— Не сомневаюсь, что беседа с прелестной Христиной будет интересной, — прибавляет де Геер, — но думаю, что встреча с канцлером Акселем Оксеншёрной важнее: нет человека в Шведском королевстве могущественней его. Он определяет политику государства и видит далеко вперед, недаром его называют «орлом Севера». Если канцлер тебя поддержит, то ты, безусловно, сумеешь достигнуть своих целей.
Настает вечер, когда Коменский прощается с де Геером. Беседа с меценатом развеяла некоторые опасения, но она же укрепила в мысли, что Яну Амосу придется нелегко. Итак, решено: утром он отправляется в Оребро.
Оребро встречает Коменского ярким солнцем. Голубеет ясное небо, отражаясь в прозрачных водах озера Ельмарен. Живописный городок с высокими черепичными кровлями и колоколенками, раскинувшийся на зеленых берегах озера, дышит тишиной и покоем. Иоганн Маттие радушно принимает Яна Амоса и тотчас же начинает говорить о его книгах. Он сам учитель и знает, как много зависит от методов обучения. Он в восторге от новых дидактических принципов Коменского и советует продолжать их разработку, постепенно охватывая все новые, более сложные области знания. Неожиданно Маттие спрашивает, не желает ли Ян Амос обратиться к королеве. Коменский отвечает, что такого поручения он ни от кого не получал. Чуть улыбаясь, доверенный советник королевы говорит:
— Я сообщил королеве, что ты завтра уезжаешь и что, пожалуй, она не должна отпускать тебя без почести поцеловать ей руку.
Помедлив, Ян Амос спрашивает:
— На каком языке она обратится ко мне?
— На языке образованных людей. — Маттие произносит это с гордостью: ведь именно он обучал королеву латинскому. — Итак, до завтра, — говорит он, прощаясь, — о часе аудиенции тебе сообщат.
...В парке, в глубине которого стоит замок, где разместилась королева со свитой, весело пересвистываются птицы. Под ногами Яна Амоса, идущего по дорожке вслед за дежурным офицером, поскрипывает песок. Они поднимаются на второй этаж, проходят анфиладу комнат и оказываются в зале, где на возвышении стоит роскошное кресло, оно пустое, а тонкая белокурая девушка с живым привлекательным лицом легкой походкой спешит навстречу.
— Приветствую тебя, Ян Амос! — обращается она к нему на чистейшей латыни. — Я давно хотела побеседовать со столь знаменитым философом и рада, что вижу тебя.
Коменский смущен. Он слышал об уме, образованности и экстравагантности юной шведской королевы, но не мог предположить, несмотря на предупреждение Маттие, что она так свободно владеет латынью.
— Ты удивлен, — смеется королева, — но я научилась латинскому языку по твоему учебнику, да, да по «Открытой двери языков». Прекрасная книга! Там так много интересного! Я не только изучала язык, но и узнавала много нового.
Коменский, поклонившись, произносит слова благодарности, но королева перебивает его:
— Нет, нет, Ян Амос! Это я должна благодарить тебя!.. Иоанн, — поворачивается она к советнику, стоящему за ее спиной, — усади же, наконец, почтенного философа. Я хочу о многом расспросить его.
Маттие приглашает жестом Яна Амоса сесть на золоченую банкетку, стоящую у стены, тут же для королевы появляется кресло, и она, удобно устроившись, задает свой первый вопрос о планах будущих работ Коменского.
Ян Амос рассказывает о Пансофии, ее целях. Христина умеет внимательно слушать. Коменский чувствует, что она заинтересована, в ее высказываниях проявляется природный ум и начитанность, редкостная для столь юной девушки. Коменский испытывает к ней симпатию и доверие, это чувство усиливается и тем, что она дочь отважного короля Густава Адольфа, погибшего в сражении с войсками Фердинанда. Ян Амос делится с ней своими опасениями: как-то примут его, чешского протестанта, шведские священники и ученые?
— В Швеции никто не станет мешать твоей деятельности, — отвечает королева. — Учебник твой хорошо известен, и наши учителя и священники будут приветствовать твои усилия.
— Твоя деятельность, Ян Амос, — добавляет советник, — очень важна для нас... Однако, — Маттие делает небольшую паузу, — ее успех будет зависеть от канцлера Оксеншёрны. Мой добрый совет: постарайся расположить его к себе.
Опять Оксеншёрна! «Орел Севера», «душа Швеции», «человек, значащий для страны больше, чем ее короли». Со всех сторон Ян Амос слышит, как превозносят этого деятеля, стоящего у руля правления государства, одни с почтением, даже со страхом, другие с восхищением. Кто же он на самом деле: диктатор, просвещенный правитель, великий честолюбец?
Звонкий голос королевы Христины прерывает его мысль:
— Советую тебе, Ян Амос, прислушаться к Маттие, я неоднократно убеждалась в его предусмотрительности. — Королева улыбается. — Что же касается нас, то мы... — Она выпрямляется в кресле, принимая царственную осанку, хотя глаза ее по-прежнему озорно блестят. — То мы готовы всегда оказать тебе нашу королевскую милость. — Словно подтверждая свои слова, королева протягивает Коменскому руку для поцелуя.
