Он снова вытер кровь. Мы наклонились. Наискось и пониже от той раны, из которой текла кровь, мы увидели другую — маленькое темное отверстие около сердца.
— Он умер, по-видимому, почти мгновенно, — сказал врач.
Кестер выпрямился, не отрывая глаз от Готфрида. Врач закрыл раны тампонами и заклеил их полосками пластыря.
— Хотите умыться? — спросил он меня.
— Нет, — ответил я.
Теперь лицо Готфрида пожелтело, запало. Рот слегка искривился, глаза были полузакрыты, один чуть больше другого. Он смотрел на нас. Он непрерывно смотрел на нас.
— Как же это случилось? — спросил врач.
Никто ему не ответил. Готфрид смотрел на нас. Неотрывно смотрел на нас.
— Его можно оставить здесь, — сказал врач.
Кестер пошевелился.
— Нет, — возразил он, — мы его заберем.
— Это запрещено, — сказал врач. — Мы обязаны позвонить в полицию. И в уголовный розыск. Надо ведь сразу же предпринять все возможное, чтобы найти преступника.
— Преступника? — Кестер с недоумением посмотрел на врача. Но потом сказал: — Хорошо, я поеду за полицией.
— Вы можете позвонить. Тогда они приедут скорее.
Кестер медленно покачал головой:
— Нет. Я лучше поеду.
Он вышел, и я услышал, как затарахтел мотор «Карла». Врач пододвинул мне стул.
— Не хотите ли пока посидеть?
— Спасибо, — сказал я и остался стоять. Яркий свет все еще падал на окровавленную грудь Готфрида. Врач поднял лампу повыше.
— Как же это случилось? — снова спросил он.
— Не знаю. Видимо, обознались.
— Он воевал? — спросил врач.
Я кивнул.
— Это видно по шрамам, — сказал он. — И рука у него прострелена. Он был ранен несколько раз.
— Да, четыре раза.
— Какая подлость, — сказал санитар. — Молокососы паршивые. Они-то в ту пору еще лежали в пеленках.
Я не ответил. Готфрид смотрел на меня. Смотрел неотрывно.
Прошло много времени, прежде чем вернулся Кестер. Он вернулся один. Врач отложил газету, за которой коротал время.
— Приехали сотрудники полиции? — спросил он.
Кестер молча стоял посреди комнаты. Он не слышал вопроса.
— Полиция здесь? — снова спросил врач.
— Да, — проговорил Кестер. — Полиция. Надо позвонить, чтобы они приехали.
Врач посмотрел на него, но ничего не сказал и направился к телефону. Несколько минут спустя явились два полицейских чиновника. Они сели за стол, и один из них стал записывать сведения о Готфриде. Не знаю почему, но теперь, когда он был мертв, мне казалось нелепостью говорить о том, как его звали, когда он родился и где жил. Я не мог оторвать глаз от огрызка черного карандаша, который чиновник то и дело слюнявил, и отвечал машинально.
Второй чиновник вел протокол. Кестер давал необходимые показания.
— Вы можете приблизительно описать убийцу? — спросил чиновник.
— Нет, — ответил Кестер. — Не обратил внимания.
Я мельком взглянул на него. И подумал о желтых крагах и униформе.
— Вы можете сказать, к какой политической партии он принадлежал? Вы не заметили каких-либо значков или формы?
— Нет, — сказал Кестер. — До того как раздались выстрелы, я ни на кого не обращал внимания. А потом, — он на секунду запнулся, — потом я был занят моим товарищем.
— Вы принадлежите к какой-либо политической партии?
— Нет.
— Я спросил потому, что вы назвали его своим товарищем…
— Он мой товарищ по фронту, — сказал Кестер.
Чиновник обратился ко мне:
— А вы можете описать убийцу?
Кестер пристально посмотрел мне в глаза.
— Нет, — сказал я. — Я тоже ничего не видел.
— Странно, — заметил чиновник.
— Мы были заняты разговором и не смотрели по сторонам. Все произошло очень быстро.
Чиновник вздохнул.
— Тогда мало надежды, что нам удастся их поймать.
Он дописал протокол.
— Можно нам взять его с собой? — спросил Кестер.
— Собственно говоря… — Чиновник взглянул на врача. — Причина смерти сомнений не вызывает?
Врач кивнул:
— Я уже составил акт.
— А где пуля? Пулю я должен взять с собой.
— Пуль две. Обе остались в теле. Мне пришлось бы…
Врач колебался.
— Мне нужны обе, — сказал чиновник. — Я должен убедиться, что они выпущены из одного и того же оружия.
— Ладно, — сказал Кестер в ответ на вопросительный взгляд врача.
Санитар поправил носилки и опустил лампу. Врач взял инструменты и ввел пинцет в рану. Первую пулю он извлек быстро, она засела неглубоко. Чтобы достать вторую, пришлось сделать надрез. Он поднял до локтей резиновые перчатки, взял зажимы и скальпель. Кестер быстро подошел к носилкам и закрыл Готфриду глаза. Я отвернулся, услышав тихий звук от надреза скальпелем. Меня так и подмывало броситься к врачу и оттолкнуть его, мне казалось, что Готфрид только в обмороке и что именно теперь врач его действительно убивает… Но я тут же опомнился — мы достаточно повидали мертвецов, чтобы не ошибаться.
— Вот она, — сказал врач, выпрямляясь. Он вытер пулю и передал ее чиновнику.
— Такая же в точности. Обе из одного оружия, не правда ли?
