В обед он сам с собой пошел погулять. Так, вдвоем с самим собой, они гуляли час и всю дорогу молчали. Чужие лица проплывали мимо, и никому дела не было до них, то есть до него. Каждый был занят собой – кто-то улыбался, кто-то разговаривал со спутником, кто-то выяснял отношения со спутницей, кто-то обсуждал новый BMW, кто-то ругался по телефону насчет ремонта… Аристакесу пришло в голову, что каждый занят своего рода «ремонтом» – ремонтирует свою жизнь. А у него – сплошные разрушения… Разболелась голова.
Аристакес вернулся на работу – молча, как и всегда.
После обеда его вызвал шеф и сказал, что для какой-то выставки нужно написать о журнале – что-то вроде рекламного буклета, краткой истории, о сотрудниках, о целях журнала.
– Ведь наш журнал старейший в своем роде… А еще лучше, – добавил шеф, подмигнув (у него была идиотская привычка подмигивать, отчего собеседнику становилось неловко), – если это будет маленькая книжка. Представь, все конкуренты сдохнут от зависти! Ты талантливый, говорят, когда-то писал художественные рассказы… Выставка в апреле, время еще есть.
Согласился Аристакес вынужденно – даже несмотря на «художественные рассказы». И пошел курить. Вернувшись на рабочее место через 5 минут 49 секунд, понял: новость о том, что ему поручено написать «книжку» о журнале, разлетелась по всей редакции (источник – конечно же, секретарша шефа, Джуля). И весь остаток дня, чуть ли не каждый сотрудник (включая водителей) считал своим долгом подойти к Аристакесу и, заискивающе поздравив с мнимым днем рождения, попросить, чтобы тот написал о нем в своей книжке.
Лишь одна из немногих штатных журналистов, Лана (которая давала всем как мужчинам, так и женщинам), подошла, когда он в очередной раз курил на балконе четвертого этажа, и, стряхнув с его плеча пепел, сказала своим низким волнующим голосом:
– Не пиши обо мне ничего, ладно? Ну, ты понимаешь… Мама, папа, брат прочтут… Не надо…
Аристакесу стоило огромных усилий не расхохотаться, но он пообещал. Лана тоже странная! Ведь речь шла о рекламном буклете, но она почему-то решила, что Аристакес будет писать подробное исследование… Аристакес спал с ней три раза (до Беллы, понятное дело). В тот третий раз Лана и спросила, не захотел бы Аристакес трахнуть и ее подругу тоже. Но с условием, предупредила Лана, что она должна не только присутствовать, но и участвовать. Аристакес отказался. Лана, похоже, не обиделась, но спать с ним больше не соглашалась.
Ну а потом у него появилась Белла, и он потерял к ней всякий интерес…
– Как ты? Чувствуешь себя сорокалетним?
– Ага! Мертвее не бывает.
– Ты действительно решил написать книгу?
– Да!
– Напишешь обо мне? Я расскажу тебе кучу историй! – Это был Каро! И Аристакес подумал: поразительно, насколько людям хочется быть увековеченными – на фотках порой незнакомых им людей, на страницах еще не существующей книги (причем даже не задумываясь о том, что это будет за книга). Людям хочется обрести бессмертие. Оставить какой-то след или хотя бы стать лужицей в чьем-то следе. Больше всего люди боятся исчезнуть. Навсегда. Бесследно. Вечный кошмар человечества: исчезнуть бесследно…
Каро снова пожал ему руку, поздравляя с днем рождения, и положил на стол сувенирную пишущую машинку (где он ее раздобыл?!). Та… Та пахла так, как пахли игрушечные машинки в детстве. Такие, коллекционные… И когда Каро отчалил, Аристакес поднес сувенирчик к носу и стал жадно вдыхать этот запах…
Вообще-то он ненавидел запахи! Говорят, запах – самый древний и устойчивый из всех видов человеческой (и не только человеческой) памяти. Иногда какой-нибудь слабый-слабый, еле ощутимый, неизвестно откуда взявшийся запах мог поднять в душе бурю давно забытых воспоминаний! И воспоминания, особенно о раннем детстве, могли заставить сердце сжаться до боли. Потому что тогда, в детстве, он был абсолютно счастлив… А с годами становился все несчастнее и несчастнее. В то же время он почему-то всегда чувствовал себя сорокалетним. В шестнадцать лет, в двадцать, в тридцать… И вот ему действительно исполнилось сорок. Хотелось верить, что теперь он наконец успокоится, попав «в свой возраст», и перестанет маяться от преследующей его дисгармонии. Он надеялся на это. И на то, что, даже когда ему исполнится шестьдесят, он все равно будет чувствовать себя сорокалетним.
«Пропади все пропадом! – подумал он. – Все равно дэ-рэ встречать в одиночестве: Белла ушла от меня, а друзья думают, что я буду праздновать с ней вдвоем, и постесняются прийти. Они, конечно, все позвонили, но я им ничего не сказал».
И Аристакес мазохистски решил провести свой мнимый день рождения в мученическом одиночестве. Кокетство? Вероятно. Впрочем, все мазохисты (особенно моральные) и все мученики (высокоморальные!) склонны к кокетству.
Под предлогом «великого юбилея» он отпросился у шефа и выбежал из редакции.
На улице был январь, пахнувший мартом! А значит, не было у него сегодня дня рождения.
