На хутор возвратились затемно. Пленные из команды потащились с консервными банками во двор, где помощник повара делил между ними жидкие остатки солдатской кухни. Работа на строительстве укреплений поощрялась.
Петер никуда не пошел. Уставшего, его потянуло ко сну, и он с ходу мешком упал на нары. И не слышал, как эсэсовцы пересчитывали пленных и как взвыли они, не досчитавшись одного.
Петер открыл глаза, лишь когда его затормошили и осветили фонариком. Рослый солдат показал на дверь:
— Иди кушать, пан.
Петер равнодушно махнул рукой. Мол, ничего я сейчас не хочу, только оставьте меня в покое.
Рослый эсэсовец погасил фонарик и зашагал прочь. Но минуту спустя тяжелые сапоги с подковами снова протопали по глиняному полу хаты и остановились у нар.
— Кушай, пан, — вспыхнул свет, и эсэсовец протянул стеклянную банку, наполненную до краев мутным варевом.
Петер приподнялся на локте и после короткого раздумья сел и взял банку. Похлебка была остывшей и безвкусной. Петер выпил немного и поставил банку на подоконник.
— Шлехт! Плохо, пан, — покачал головой эсэсовец.
Когда пленные остались одни, похлебку доел Батурин.
Он, чмокая и покрякивая, ел и удовлетворенно приговаривал:
— Это ж не чета нашим азиятам. Культура! Сам баланду принес. Кушайте на здоровье… Да и то надо взять в толк, что мы ить — особая категория.
Южный фронт жил ожиданием больших событий. По ночам вдоль передовой двигались какие-то части, в заросших лесом балках и оврагах накапливались танки и артиллерия. В перестрелку с противником наши вступали неохотно. Мол, не до этого нам сейчас, дайте срок, а уж потом мы постреляем.
В дивизии ждали приказа о наступлении. Не исключалось, что ее перебросят на другой участок фронта. Поэтому, когда офицеров штабной батареи срочно вызвал к себе Бабенко, Алеша решил, что это неспроста, что командующий артиллерией сообщит им что-то очень важное.
Сказать, что Алеша не любил Бабенко, было бы неверно. Он уважал подполковника. Тот был умен и храбр. Быстро разбирался в обстановке, точно оценивал ее. Правда, он был вспыльчив, но быстро брал себя в руки.
Однако для Алеши существовал и другой Бабенко — человек не очень порядочный, даже пошлый. У него, наверное, дома жена и дети, а он связался с девчонкой. Он ее, видите ли, ревнует, даже поговорить ей ни с кем не дает. А какое он имеет право?!
И эти два Бабенко спорили в Алешиной душе. А случалось, побеждал первый, Алеша вспоминал слова Денисенкова о пятой батарее. Конечно, он был не очень уж нужен на огневой позиции. Артиллеристы могли обойтись без его указаний, которых он, кстати, и не давал.
Но тут же Алеша ругал себя за то, что плохо думает о Бабенко. Какой он соперник подполковнику, когда лишь дважды встречался с Наташей, а она знакома с Бабенко больше года! Денисенков злится на подполковника потому, что тот отшил его от Наташи. Что же касается разведчиков, то они могут и не знать всех тонкостей в этих, довольно запутанных, отношениях…
Бабенко вызвал офицеров штабной батареи на пять вечера — они почти бежали в штаб, чтобы успеть, — а сам задержался у командира дивизии. Присев под вишнями на разбросанные по саду ящики из-под снарядов, офицеры живо переговаривались, обсуждая фронтовые новости. Денисенков рассказывал, что минувшей ночью дивизионная разведка добыла «языка». И, как назло, им оказался всего-навсего новый помощник повара Ганса Фогеля.
— Пьяный в дым. Его спрашивают о расположении огневых точек, а он целует разведчиков и орет песни. Так ничего и не добились.
— Что-то зашевелились фрицы. Всю ночь в Глубокой балке ревели танки. Оглохнуть можно, — сказал Алеша тоном бывалого фронтовика.
— Демонстрация, — определил Денисенков. — Считай, что этих танков здесь уже нет. Топорная работа.
Командир измерительного взвода, пожилой, тучный, завел разговор о Богдане. Мальчишка сегодня утром обнаружил в развалинах одичавшего кота и гонялся за ним на виду у немцев. И как только не подстрелили сорванца! Да и на мины мог напороться: бегал по самому переднему краю.
