В кафе «Ретро» было много народа, но она нашла свободный столик в нише. Официантка, принявшая заказ, вскоре вернулась с чашкой капучино и неожиданно спросила:
– Простите, вы у нас часто бываете, это не вы оставили здесь большую толстую тетрадь? Кажется, дневник. Она толстая, как книга.
– Нет, – улыбнулась Белла. – Никогда не писала дневников.
– Посмотрите, – не унималась официантка, – может, все же вы ее забыли? – и достала с полки книгу, сшитую из нескольких общих тетрадей.
Взглянув на титульный лист, Белла опешила, узнав почерк.
– Нет, это не мой дневник… Но не разрешите ли мне почитать его? Это очень интересно!
– Конечно, не уносите только, пожалуйста. Мы три дня уже всех спрашиваем. Может, хозяин еще объявится…
Положив немного сахару в свой капучино, помешав осторожно, Белла начала читать:
(Это все же потрясающе, найти среди старых бумаг дневник, который ты вел чуть ли не двадцать лет назад. Чувство странное, даже порой неприятное, но волнующее. И разве я хочу сейчас волноваться? Я, который решил почувствовать себя мертвым. Ведь известно: не поднимай эту волну воспоминаний в себе. Она похожа на воду, которая заполняет легкие и душит.
Зачем я пришел в «Ретро»? Зачем читаю свой дневник? Запись 2015 года).
1996 г.
Миры периодически рушатся. Периодически рождаются и исчезают галактики, звезды. Периодически рушится жизнь. Разве мир в очередной раз не пошел к чертям?
Глава 25
– Бари луйс.
– Бари луйс, Само-папи.
– Гарун а?
– Гарун а, Само-папи.
Дед Само сплюнул, смачно отпустил сложноподчиненное непечатное ругательство и добавил:
– Хеч эл гарун чи: На хабум а мез. Цхум ес?[44]
Дед Само из второго подъезда жил по соседству с Аристакесом. Подъезды у них были разные, но одна стена общая. Дед Само был вечно небрит, уже вечность беззуб, одет в вечный, хоть местами все же и расползшийся костюм. Ему было за восемьдесят, и жил он один. Лишь раз в три месяца к нему приезжала из Москвы дочь. Ранним утром дед Само выходил к подъезду, садился на лавочку и смотрел. Смотрел на собак, кошек, ворон, прохожих. Когда открывался магазин «Все для дома», он давал «дельные» советы водителям автомобилей, как лучше припарковаться – кто-то даже совал ему деньги за это. Так проходил его день. Дед Само каждое утро заговаривал с Аристакесом. Можно сказать, с деда Само начинался день, им и определялся. А иногда, когда Аристакес с Беллой уж слишком распоясывались ночью, он утром упрекал:
– Сынок, хоть бы дали поспать немного. И сами тоже бы поспали, жалко вас…
Покурив с дедом Само, Аристакес пошел на работу.
Уже три дня дул ветер – такой, какой бывает в марте: сильный, порывистый, почти ураганный! Освобождающий Небо. Вычищающий до блеска Солнце. Приближающий Гору на расстояние вытянутой руки, когда видишь каждую впадину, трещину, каждый ледник. Ветер, который промыл воздух до невероятной степени прозрачности – безо всякой помощи дождя. Ветер, какой бывает в шестнадцать лет, двадцать, тридцать пять… Ветер, растворяющий гранулы бессонницы без кипятка. Ветер, вылизывающий ожоги от полнолуния. Ветер! Всегда спасительный Ветер. И разве не бывает после декабря март? Ветер принес весну! Все начинается с Ветра – так думал Аристакес.
Но сейчас был январь.
20 января 2015 года
Аристакес спускался по улице Абовяна и думал: «Дорогой Аристакес-джан! С днем рождения, самый близкий, единственный знакомый на все сто процентов, родной, хоть и опостылевший человек! Нет никакой гарантии, что ты проживешь больше восьмидесяти лет, как твой дед, так что ты смело можешь сказать, что половину своей жизни ты уже прожил. И как ты ее прожил? Плохо! Так ничего путного и не сделал. Писал репортажи последние десять лет своей никчемной жизни, потому что ты чертов репортер. Менял газеты, журналы, которые делали тебя несчастным, менял женщин, которых делал несчастными ты. И все! Никчемна твоя жизнь… Она тем более никчемна, что ты поздравляешь сам себя с днем рождения – вот до чего ты докатился! Она никчемна, потому что когда-то ты был писателем, во всяком случае, таковым себя ощущал. А теперь ты – репортеришка. Настоящий писатель должен быть настоящим писателем, и никем другим, а ты… кем только ты не был! Доброе утро, родной!..»
На улице Абовяна, рядом с церковью Катогике, посреди тротуара стояли мальчик и девочка – максимум второкурсники. Он держал ее руку и целовал. Девочка была курчавенькая, воздушная, тонкая, с толстым вязаным шарфом на шее. Мальчик – в серой куртке, тоже вязаной шапочке, с рюкзаком за спиной. Они ни на кого не обращали внимания.
Она:
– Уже поздно… Уже ничего нельзя поделать.
Он, целуя ей руки, быстро-быстро, словно боялся не успеть сказать все:
– Ничего не поздно! Ты не понимаешь! Не поздно! Все еще можно сделать!..
