— Куда вы прете, дьяволы! — орал один ретивый стражник и наотмашь хлестнул ближайшего к себе зрителя, серого мужичонка, по лицу.
— За что?! — завопил тот. — Ведь задние же толкают.
— За что?! — огрызнулся, передразнивая, блюститель порядка. — Болван! Да нешто у меня руки так долги, чтобы достать задних?
Курбский, благодаря своему панскому платью и атлетическому телосложению, без затруднения пробрался к самой ярмарке. Первый, кто попался ему тут на глаза, был шут Балцер Зидек. Наряжен он был деревенским знахарем и громко выкрикивал бывшие у него в перевешенном через плечо ящике чудодейственные лекарства:
— Купите, панове, купите! Вот липкий пластырь — для болтунов; вот ляпис — для злых языков; вот мазь — для ращения волос, коли вас манихеи общипали; вот хлыстик, коли вам не перескочить камней преткновения… Купите! Купите!
— Остры вы умом, Балцер, а язык ваш того острее! — заметил, проходя мимо, Курбский.
— Ум — аптека моя, ваша милость, а острословие — ланцет, — отозвался балясник. — Для чего я живу?
Чтобы лечить ближних от скуки и горя. А для чего лечу их? Чтобы самому жить. Не мог ли я каким зельем услужить и ясновельможному князю?
— Нет, Балцер, от моей боли у вас зелье навряд ли найдется.
— Да боль-то какая у вашей чести? Не внутренняя ли, душевная? Не сомнения ли вас мучат?
— Может быть…
— Так есть у меня для вас такие два словечка, что сомнения те как ветром сдунет.
— Какие же то словечки?
— Сказать их можно лишь на ушко, а тут, изволите видеть, сколько лишних ушей, да все больше не в меру длинных.
— Куда же нам отойти?
— А вон в проулочек.
Курбский направился молча в указанный шутом глухой проулок. Балцер Зидек, продолжая чесать язык, бежал вприпрыжку рядом. Слегка до сих пор накрапывавший дождик полил вдруг сильнее. На углу сидели, прикорнув на земле, две старухи-торговки, одна с лукошком крашенных яиц, другая с корзиной гнилых яблок.
— Ишь ты, как зарядило! — ворчала одна из старух, — то-то у меня с утра еще поясницу ломило. Смотри, говорю дочке, дождь будет! Ан по-моему и вышло.
Балцер Зидек с угрожающей миной остановился перед торговкой.
— Ты что это, тетка: вперед уже знала, что дождь будет?
— Вестимо, знала, родимый.
— И по начальству не донесла? А все вельможное панство тут мокни из-за тебя под дождем? Ах, ты старая ведьма! Это тебе так не сойдет.
И, насев на нее, шут начал методично, не спеша, отсчитывать по спине ее рукою шлепки, приговаривая:
— Это за панов! Это за хлопцев! Это за смердов! А это за Балцера Зидека!
Бедная старушонка заголосила; Курбскому пришлось вступиться в дело. Бросив разобиженной серебряную монету, он сделал обидчику внушение и отвел его затем глубже в проулок под выдающийся навес, укрывший их от дождя.
— Ну, так говорите же, Балцер, что у вас есть для меня? Только сделайте милость, не паясничайте.
— А вот, извольте слушать, милостивейший князь. Вчера это ввечеру вышел я задним крыльцом на улицу — людей посмотреть и себя показать. Глядь — мимо меня шмыгнули двое: впереди старик седобородый в нищенском одеянии, а за стариком мальчуган в холопской ливрее. Это бы не диво, а то диво, что походка-то у старика совсем не стариковская; мальчуга же с лица, ни дать, ни взять, наш пан Бучинский. «Эге! — смекнул я. — Балцер Зидек, не зевай!» Благо, уже так стемнело, что мне без опаски можно было идти за ними. Вот подошли мы к дому иезуитов, и хоть старик-то был с виду нищий, но привратник без дальних слов с низким поклоном впустил обоих. Обождав маленько, я к привратнику:
— Так и так, — говорю, — пан воевода мой послал меня сейчас за паном Бучинским. Пропусти-ка.
— Никак, — говорит, — невозможно: не велено.
— Что за вздор! Я же, — говорю, — очень хорошо знаю, с кем он здесь и зачем.
— Знаешь?
— Еще бы не знать, коли за этим же делом послан.
— Так… Ну, погоди, говорит, тут; а я дежурного послушника вызову.
Вызвал дежурного; переспросил меня и тот, головой помотал, однако ж наверх провел, в приемную. «Пойду, — говорит, — доложу пану Бучинскому». Пошел он докладывать; а я не промах, — тихомолком вслед. Дошли мы этак до самой молельни иезуитской. Стал он шептаться с приставленным тут у дверей другим послушником; а я, прижавшись в уголок, от слова до слова все и подслушал. Да что узнал тут — и, Боже мой!
— Что же такое? — спросил Курбский, у которого, в чаяньи чего-то недоброго, дух захватило.
Балцер Зидек полез в карман за своей черепаховой табакеркой и, щелкнув ее по крышке, предложил табаку молодому князю:
— Не прикажете ли?
— Нет, благодарю… Так что же вы узнали? Говорите скорее!
Шут, не спеша, набил себе табаком сперва одну ноздрю, потом другую и языком причмокнул.
— Что узнал! М-да… для всякого простого человека новость эта дуката стоит, а ваша княжеская милость, я знаю, не поскупится и на пяток дукатов.
