его не зная, она прогнала его, и он понял, что хлестать кнутом по лицу она умеет. Но он не привык получать пощечины, и, когда она ударила, он подумал, что ненавидит ее. Потом ненависть прошла, и осталась только пустота. Сегодня же он почувствовал, что ему приятно смотреть на это худое лицо. Приятно, но не более того, подумал он. И она просто встретилась, чтоб сказать о том… Ничего не требовать. Просто сказать. Она, наверное, считала нужным сказать ему об этом. Мужчина подумал еще, что женщина, должно быть, долгое время не могла решить, позвонить или нет.
– Мне так хочется послушать орган, – сказала женщина. – В последний раз я слушала органную музыку с тобой. Помнишь?
«Зачем?» – подумал мужчина. Это означает уже не просто сказать о том, о важном, а упрекать, постараться вернуть. Дешевый трюк. Но мужчина не почувствовал себя застигнутым врасплох. Он оставался спокоен. Ему не было тяжело. Он знал, что тяжело ей, женщине. Теперь она хочет воскресить прошлое. Зачем?
– Помнишь? – снова спросила женщина.
Он кивнул, потом спросил:
– Мама знает?
– Я ей не говорила, но она, конечно, догадывается. Она вся какая-то грустная ходит. Мне ее очень жаль.
Он чуть было не сказал: сама виновата. Но лишь посмотрел на нее; женщина поняла.
– Что же ты собираешься делать? – спросил он.
Когда женщина посмотрела на него, он понял, что этим вопросом он убил ее последнюю надежду. Мужчине не было все равно, но в то же время он не мог не спросить.
– Пусть останется все как есть, – ответила женщина. – Мама мне поможет.
Мужчине было жаль ее. Он подумал, как тяжело ей будет, когда наступит настоящая зима. Она не управится, подумал он. Женщина вдруг повеселела, подпрыгнула на снегу.
– Если будет мальчик, я назову твоим именем.
– Зачем? – спросил мужчина. Он был недоволен. – А если он спросит, откуда его имя?
– Я скажу, что от тебя, но добавлю, что ты умер.
– Или что я был летчиком и погиб, как герой? – Мужчина опять подумал, что все это похоже на «пошлый роман».
– Не смейся, пожалуйста!
Но мужчина и не думал смеяться. Только его не покидало чувство, что он это все где-то читал. Все было как-то нереально. Реальным были только снег и вон – Дом камерной музыки. Надо прийти послушать орган, подумал он. Когда вернется жена, надо прийти послушать орган. Бах, Гендель… Но теперь и жена казалась нереальной. И лишь снег, Дом камерной музыки и женщина рядом, ее худое лицо.
– А может, не надо называть ребенка моим именем? – мягко спросил он.
– Пожалуй, ты прав, не стоит. – Лицо женщины опять сделалось грустным.
Нет, не надо называть ребенка моим именем, снова подумал мужчина…
– Помнишь ту скамейку? Мы когда-то сидели на ней. А в сентябре вон с того дуба падали желуди, и мы боялись, что они упадут нам на головы…
Мужчине не нравилось, когда женщина начинала вспоминать. Ему казалось, что его хотят заарканить.
– Противно все-таки, что у меня руки замерзли, – сказала женщина.
Мужчина просто ответил:
– Холодно.
Снег хрустел под ногами. Мужчина был в перчатках, но его руки тоже стали замерзать. Он почувствовал, как холод, забравшись под подол пальто, стремительно поднимается по спине к плечам. Его вдруг охватило какое-то паническое чувство. Он захотел немедленно пойти домой и выпить чашку горячего чая. Мужчина не любил, когда ему бывало холодно, он этого не выносил с самого детства, и теперь мысль о горячем чае все больше овладевала им.
– А я женился, – сказал он. – Месяц назад…
Женщина сначала ничего не сказала. Она остановилась и посмотрела на него. Потом стала смеяться. Смех ее все время возрастал и становился звенящим. В парке было очень тихо, а женщина смеялась все громче и громче. Мужчина тоже заулыбался, хотя не понимал, что так рассмешило женщину. Ее смех заражал, но мужчина чувствовал, что ее смех исторгает яд.
– Что тебя так рассмешило? – спросил мужчина. Теперь и он смеялся.
– Ничего… Ничего… Боже, какая же я дура! – Она продолжала смеяться. Когда же она успокоилась и в парке стало так же тихо, как и прежде, она сказала: – Проводи меня до перекрестка. Я пойду домой. Я замерзла.
И они пошли. Мужчина подумал, что расстается с этой женщиной навсегда.
Когда они дошли до перекрестка, женщина сказала:
– Все… – И потом не удержавшись: – Как ты думаешь, мы встретимся когда-нибудь?
– Вряд ли, – ответил мужчина. Он почувствовал, что если женщина скажет еще что-нибудь, то он пойдет с ней. Но женщина ничего больше не сказала; она повернулась и ушла. Мужчина тоже пошел домой. «Боже, как я замерз!» – думал он.
Женщина же спустилась по улице Ханджяна, потом по Вернисажу вышла на площадь Республики и, обогнув ее с южной стороны, вышла на улицу Амиряна. Здесь находилась церковь сурб Григор Лусаворич. Женщина вошла в церковь.