Пройдя мимо них, Аристакес почувствовал себя стариком. Сорок лет! Он шел и думал о том, действительно ли нужно как-то измениться, раз стукнуло сорок, – не материться, скажем, без повода, как того требует Белла? Или он наконец-то попал в свой возраст?
На самом же деле, ему сорок исполнилось в марте еще прошлого года – в настоящем марте. А в тот день… В тот день просто обманная весна почему-то не давала покоя.
«Дорогие друзья! Завтра у меня день рождения! На самом деле мой день рождения именно завтра, а не в марте! В метрике – ошибка. Буду рад, если вы меня поздравите с новым днем рождения завтра!» (Отправлено 243 контактам. 14.01.2015.)
После этой его выходки Белла его бросила, послала ответную эсэмэску: «Да пошел ты!..»
– Ты это специально перед моим днем рождения? Это такой подарок? – спросил ее Аристакес.
– У тебя не завтра день рождения, а в марте.
– Но мы же решили, что завтра…
– Тогда да, это – подарок. Только ты этого еще не понимаешь. Я бросаю тебя, и это мой подарок.
– Ты ведь меня только что убила, ты это хоть понимаешь? Перед самым моим днем рождения ты убила меня!
– Знаю! Но так тебе лучше. Поверь! И не драматизируй.
– Какая же ты эгоистичная сука!
– Не надо грубостей, милый.
– Да иди ты в…!
И он бросил трубку.
Любовь!
Любовь – это Вселенная! И поэтому ее всегда будут описывать. Ведь для того, чтобы дать ее полное описание, нужно будет описать каждую галактику, каждую из 1 000 000 000 000 000 000 000 000… звезд, каждую планету, каждый метеорит, каждую комету, каждую космическую пылинку! А еще ведь пока неизвестно, есть ли другие вселенные… Известно лишь, что наша имеет границы, она не бесконечна, но пока что единственная известная. Наша Вселенная одинока! Если и есть другие, то они тоже одиноки. Ведь они не знают о существовании друг друга. Просто, может, они расположены друг в друге и поэтому не имеют никакой возможности знать… И еще каждая вселенная думает, что она уникальна. С ума можно сойти от этой астрономии! Но как же одинока наша Вселенная! Особенно когда ее бросают…
Он почему-то стал думать о звездах, планетах, кометах, космической пыли… А еще он вспоминал. Как он, например, однажды утром стоял у окна, курил, когда Белла лежала в постели – голая, неприкрытая, удовлетворенная – и, подперев голову рукой, смотрела на него.
– Ах, какая погода! Какая погода!!
– Солнце? – спросила она.
– Нет. Пасмурно, и вот-вот пойдет дождь.
– Я поняла…
– Что поняла?
– Ты – плесень! И поэтому тебе нравится пасмурная погода. Ну а мне очень нравятся такие, знаешь, сыры – с плесенью! – и рассмеялась.
И еще он вспомнил: как-то поздно вечером, выйдя с какой-то выставки, они решили подняться на Каскад и там выпить бутылку коньяка. Оставив ее «Мини-Купер» на улице Терьяна, побежали в супермаркет «SAS», купили трехзвездoчный «Арарат», плитку шоколада и понеслись на Каскад. Сели на третьем ярусе и стали смотреть на осенний город. Наступила полночь, они выпивали, но им по-прежнему было холодно. Странно! Не согревали ни коньяк, ни шоколад. Рука, в которой он держал бутылку, немела от холода.
– Блин, рука замерзла!
– Не ругайся, дорогой! Поставь бутылку на гранит и дай руку, я согрею.
Белла положила его руку между своих ног и сжала. Они стали целоваться.
Любовь! Зачем он помнил все это? Эти мелочи были его счастьем. Ведь именно казалось бы незначительные мелочи вызывают счастливые воспоминания. Потому что по большому счету жизнь – дерьмо… Вселенная устроена не так, как надо, поэтому нужно успокоиться и радоваться мелочам.
Пришел на работу. Анжела из отдела кадров в лифте прошептала, обдав его кисло-сладким ароматом «Ж’Адор»:
– Зачем ты сочинил себе день рождения? Хочешь подарков, маленький? Не можешь подождать два месяца?
– С днем рождения!!! Шнорхавор[45]. – Это был уже Каро, завотделом по рекламе – низкий, лысый, толстый, этакий колобок в очках. У него была вторая жена. Красавица! Высокая! Статная! Тонкая! Невозможно было, глядя на Каро, подумать, что у него такая жена. Каро выкладывал ее фотографии на Facebook, но Аристакес не верил.
И тем не менее у Каро была именно такая жена! Аристакес специально напросился к нему домой, чтобы ее увидеть. Она действительно оказалась красавицей, на две головы выше мужа, звали ее Рита, и Аристакес невольно подумал, что, наверное, коротышки умеют в постели что-то такое, чего не умеют люди с нормальным ростом, и попробовал представить себе, как именно Каро занимается сексом с женой («Прости меня, Каро!»).
Он вообще всегда женщин представлял в постели. Знакомых, незнакомых. Всех! Правда, ни к одной из них его не тянуло по-настоящему. Но порой бывало так, что он не мог представить женщину в постели. И вот именно такая женщина и определяла его судьбу, становилась его безумием, его болезнью и выздоровлением, затмением и озарением одновременно…
Беллу он никак не мог представить в постели. А когда все случилось, не мог поверить…