Он направился в «Ван Гог» выпить с Эдиком. С Эдиком всегда можно было напиться до беспамятства! Уже целую вечность не существовало рок-группы МДП, но Эдик был, и у него был «Ван Гог». Аристакес летел туда и мысленно говорил с Беллой:
«Ты хоть понимаешь, что не просто бросила меня? Ты меня убила! Отшвырнула назад! В тот душный и бездушный август! Когда ничего не было и казалось, что больше никогда ничего не будет… Что жизнь – это тоннель, свет в конце которого отодвигается по мере твоего приближения, а потом затухает вовсе. И я уже переставал дышать в этом безвоздушном августе… Но появилась ты!»
На какой-то благотворительной акции их представили друг другу. Белла недоумевала: зачем ей знакомиться с каким-то репортером полуглянцевого журнала?!
Ей ответили:
– Да, он репортер. Но это совершенно не важно. Он мог бы быть кем угодно. Важно, что это Аристакес!
Ей стало интересно. Хоть она и остерегалась подобных знакомств. А потом… Потом они познакомились и сбежали с той благотворительной акции. А потом… Потом…
«Теперь опять я оглохну, – продолжал свой мысленный монолог по пути в «Ван Гог» Аристакес. – Глух не тот, кто не слышит, а тот, с кем никто не разговаривает. Глохнешь, когда никого нет рядом… Зачем я придумал себе этот день рождения? Хотел, вероятно, чтобы мне снова и снова исполнялось сорок – возраст, когда у меня случилась ты! В сорок один не хочу – там нет тебя… Годы не бегут, годы убегают. Неправда, что время не ждет… Оно как раз ждет. Остановилось и выжидает. Не время уходит, а мы. И я хочу настоящую весну. И чтоб ветер не был обманщиком, и чтоб облака были кучевые, а не перистые, и чтоб на улицах продавали фиалки, мимозу, вербу. Чтоб гулять долго и не замерзать и чтоб хотелось улыбаться – улыбаться, верить, гордиться, радоваться, не бояться. Послушай, по одному зернышку риса нельзя судить о том, вкусный ли получился плов. Прости меня за мою эсэмэску! Как ты можешь убивать меня? Пускающий стрелу не чувствует, как больно она врезается в тело… Мир рухнул без тебя. Потому что однажды ты стала для меня этим миром. А миры периодически рушатся. Периодически рождаются и исчезают галактики, звезды. Периодически рушится моя жизнь… Периодически рушится жизнь! А тут еще этот буклет…»
У Аристакеса не было никакого желания что-то писать.
Белла верила в него. Как и Тина до нее. Как еще раньше Анна. Когда вера иссякла, Белла и Тина ушли, а Анна уехала. И тогда рухнула жизнь.
Все уходят…
Друзья? Да не было у него друзей! Так получилось…
Лора – в Лондоне, Мартин – в Гамбурге, Рипсиме и Хорен – в Торонто, Маришка с Араиком – там же, Грант – в тюрьме, Ника и Амик – в Чикаго, Сюзи и Рудик развелись, и о них ничего не слышно. Сёмка – тот вообще живет в Познани.
Друзья были в прошлой жизни, а прошлой жизни давно не существовало.
В «Ван Гоге» они с Эдиком (оба «старперы» по сравнению с другими посетителями кафе) только приступили ко «второй стороне» оперы «Jesus Christ Superstar». Тогда и к ним подошел человек с соседнего столика – голубоглазый с окончательно поредевшими и поседевшими волосами, поздоровался и сказал Аристакесу:
– Вы меня узнаете? Меня зовут Вагик, Ваграм. Когда-то очень давно меня друзья называли Вангр. Мы, кажется, встречались в году этак девяносто седьмом?
И Аристакес вздрогнул, вспомнив: Вангр! Призрак из той, прошлой, жизни! И он неожиданно для себя вспомнил все до мельчайших подробностей – как сквозь деревья были видны контуры Оперы, как они сидели в кафе, под платанами, как пили кофе.… И да! Аристакес вспомнил тигриные глаза молодой женщины – интересно, какая она теперь?.. Ведь именно из-за той Тигрицы Тина его и бросила. Он вовремя не смог остановиться.
Аристакес удивлялся, что очень хорошо помнит девяностые годы и совсем не помнит нулевых, будто эти годы просто были изъяты из памяти… И Вангра он очень хорошо помнил, конечно же. Помнил, что ему, Арису, тогда было двадцать четыре года, и они сидели в кафе под платанами и пили кофе.
Прошлой жизни давно не было.
Прошлая жизнь началась очень давно.
А вот теперь, казалось, жизнь кончилась вовсе.
Давно не было детства и давно, конечно, Дзорка уже не было.
Городок Дзорк окружали изумительной красоты горы, вечно покрытые снегом, на которые можно было смотреть часами, пока их не скроет дымкой. И еще Дзорк пересекали две реки: Малая – Ган, которая текла с севера на юг, и Большая – Чаги, которая текла с восточных гор и сворачивала в городе на юго-запад. Малая река впадала в Большую, и это происходило прямо в центре города, под самым большим мостом. На этом мосту обычно стоял старик с собакой и почему-то улыбался всегда странной улыбкой…
Весь день река Малая текла, бежала через весь город, узенькая, тихая, кроткая, и в центре города встречалась с бурной Большой, широкой, мужественной и впадала в нее, будто обнимая и целуя ее, сливаясь с ней под большим мостом, где было всегда темно, и никто не мог видеть этого, и уже из-под моста вытекали они, слитые вместе, неразделимые, и текли дальше…