.
Ленц вдруг стал хохотать.
— Нет, это просто цирк!
— Что же теперь делать, Отто? — спросил я.
— Я заявил о нашей претензии распорядителю аукциона. Да боюсь, из этого ничего не выйдет.
— Прогорим с нашей лавочкой — вот и все, что выйдет, — сказал Готфрид. — Финансовое управление давно уже точит на нас зуб из-за налогов.
— Не исключено, — согласился с ним Кестер.
Ленц встал.
— Стойкость и выдержка в трудных ситуациях — вот что украшает солдата. — Он подошел к шкафу и достал коньяк.
— С коньяком мы способны даже на подвиг, — сказал я. — Если не ошибаюсь, это у нас последняя приличная бутылка.
— Подвиги, мой мальчик, — заметил Ленц назидательно, — уместны в тяжелые времена. А у нас времена отчаянные. И единственное, что тут еще годится, — это юмор.
Он выпил свою стопку.
— Ну вот, а теперь я, пожалуй, оседлаю нашего старика Росинанта да попробую вытрясти из него хоть немного мелочи.
Он пересек темный двор, сел в такси и уехал. Мы с Кестером посидели еще немного вдвоем.
— Какая невезуха, Отто, — сказал я. — Нам дьявольски не везет в последнее время.
— Я приучил себя думать не более того, чем это необходимо для текущего дела, — сказал Кестер. — Дай Бог, чтобы и на это хватало. Ну, как там в горах?
— Если бы не эта болезнь, там был бы рай. Снег и солнце.
Он поднял голову.
— Снег и солнце. Звучит довольно-таки неправдоподобно, а?
— Да. Чертовски неправдоподобно. Но там, наверху, все как в сказке.
Он взглянул на меня.
— Что ты собираешься делать вечером?