великодушный и прекрасный, ибо предложить мир побежденному противнику – что может быть более великодушным? После письма начался обычный деловой день. Был на приеме Дарю, принятый холодно: ему не удалось «привести бояр». Дарю был свидетелем того, как император гневно посмотрел на толпу нищих, пригнанных ему из ближайшей деревни каким-то услужливым офицером. Император громко и неприлично выругался. После Дарю пришел Иоахим Мюрат, неаполитанский король. Его конница по-прежнему объезжала Москву, не находя никаких следов населения. Пустынные дворцы и рядом жалкие лачуги, молчащие улицы – и лишь кое-где жалобный вой голодных собак.
– Что это – самоуничтожение? – закричал Бонапарт. Мюрат вздрогнул и ничего не ответил. Между свояками воцарилось молчание. Прошла минута. Мюрат вскинул глазами. Бонапарт отвернулся. Потом Бонапарт вскинул глазами. Мюрат показал спину. Взбешенный Бонапарт выругался так, как ругаются торговки в Аяччо или пьяные контрабандисты Сартены. Дышать стало легче. Между ними начался старинный разговор по-итальянски, без титулов, просто на «ты». Мюрат качал головой и сердился. Бонапарт имел вид измученного, больного ребенка. В первый раз Мюрат услышал от него странные слова:
– Жаль, что нет моего младшего брата Люсьена. Он обладает даром Сибиллы[11], а ты сейчас сможешь только пророчить несчастье.
– Ты сам изгнал из Франции Люсьена. Люсьен – республиканец, он – якобинец. Уезжая, он прямо говорил: «Как не похож Наполеон Первый на египетского героя Бонапарта». Воображаю, что сказал бы он тебе в Москве!
В московской медицинской школе, во втором этаже, куда вела мраморная лестница, расположились генералы и офицеры главного интенданта Великой армии – Матье Дюма. На перемычке стеклянной двери, в одной из комнат, была повешена забавная ироническая надпись: «Ici demeurent M-eurs Troibes».[12] Раздались шаги. Из комнаты вышел гладко выбритый и чисто одетый молодой человек. Это был Анри Бейль. Увидев надпись, постучал опять в комнату и сказал, обращаясь к Бюшу:
– Это, очевидно, шутки Декардона.
– В самом деле, три «Б», – сказал Бюш, – в одной комнате – Бейль, Бергонье и Бюш.
Был обеденный час. Армия отдыхала за Москвою по деревням. Гвардия обедала в Кремле. Артиллерия дивизионного генерала Гриуа фуражировала в Серебряном бору, растаскивая копны крестьянского сена.
«Трое Бэ» обедали также. Был ленивый, томительный день, но был сытный, хороший обед с хорошим вином, которое генерал Дюма роздал своим комиссарам. После вина, под впечатлением усталости последних больших переездов, все за столом вдруг почувствовали омертвение в членах и, не смогши преодолеть дремоты, заснули с вилками в руках. Когда проснулись – не знали, сколько времени. Багровый закат предвещал ветреную погоду. Окна домов, выходивших на площадь, отражали золото и пурпур осеннего заката. Проснувшиеся будили спящих. Позванивая шпорами, медленными шагами из угла в угол ходили генерал Жерар, граф Дарю, генерал Дюма, лейтенант Жуанвиль. За круглым столом, в углу комнаты, сидели незнакомые офицеры. Дарю смеялся жестким и трескучим смехом. Он рассказывал:
– Неаполитанский король, бывший гражданин Мюрат, с разбегу проделав девятьсот миль до Москвы и выдержав шестьдесят битв, не может во-время остановиться, а между тем уменье во-время отдохнуть, сняв сапоги и легши под одеяло, – это, пожалуй, такая же умная вещь, как и уменье двое суток пробыть в седле Бархатный плащ, расшитый золотом, желтые сапоги, пунцовые панталоны; на громадных черных кольцах волос – ошеломляющего вида шляпа с перьями и эгретками[13], – все это мелькает по улицам Москвы. Не могу привыкнуть к удивительному облачению неаполитанского короля. Вчера он ринулся вслед за русскими, нынче он едва не погиб. В переулке, верхом во главе колонны, он был застигнут толпою сумасшедших русских: двадцать полуголых мужчин и женщин бросились на него с вилами и кольями, но он в совершенстве изучил московские ругательства, и только это его спасло.
Дарю засмеялся опять мелким, дробным, сухим смешком. Бейль встал и обратился к генералу Дюма с просьбой разрешить ему посылку писем во Францию в пакетах Главного интенданства под печатями Дюма. Генерал дал согласие кивком головы и сказал, обращаясь одновременно к Пьеру Дарю и Бейлю:
– Надо завтра устроить хороший ужин.
Дарю остановился, резко повернулся на каблуках и спросил:
– Почему завтра? Почему ужин?
Дюма лукаво усмехнулся.
– Потому что к этому представятся большие возможности, чем сегодня.
– Как будто у интенданта когда-нибудь иссякают эти возможности! Я начинаю бояться за армию.
– Ну, когда у меня такие комиссары, как господин Бейль, за снабжение бояться не нужно, – ответил Дюма, жестом указывая на Бейля. – Кстати, император прислал мне короткую записку с требованием платить наличными и всячески поощрять крестьян, привозящих в Москву продукты. Желал бы я видеть этих крестьян!