Кестер наклонился и внимательно рассмотрел маленькие, тускло поблескивавшие пули, перекатывавшиеся на ладони чиновника.
— Да, — сказал он.
Чиновник завернул их в бумагу и сунул в карман.
— Вообще-то не полагается, — сказал он затем, — но раз вы хотите забрать его домой… Суть дела не вызывает сомнений, не правда ли, господин доктор? — Врач кивнул. — К тому же вы и судебный врач, — продолжал чиновник, — так что в случае чего… Словом, как хотите… Вот только если завтра пожалует комиссия…
— Я знаю, — сказал Кестер. — Все останется как есть.
Полицейские ушли. Врач снова заклеил раны Готфрида.
— Как вы его возьмете? — спросил он. — С носилками? Только пришлите их завтра же обратно.
— Да, спасибо, — сказал Кестер. — Пойдем, Робби.
— Я помогу вам, — сказал санитар.
Я покачал головой:
— Не надо, мы сами.
Мы взяли носилки, вынесли их и положили на оба левых сиденья — спинку переднего мы откинули назад. Санитар и врач вышли на крыльцо и наблюдали за нами.
Мы накрыли Готфрида его пальто и поехали. Через минуту Кестер повернулся ко мне.
— Давай-ка проедем еще раз по тем улицам. Я уже был там, да, видать, слишком рано. Может, теперь их встретим.
Незаметно начался снег. Кестер вел машину почти бесшумно. Он выжимал сцепление и часто выключал зажигание. Он не хотел, чтобы нас слышали, хотя четверка, которую мы искали, не могла знать, что у нас машина. В конце концов наш автомобиль превратился в белое привидение, бесшумно скользившее в густеющем снегопаде. Я вынул из ящика с инструментами молоток и положил его рядом с собой, чтобы сразу пустить в дело, как только выскочу из машины.
Мы ехали по улице, где это случилось. Под фонарем еще чернело пятно крови. Кестер выключил фары. Мы продвигались вдоль самого тротуара, наблюдая за улицей. Никого не было видно. И только из освещенной пивной доносился галдеж.
Кестер остановил машину у перекрестка.
— Подожди меня здесь, — сказал он. — Я загляну в пивную.
— Я пойду с тобой, — сказал я.
Он посмотрел на меня тем взглядом, который запомнился мне еще с тех пор, когда он один уходил в разведку.
— В пивной это не годится, — сказал Кестер, — там он еще, чего доброго, улизнет. Я только гляну, нет ли его. А уж тогда будем караулить. Побудь здесь с Готфридом.
Я кивнул, и Отто исчез в снежной пороше. Хлопья снега били мне в лицо и таяли на ресницах. Мне вдруг стало не по себе оттого, что Готфрид укрыт так, будто он уже не с нами, и я стянул пальто с его головы. Теперь снег падал и на его лицо, на глаза и губы, но не таял. Я вынул платок, смахнул снег с его головы и снова натянул на нее пальто.
Вернулся Кестер.
— Нету?
— Нет, — сказал он, садясь за руль. — Проедем-ка еще по соседним улицам. Я чувствую, что мы можем встретить их в любую минуту.
Мотор привычно взревел, но тут же осекся. Мы бесшумным призраком крались сквозь белую взвихренную ночь от одной улицы к другой; на поворотах я придерживал тело Готфрида от падений; время от времени мы останавливались в сотне метров от какой-нибудь пивной, и Кестер вприпрыжку бежал назад, чтобы ее проверить. Он был во власти мрачного, холодного бешенства, он даже не думал о том, что сначала надо отвезти Готфрида; он кружил и кружил по улицам, потому что был уверен, что мы вот-вот встретим тех четверых.
Вдруг далеко впереди на длинной пустынной улице мы и впрямь заметили темную группу людей. Кестер тут же выключил освещение, и мы тихо, с потушенным светом стали нагонять их. Занятые разговором, они нас не слыхали.
— Их четверо, — шепнул я Кестеру.
В то же мгновение мотор взревел, и машина, пролетев метров двести, выскочила боком на тротуар и, заскрежетав тормозами, остановилась как вкопанная на расстоянии метра от четырех насмерть перепуганных прохожих.
Кестер уже наполовину высунулся из машины, его тело было готово к броску, как стальная пружина, а лицо было неумолимо, как смерть.
Перед нами оказались четверо безобидных пожилых обывателей. Один из них был пьян. Опомнившись, они стали браниться. Кестер им ничего не ответил. Мы поехали дальше.
— Отто, — сказал я, — сегодня нам его не найти. Вряд ли он сунется на улицу.
— Да, пожалуй, — не сразу ответил он и развернул машину.
Мы поехали к нему домой. У его комнаты был отдельный вход, так что нам не нужно было никого будить. Когда мы вышли из машины, я сказал:
— Почему ты не сообщил его приметы этим парням из полиции? Все-таки у нас были бы помощники. Ведь мы-то его достаточно хорошо разглядели.
Кестер посмотрел на меня.
— Потому что это дело наше, а не полиции. Неужели ты думаешь, — перешел он на сдавленный шепот, от которого стало страшно, — что я отдам его полиции? Чтобы он схлопотал пару лет тюрьмы? Сам знаешь, чем кончаются такие процессы! Эти парни прекрасно знают, что строго их не накажут. Как бы не так! Да если даже полиция найдет его, я заявлю, что это не он. И сам с ним разберусь. Понял? Готфрид мертв, а он жив! Не будет этого!