«Церковь сурб Григор Лусаворич на улице Амиряна была сравнительно новая купольная церковь, из белого туфа… Башня-колокольня, построенная после, по своему цветовому и объемно-пространственному замыслу гармонично вписывалась в общую архитектуру города. Архитектор Рафаел Исраелян в 1979 году представил проект фундаментальной реконструкции церкви католикосу Вазгену Первому. В 1980-е годы сын Рафаела Исраеляна, архитектор Арег Исраелян, продолжил дело отца, и церковь подверглась полной реконструкции. Был построен купол, внешние стены облицованы туфом. Большая работа была проделана и по реставрации интерьера: с западной стороны построена галерея для хора, главный алтарь украшен барельефами. Позже были возведены колокольня и учебно-воспитательный центр «Ованес Козерн», где преподают английский язык, готовят художников-иконописцев…» – так напишут на сайте мэрии города Еревана позже, когда появится сам сайт.
Глава 20
А пока в одно из ветреных и дождливых ноябрьских воскресений 2000 года Мамикон, гуляя бесцельно по Еревану, зашел в церковь сурб Григор Лусаворич на улице Амиряна и сел на скамейку. Пахло ладаном и еще чем-то; чем – не разберешь. В церкви никого не было, если не считать пяти-шести нищих, пережидающих ветер и дождь. Мамикон подумал, что за то время, что его не было, тут ничего не изменилось. Нищие и теперь что-то ели, разостлав на скамейке старую газету, как и тогда! Только теперь он уже знал, что нищим разрешается есть в церкви… Он просидел довольно долго, глядя то на нищих, то на свечи, ярко горевшие в левой и правой нишах под изображениями Богородицы, святого Иоанна Крестителя, ангелов и святого Григора Лусаворича. Над алтарем же по-прежнему было изображение мертвенно-белого Христа. И распятый Иисус по-прежнему пытался помочь…
Когда дождь перестал и нищие стали выходить из церкви, Мамикон тоже решил уйти. Он только подумал, что поставит свечку перед изображением святого Григора и помолится в память о священнике, который служил тут еще в девяносто восьмом… Теперь он знал, как правильно. Теперь он умел молиться.
А потом Мамикон увидел, как в церковь входит женщина. Видимо, средних лет, но моложавая на вид, темные очки сдвинуты наверх, волосы стянуты сзади в хвостик. Она выглядела гламурной (впрочем, нет, тогда этого слова еще не было), ухоженной и явно не бедной. «Что ей тут понадобилось?» – подумал Мамикон, отметив, что уже три дня как идет дождь, а у женщины – темные очки, хоть и сдвинутые наверх. Наверное, мода такая, решил он. Женщина миновала несколько скамеек и почему-то села недалеко от Мамикона. Женщина была красивой и не казалась ни грустной, ни веселой. Она была никакой. На ее лице ничего нельзя было прочесть. Она просто села и просто стала смотреть на Иисуса Христа. «Может, она ждет каких-то ответов от Него?» – подумалось Мамикону.
– Почему вы на меня смотрите? Что-то у меня не так?
– Простите, – сконфузился Мамикон. – Простите. Я случайно.
– Случайно смотрите в другую сторону, – велела женщина. – Нечего пялиться!
– Простите… Я же извинился!
– Ладно. – Женщина улыбнулась. – Вы тоже простите мою резкость.
– Бывает. – Мамикон неожиданно усмехнулся и добавил: – Смешно!
– Что смешно? – поинтересовалась женщина, тоже заулыбавшись.
– Да так… Три года назад, когда в первый раз зашел в эту церковь, я познакомился со старушкой. А теперь… В церковь вошли вы.
– Вы в церкви клеите женщин? – рассмеялась женщина. – Это же грех!
– Нет, не клею. К тому же мы еще не познакомились.
– Думаете, имеет смысл?
– Я ничего не думаю.
– Очаровательно! – улыбнулась женщина. – В таком случае меня зовут Ванда.
– А меня – Мамикон.
– Редкое имя.
– Вовсе нет… А дождь еще идет?
В следующий раз Ванда и Мамикон встретились в церкви Святого Григория Просветителя через четыре дня. Встретились уже как старые знакомые. Сразу же принялись болтать, но тихо, шепотом, чтобы не мешать молящимся, которых было не так уж и много. В какой-то момент Ванда сказала: интересно, сколько церквей в Ереване и в Армении в целом?
Мамикон удивленно уставился на нее и выпалил:
– В Ереване их шесть: церковь сурб Катохике, церковь Вардананк, Кафедральный собор Святого Григория Просветителя, храм Покрова Пресвятой Богородицы, церковь Святого Зоравора, церковь Святого Ованеса… А во всей Армении храмов, монастырей, церквей – сто восемьдесят пять…
– А вы что, считали? – съязвила Ванда.
Мамикон рассмеялся:
– Представьте, да, считал.
Он достал из сумки большую толстую тетрадь, сшитую из нескольких амбарных книг, и показал Ванде…
– Вот тут они все…
– Но это же чудо! – восхитилась Ванда, листая огромный том. – Так вы ходили по Армении из деревни в деревню, из города в город и считали церкви?!
– Да, и описывал, излагал их историю… Теперь буду писать книгу. Вот…
Мамикон, вернее, его труд, не шел у Ванды из головы. Она рассказала о нем не только своей матери, но и бывшей своей начальнице и подруге Кларе, ставшей монахиней Шушаник, когда в очередной раз приехала в Эчмиадзин.
– Мамикон? – переспросила Клара. – Да это же мой племянник, сын моей сестры Норетты!