Дверь отворилась и от поспешного движения влетевшего в нее офицера громко ударилась скобкой о стену.
– Я должен видеть генерала Дюма, – сказал вошедший.
– Что вы хотите, лейтенант? – спросил Дюма.
Красный, взволнованный офицер произнес:
– Генерал, единственный продовольственный склад на базаре загорелся по неизвестным причинам. Я просил генерала Кригенера дать батальон для тушения пожара. Генерал отказал, заявив, что немецкие войска пришли с Наполеоном вовсе не для того, чтобы нести пожарную службу. Как прикажете поступить?
– Дурак! – закричал Дюма. – Простите, лейтенант, это не к вам. Проклятый немец!
Дюма заскрипел зубами. Делал он это мастерски. Казалось, тысячи крыс вгрызаются в дверь.
– Бейль, вам придется распорядиться.
Дарю написал несколько строк. Бейль вышел с офицером. Через полчаса он был на Красной площади перед Покровским собором и вручил дежурному офицеру приказ Дарю о посылке в распоряжение военного комиссара Бейля двух эскадронов спешенных драгун.
Лошади занимали весь нижний этаж церкви Василия Блаженного. В верхней церкви и приделах спали драгуны. Горнист протрубил тревогу. Офицер во мгновенье ока построил пешую колонну, скомандовал «бегом», и все устремились в направлении базара, на котором черные клубы дыма и языки пламени достигли огромного размера.
Драгуны работали без устали, но не было воды; пришлось действовать железными ломами, топорами и в конце концов уступить прожорливому пламени огромные провиантские склады.
– Быть может, это неосторожность походной кухни? – сказал Бейль, стараясь покрыть голосом треск падающих стропил, крики драгун и какой-то странный свист огня, подхваченного ветром.
– Наши кухни не здесь, – ответил офицер. – Склад был заперт, однако пожар начался изнутри.
– Красное небо всегда предвещает ветер, – сказал Бейль. – Это плохо. Не удастся локализовать пожар. Разыщите бочки, посадите драгун на кровли соседних домов с мокрыми метлами и прикажите им ловить огненные шапки, разносимые ветром.
– Слушаю, господин комиссар, – отвечал офицер.
Бейль пошел назад.
«Это несомненный поджог, – думал он. – Мы можем посадить всю армию на крыши, но это не спасет безлюдных домов, у которых огонь вылетает изнутри».
К ночи пожар разросся. Ветер усилился. Борьба с огнем становилась невозможной. Маршалы собрались в Кремле. Наполеон был болен. Он не мог писать, и когда говорил, то минутами его трудно было понять. Язык плохо слушался и зубы стучали.
– Это страна самоубийц, – сказал он, с усилием выдавливая слова.
Поздно ночью Дарю приехал к генералу Дюма.
– Вам придется отменить завтрашний ужин, – услышал Бейль замечание маршала, – зато сегодня гвардейские драгуны поужинали на славу: спасая дома от огня, они грабят их дочиста, пользуясь тем, что владельцы не жалуются. Проклятый город!
Генералы сели за стол. Ординарцы принесли пунш, но беседа за стаканами не состоялась, так как на стене соседней неосвещенной комнаты вдруг показались красные отблески нового пожара. Вбежал квартирьер и с волнением заявил, что соседний дом охвачен пламенем. Рухнули мечты о спокойном сне.
Глава вторая
Бейль ехал в коляске. Франсуа сидел на козлах. Это была девятнадцатая по счету коляска. По узким немощеным улицам вся вереница экипажей продвигалась с трудом и крайне медленно, так как огонь распространялся с неимоверной быстротой, при полном безлюдье на улицах и в пустынных дворах. Лошади прядали ушами и тревожно ржали, когда волны огня и едкого дыма буквально выплескивались на улицу из окон, лопавшихся с треском и звоном. Наконец, головная коляска остановилась. Была обширная площадь, пустая, с розовой церковью между двух бульваров. Бейль услышал странное татарское слово: «Арбат». Началась выгрузка баулов, портфелей и ящиков. Из одной коляски со звоном посыпались на каменные плиты у красивого дворца бутылки. Черепки и винные лужи покрыли тротуар. Из другой коляски вывалилась со звоном настоящая серебряная восточная лютня, очевидно подобранная кем-нибудь из ординарцев в опустевшем дворце. Прихрамывая ушибленной ногой, Дарю прошел мимо и сказал своим спутникам:
– Кажется, удастся переночевать. Моя квартира в вашем распоряжении. Это дворец графа Апраксина.
Комнат было множество. Они поражали ослепительной роскошью. Все было в полном порядке. Старик дворецкий, голубоглазый, с жилистым и скуластым лицом, почтительно поклонился маршалу Дарю. Бейлю показалось, что кратковременное пребывание маршала уже успело превратить этого дворецкого в удивленного и почтительного слугу французского графа. Старый барский кучер Артемисов, как послышалось Бейлю, по приказанию Дарю отвел Бейля в прекрасную комнату, убранную в роскошном английском стиле.
Бейль остался один. Он пытался читать, но мигающий свет канделябра заставил его бросить книгу. Волнения дня, неожиданное разочарование всей армии, заставшей русскую столицу пустой, но непокорной, – все это вызывало мысли, от которых хотелось отвлечься.