– Ты пей, пей свой кофе!!!
Когда они уже ехали в красной спортивного типа машине Сурика Барсегяна по направлению к севанскому шоссе, Ванда подумала о сыне и пожалела, что из-за Сурика Барсегяна она не увидит его. По идее, она еще вчера, то есть в субботу утром, должна была поехать в Эчмиадзин, где он, Даниэль, жил со своей бабушкой, матерью Ванды. Однако в пятницу вечером Клара попросила ее в субботу никуда не уезжать и прийти в гости на вечер, устраиваемый в честь окончания Медицинской академии ее старшей дочери Лоры. Ванда не могла отказать, купила Лоре золотую цепочку и золотой кулончик с головой Нефертити и поехала на улицу Туманяна к семье доктора Армана и Клары, твердо решив, что в воскресенье она уедет в Эчмиадзин. Однако, как снег на голову, свалился Сурик (обычно воскресенья он уделял семье), и Ванда опять не смогла поехать. Теперь она подумала, не попросить ли Сурика поехать в Эчмиадзин, к сыну, но, ничего не решив, она спросила:
– Куда мы едем?
Сурик Барсегян ответил:
– По дороге на Севан есть очень хороший мотель. Он называется «Чайка».
– Глупое название.
– Верно, но там можно очень хорошо отдохнуть. Там есть отличные номера и еще бассейн.
– Бред какой-то, – проворчала Ванда.
– Ты только скажи, – сказал Сурик. – Хочешь, мы сейчас свернем и поедем в Эчмиадзин?
– Нет, – ответила Ванда. – Давай поедем в «Чайку». К Даниэлю поедем в другой раз как-нибудь. Если ты захочешь…
– Я просто подумал, что тебе хочется увидеть сына. Ты ведь навещаешь его каждые субботу-воскресенье, правда?
– Да.
– Так что ты скажешь?
– Скажу нет. Поедем в «Чайку».
Дорога стрелой тянулась на северо-восток, и вдоль нее росли тополя, а по левую и правую стороны от нее была каменистая, раскаленная солнцем пустыня, а дальше – горы. Ереван был уже позади. Раскинувшийся в огромной чаше равнины, он утопал в облаке смога и задыхался там внизу.
Стало свежо, и дышать стало легче.
Ванда закурила, отдала сигарету Сурику и закурила новую для себя.
– А вообще хорошо, что мы вырвались из города, – сказала она.
– Нужно почаще это делать, – сказал Сурик Барсегян и обогнал автобус, едущий впереди.
– Давай на следующий уик-энд поедем на Севан. Сто лет там не была. Возьмем Даниэля и поедем. Клара устроит нам путевки в какой-нибудь пансионат.
– Извини, – сказал Сурик, – на следующий уик-энд мы с семьей приглашены на дачу к замминистра.
Ванда ничего не сказала.
Мотель «Чайка» находится в часе езды от Еревана. Ванда и Сурик вышли из машины и, войдя через ворота во дворик, направились к дому из бело-розового туфа. Подойдя к деревянной стойке в вестибюле, за которой сидела молодая, весьма приятная женщина, Сурик Барсегян заказал номер.
– Ваш – 215-й, – сказала женщина за стойкой. – Вам на час?
– Нет, – ответил Сурик Барсегян (Ванда рассмеялась). – До утра.
Когда поднимались по лестнице на второй этаж, Сурик сказал:
– Хорошо еще, что тут можно без паспортов.
Ванда ответила:
– Мне кажется, что это не мотель, а бордель.
– Ты слишком строго судишь.
Сурик открыл дверь, и они вошли в номер. Он оказался двухкомнатным, состоящим из спальни и гостиной. В спальне была огромная кровать (Ванда сказала: «Я же говорила, это бордель!»). На стенах в гостиной висели картины с пейзажами и одна цветная фотография с панорамой ночного Еревана.
– Неплохо, правда? – спросил Сурик Барсегян.
– Могло быть и лучше или хуже, не знаю, – ответила Ванда и плюхнулась в кресло.
– Хочешь есть?
– Нет.
– Тогда давай отдыхать, – сказал Сурик. – Просто ляжем и будем отдыхать. Согласна?
– Да, если ты хочешь.
Сурик внимательно посмотрел на Ванду.
– У тебя испортилось настроение? – спросил он.
– Нет, – ответила Ванда. – Не обращай внимания. Пройдет.
– Хочешь, я спущусь вниз, принесу шампанское?
Ванда улыбнулась:
– Для шампанского слишком рано, дорогой. К тому же ты можешь заказать шампанское по телефону.
– Я и не подумал, – сказал Сурик. – Что же мне сделать, чтоб развеселить тебя?
– Ничего, это пройдет. Выйди, погуляй немножко, поговори с кем-нибудь, а потом возвращайся минут через двадцать; тогда я обещаю быть совсем другой.
– Я не оставлю тебя, – сказал Сурик.
– Не упрямься, – попросила Ванда. – Обещаю, через двадцать минут все пройдет.
– Как скажешь. – И Сурик Барсегян вышел из номера.
Ему было грустно. Мало того, он был сердит. Во-первых, Сурик чувствовал себя ненужным, отосланным; во-вторых, обманутым: эту вылазку за город он представлял себе совсем по-другому. Ведь этот воскресный день обещал быть неповторимо радостным, счастливейшим из всех… А он рушился на глазах и портился, как внезапно испортилось настроение Ванды. И он подумал, что Ванда испортила день, и злился на нее.
«Испортить день, – подумал он, – может разве что Аэлита!»