Канцлер Оксеншёрна принимает Коменского не в своей официальной резиденции, а у себя дома, в библиотеке. Он без церемоний усаживает Коменского в глубокое кресло, сам же предпочитает прохаживаться по просторной, устланной ковром комнате.
Канцлеру за шестьдесят, но он подвижен, походка его легка, уверенна. На лице с глубокими морщинами вдоль щек, окаймленном седеющей бородой, кажутся неожиданными светлые, полные жизни глаза. Взгляд их необыкновенно изменчив: проницательный, пытающийся схватить невысказанные мысли собеседника, ироничный, вспыхивающий раздражением, победный, как бы ставящий точку в споре.
Оксеншёрна начинает разговор о книгах Коменского. Он читал не только «Открытую дверь языков», но и «Физику» («превосходный, единственный в своем роде учебник»), и затем «Предвестник Пансофии». Эта книга, заявляет канцлер, свидетельство благородного направления мыслей и всеобъемлющих знаний автора. Лично он, Аксель Оксеншёрна, прочитал ее с большим удовольствием. Ян Амос благодарит за столь щедрую похвалу его скромных трудов. Но, как и следует из названия, добавляет он, «Предвестник Пансофии» действительно всего лишь предвестник. А он мечтает о Пансофии полной. Какую великую роль она смогла бы сыграть в объединении народов, в утверждении разума и справедливости в отношениях между людьми и странами! С увлечением Коменский раскрывает свой замысел, говорит о том, что сделано, о накопленных материалах, о написанных главах. Эту работу необходимо продолжить. Если бы ему дали двух-трех толковых помощников, то, может быть, через три-четыре года он смог бы в первом приближении завершить начатое. Не следует забывать, что работа эта и после первого издания Пансофии будет продолжаться, привлекая к себе все новые силы, ибо бесконечно познание, открывающее все новые тайны природы. Успехи науки прибавляют блага, дарованные природой, несказанно приумножают всеобщее достояние человечества.
Канцлер кивает головой. Ему понятен благородный энтузиазм Коменского. Однако он политик, обязанный думать о близкой, конкретной пользе для государства.
— Война в Европе подходит к концу, — вещает Оксеншёрна, расхаживая по комнате. — После возобновления нашего союза с Францией ее войска начали активные военные действия. Франция сумела привлечь к войне против Фердинанда Голландию, Мантую, Савойю, Венецию. В Каталонии и Португалии, как вы знаете, произошло восстание против испанских Габсбургов. Но это еще не все. Продолжая политику своего предшественника Бетлена Габора, правитель Трансильвании Георгий Ракоци,[111] наш верный союзник, уже объявил войну Фердинанду. В Северной Германии и на Рейне наши шведские войска под командованием победоносных генералов Банера и Торстенсона наносят сокрушительные удары имперским армиям.
Да, война, по существу, проиграна Габсбургами, — продолжает канцлер, — недалек час, когда Швеция утвердится на Балтике, получит новые территории в Померании, новые города. Мы будем контролировать устья великих немецких рек Одера, Везера, Эльбы и, следовательно, распоряжаться всей торговлей севера и запада Европы. Но мы не собираемся, подобно Габсбургам, узурпировать власть, — спохватился Оксеншёрна. — Мы за свободное развитие государств! Могущественная Швеция станет оплотом мирного развития и равновесия в Европе. Чтобы нести свою миссию в мир, нам нужны не только крепости и корабли, но и образованные люди, совершенные школы, реформированные и построенные по твоим проектам, Ян Амос! Не Пансофия с ее безбрежными устремлениями, а школы с реальной программой. — Аксель Оксеншёрна остановился возле Коменского и устремил на него твердый взгляд.
— Господин канцлер, — ответил Ян Амос, выдержав этот взгляд, — обрисовав картину послевоенной Европы, вы ничего не сказали о моей несчастной родине. А она на грани полного уничтожения. Неужели, первой начав войну с Габсбургами, самоотверженно сражаясь вот уже двадцать третий год, понеся в этой войне неслыханные жертвы, народ чешский не заслужил свободы и справедливого решения своей судьбы?
— О, разумеется, заслужил! Коалиция держав, которая сбросит иго Габсбургов, вернет Чехии самостоятельность, свободу вероисповедания и все былые привилегии ее сословий. Народ чешский сам решит свою судьбу. Твою тревогу я понимаю и разделяю. Могу заявить со всей искренностью, что я, так же как и господин де Геер, сочувствую чехам, которые более всех других пострадали от тирании Габсбургов. Швеция знает и помнит о тяжелой участи изгнанников, близких нам по духу чешских братьев. Ныне мы намерены оказывать им помощь в больших, чем прежде, размерах.
Коменский молча слушает. Он прекрасно понимает, о чем здесь не говорится прямо, но что имеется в виду. Помощь общине будет не в малой степени зависеть и от его позиции, от его сговорчивости. Если он согласится на условия шведов, займется тем, что их интересует, то и Оксеншёрна, и де Геер будут добрее к чешским изгнанникам. Что ж, он потому и принял предложение шведов, что они воюют против Габсбургов и могут помочь чехам — сейчас и в будущем. И все-таки надо постараться убедить Оксеншёрну, что Пансофия — не пустая мечта, что работа над ней принесет и Швеции, и всему человечеству реальную пользу.