Курбский, не прекословя, достал кошелек и вручил шуту требуемую сумму.
— Вот это по-княжески! — сказал Балцер Зидек, пряча деньги. — В молельне-то, оказалось, исповедывался у папского нунция, причащался да миропомазан был по римскому обряду тот самый седобородый старик, что пришел туда с паном Бучинским…
— Ты лжешь, бездельник! — вспылил Курбский и железной пятерней своей схватил шута за горло с такою силой, что тот посинел и захрипел.
Тотчас же, впрочем, опомнясь, богатырь наш устыдился уже своего грубого насилия и разжал пальцы. Балцер Зидек, болезненно морщась, стал растирать себе рукою шею.
— Экие рученьки у вашей чести… Чуть не задушили ведь, как собаку…
— Потому что вы, Балцер, как собака, лаете на всякого… — сдержаннее проговорил Курбский.
— Лаю? Разве я кого по имени назвал вам?
— Не называли, но разумели, я знаю, царевича Димитрия.
— А коли знаете, так, стало быть, сами же того ожидали от него. Нет дыму без огня. За что же обижать-то бедного шута?
— Ну, не сердитесь, Балцер. Очень уж горько мне было слышать… Но кручина у меня не эта одна: есть и другая.
— А звать-то ее как? Не княжной ли Крупской?
— Да вы, Балцер, узнали еще и про нее что-нибудь? — с беспокойством приступил к шуту Курбский.
— Узнал… Но ведь ваша милость совсем, пожалуй, задушите?
— Не трону!
— И лжецом не обзовете?
— Не обзову.
— Ах, да! — вздохнул с соболезнованием Балцер Зидек. — Эти патеры — бедовый народ: ни другим, ни себе! Ровно через три дня княжны Крупской не будет — будет Христова невеста.
— Через три дня! Это верно?
— Чего вернее: от самой старухи-мамки нынче сведал.
— Что мне делать, Господи? Что мне делать!
— А попросту, не говоря дурного слова, ее выкрасть.
Курбский даже вздрогнул; шут словно прочел в душе его.
— Легко сказать: «выкрасть!» — промолвил он. — Да как? Где взять в такое короткое время надежных пособников?
— А Балцер Зидек на что же! Балцер Зидек вам всю штуку оборудует. Нынче же еще повидаю мамку. Угодно князю?
— Ничего, кажется, более не остается… Повидайте. Я вас благодарностью моей не забуду.
— А задаточек?
С подобострастным поклоном принял балясник задаток; но когда Курбский, кивнув ему, первый удалился, он начал опять усиленно растирать себе горло и злобно глянул вслед уходящему:
— Чтобы у тебя рука отсохла, еретик проклятый! «Я, — говорит, — вас благодарностью моей не забуду». И я тебе, сударик мой, этого не забуду!
Глава сороковаяБАННИТ
Триста лет тому назад даже столичные города в ночную пору погружались в мирный сон, и разве какой-нибудь запоздалый гуляка недопетой песней нарушал порой всеобщую тишину. Краков в описываемое время, несмотря на ряд дневных празднеств в честь московского царевича, не составлял в этом отношении исключения. Такое безлюдье, как и полное отсутствие уличных фонарей, значительно облегчало Курбскому его отважную попытку выкрасть сестру свою из дома матери. Природа на этот раз ему также благоприятствовала: ночь выдалась безлунная и довольно бурная. Ветер бушевал по крутым черепичным кровлям, стучал ставнями, завывал в печных трубах.
Часы на городской ратуше только что пробили полночь, когда к зданию, где временно поселилась старая княгиня Крупская, легкой рысцой подъехали трое всадников: Курбский с парубком-стремянным и Балцер Зидек. Последний сидел на дамском седле, предназначавшемся для княжны Марины. К дому прилегала высокая каменная ограда. По указанию шута, все трое остановились около того места ограды, где, по ту сторону ее, должна была быть приставлена старухой-мамкой княжны лестница. Прямо с хребта коня Балцер Зидек с обычной своей кошачьей ловкостью прыгнул на ограду. Курбский, бросив повод свой стремянному, без затруднения, благодаря своему росту, взлез туда же. Лестница, действительно, оказалась на месте. Оба спустились в сад. Балцер Зидек тихонько окликнул старуху.
— Здесь, пане! — послышался сквозь непроглядный мрак старческий женский голос. — А ясновельможный князь тоже с вами?
— Я здесь, — отвечал за себя Курбский. — А княжна что же?
— Простите, ваша княжеская милость; но сестрицу вашу опять словно раздумье взяло: желала бы вперед еще перемолвиться с вами.
— Гм… Да где же она?
— Тут сейчас в доме: в сад выйти поопасилась. Дайте ручку, я проведу вас. Ишь ты, темень-то какая!
Курбский доверчиво взял протянутую ему руку и побрел за старухой шаг за шагом, как слепец за вожаком.
— Тут, ваша милость, крылечко, — предварила старуха, — не оступитесь: пять ступенек.
Курбский стал подниматься на крыльцо, отсчитал пять ступенек — и чуть не растянулся, запнувшись ногой о веревку, протянутую поперек крыльца, на четверть аршина от полу. В тот же миг несколько рук схватили его, рванули разом назад с крыльца и повалили навзничь.
— Поймали вора! — крикнуло несколько мужских голосов.
— Измена, князь! Спасайтесь! — донесся со стороны приставной лестницы голос Балцера Зидека.