И он с удивлением подумал, что, оказывается, то самое «обыденно бабское» присуще также и Ванде. И это открытие его поразило, и он заключил: «Вообще все бабы одинаковы!» От этой мысли ему сделалось еще хуже, и он даже подумал, что не стоило вообще приезжать сюда, в «Чайку».
Вздохнув пару раз, Сурик Барсегян спустился в вестибюль, потом по винтовой деревянной лестнице спустился в подвальный этаж, где был бильярдный зал, а за ним – и бар. В баре он сел на высокий стул у стойки и заказал коньяк. Он закурил и посмотрел на часы…
Как только Сурик Барсегян закрыл за собой дверь, Ванда свернулась клубком в кресле, в котором сидела, и неожиданно для себя заплакала. Если б кто-нибудь спросил ее, почему она плачет, она бы не знала, что ответить. Она плакала, и все! Она плакала и не могла остановиться. Но потом, посмотрев на часы (подарок Сурика!), она решила взять себя в руки, пошла в ванную, умылась, потом заново накрасилась. Смотря на себя в зеркале, она упрекнула себя в том, что сама того не хотя, портит день Сурику, который как раз-таки ни в чем и не виноват. Она готова была казаться веселой и радостной для него; для него она могла бы даже пойти на еще большие жертвы… Но Ванда остановила саму себя: неужели она начинает привязываться к Сурику Барсегяну?! Боже, как бы смеялась Клара. Неужели она вот-вот и полюбит его? Эта мысль испугала ее. Любовь казалась ей бездонной пропастью, в которую она не хотела падать, зная, что там, внизу есть острые камни. Она искала любовь, но в то же время и бежала от нее, тем самым причиняя страдания себе и другим. Запретив себе любить, она меняла мужчин с пугающей скоростью, лишь смутно понимая, что попросту прожигает жизнь, и также смутно догадываясь, что в конечном итоге останется ни с чем… И теперь Ванда не знала, как быть. Что делать дальше? Как вообще жить?.. Она думала о себе, о Сурике, о многих других мужчинах, которых она бросила, и еще о сыне. Как ей сейчас не хватало Даниэля! Как она бы хотела обнять его! И Ванда вдруг поняла, что рано или поздно ей нужен будет лишь Даниэль. Вот только, подумалось ей, еще немного поиграем в любовь; еще самую малость, а там можно будет и уйти (слишком обидно уходить сейчас, в тридцать один!). Она подумала, что скоро вообще «уйдет», чтоб жить только для сына и только для него…
Она посмотрела на часы: двадцать минут давно уже прошли, а Сурика все еще не было. Она взяла сумочку и вышла из номера. Она спустилась в вестибюль и спросила у сидевшей за стойкой молодой, весьма приятной женщины, где находится бар, а потом прошла через зал, спустилась по деревянной винтовой лестнице в бильярдную, пересекла его (мужчины, играющие в бильярд, посмотрели ей вслед) и вошла в бар. Она думала, что будет веселой и радостной для Сурика Барсегяна, и от этой мысли ей становилось хорошо. И она сразу же увидела его, сидящего у стойки и медленно пьющего коньяк.
– Нехорошо, парон Барсегян, заставлять даму ждать больше двадцати минут, – сказала она.
– Ванда? – удивился он. – Как ты меня нашла?
– Нетрудно было догадаться, где ты, – рассмеялась та. – Что ты пьешь?
– Коньяк.
– Закажи мне то же самое, и еще шоколад. Я коньяк пью только с шоколадом.
Сурик Барсегян заказал два коньяка и шоколад.
– Сядем за столик?
– Конечно, дорогой.
– Ты уже в порядке?
– Да. Разве не видно? Теперь я веселая и радостная.
От ее слов Сурик Барсегян почувствовал, что где-то у него в груди что-то радостно екнуло: значит, день этот не испорчен; значит, воскресенье будет неповторимо радостным и счастливейшим из всех!..
Они пошли и сели за столик с маленькой лампой и с зеленым абажуром. Было хорошо сидеть в баре, слушать приятную музыку, медленно попивать коньяк и закусывать его плиткой шоколада. Сурик Барсегян скоро опьянел, и Ванда чувствовала, что тоже скоро опьянеет, и, по мере того как она пьянела, тем больше, а с ней это бывало каждый раз, когда она пьянела, ей нравился Сурик Барсегян («Так я стану алкоголичкой!»). И вот, сидя в баре, вполуха слушая излияния Сурика, Ванда, несмотря на то что в голове начинало приятно шуметь, решила разобраться, что же ей нравится в ее нынешнем любовнике. Внешность? Может, да. Характер? У Сурика, казалось, не было характера, хотя и Ванда сегодня открыла для себя одну его положительную черту: Сурик с любимым человеком мог быть очень деликатным. Но что же еще? Ванда призналась себе (в этом она признавалась себе не раз), что ей очень нравится, когда Сурик прикасается к ней; ей нравилось, как он ее заводил и заводился сам; ей нравилось заниматься сексом с Суриком Барсегяном. Но Ванда знала, что это – не любовь. «Любовь бывает другой, – подумала она теперь. – А Сурик, разве может он быть причиной (или следствием?) моей любви? Нет! Мне просто нравится, как он меня трахает, и все. – И она усмехнулась, подумав: – Надо отдать ему должное, делает он это очень здорово…»
– Ты слушаешь меня? – спросил ее Сурик Барсегян.
– Да, – соврала Ванда.
– Пойми же, я очень тебя люблю! Очень! Никто не нужен мне больше, только ты! И ты сводишь меня с ума, и я теряю голову! Я люблю тебя, понимаешь?.. Послушай, Ванда, я женюсь на тебе! Я разведусь, и мы поженимся! Слышишь? Я так решил.