— Кота-то хоть поймал? — поинтересовался Алеша.
— Куда там! Я ж говорю, что одичал кот, стал вроде тигра.
— Жалко пацана, — упавшим голосом сказал Денисенков. — Хоть бы вы его при себе держали, Колобов, на передовом НП.
— Тоже нашел безопасное место, — покачал головой командир измерительного взвода.
— Все лучше, чем под огнем лазить.
В сад неведомо откуда залетела птаха и принялась щелкать, рассыпая трели по всей округе. Офицеры слушали ее. Каждому о своем напевала она, и всем вместе — о том, ставшем уже далеком, времени, когда не было ни боевых тревог, ни бомб, ни окопов.
Среди густых веток вишен Алеша старался увидеть певунью, но она, очевидно, была такой крохотной, что ее укрывал даже листочек. Поэтому-то она и не боялась войны, не улетала из беспокойных, но обжитых ею мест.
Бабенко пришел лишь в половине седьмого. Он подал Наташе какие-то бумаги, попросил перепечатать скорее. Она все время была в штабе, и об этом знал Алеша. Ему хотелось хоть словом переброситься с ней, но он стыдился Денисенкова и других офицеров.
Наташа отчего-то хмурилась. Лишь мельком посмотрела на Алешу, и он прочитал в ее светлых глазах вопрос, смысла которого не понял.
Бабенко пригласил офицеров к себе в горницу. Снял и сердито отбросил фуражку, словно она мешала ему говорить. И, только вытерев платком мокрую шею и лицо, начал:
— Получен приказ о расформировании штабных батарей. Вместо них при штабах будут лишь инструментально-измерительные взводы. Офицерам новые назначения. Денисенков идет старшим адъютантом второго дивизиона артполка, Колобов — командиром огневого взвода пятой батареи…
— Которой нет? — с горечью сказал Алеша. Он растерялся даже: как это вдруг покинуть друзей? Неужели ничего нельзя сделать? Но приказ есть приказ, и обсуждать его не положено.
Бабенко сердито подергал ус:
— Привык я к вам, старый дурень… А ты, Колобов, уходи со всем своим взводом. Пушки уже получили для пятой. Кто не стрелял, научится. И я вас не держу больше.
Но когда Алеша шагнул к двери, он услышал позади себя:
— Подожди, Колобов. Разговор есть.
Алеша быстро повернулся и сразу понял, о чем разговор. Только ни к чему вести его теперь. Алеша уходит в полк и никогда больше не увидит Наташу. Значит, исчерпан вопрос, товарищ подполковник.
Бабенко глядел в оконце отрешенным взглядом, затем резко и шумно задвигал ящиками стола. Наконец бросил сердито:
— Закрой дверь, — и вздохнул. — Ты не подумай, что она из-за тебя уходит в полк. Давно уж просила об этом, тебя еще не было у нас. Понял? Так береги ее, Колобов. А кончится война, поступайте, как знаете, не мое дело. И иди ты от меня, Колобов, к черту! Да не лезь под пули, под снаряд. По-дурному умереть — мало чести. Понял?
Все это было так неожиданно, что Алеша опешил.
— Спасибо, товарищ подполковник. До свидания, товарищ подполковник, — только и сказал он.
Из горницы они вышли вместе, и по их виду Наташа определила, что Алеша знает все. И зачем только она призналась подполковнику. Теперь ей стыдно, вот он подошел, и ей стыдно.
— Вы завтра отправляйтесь, — сказал Бабенко.
Вечером, когда уже стемнело, Алеша пришел к Наташе. Постучал в окошко, и она вышла в ту же минуту, словно ждала его. Он повел ее по улице в самый конец деревеньки, над которой посвечивал тоненький серпик месяца.
Шумели деревья, раскачиваемые ветром, у разведчиков кто-то учился играть на гармошке. Алеша сказал:
— Он справедливый и добрый, да?
— Да, — ответила она. — Очень честный и добрый. Когда я появилась здесь, кто только не пытался ухаживать. Были к глупые, и хитрые, и наивные, и нахальные. И он взял меня под защиту. Стоило кому-нибудь лишь посмотреть на меня… как-то так… Ну ты понимаешь как… и он не давал житья ухажёру. Во всей дивизии это знают. И меня не раз пробирал. Мол, кончится война, тогда и крути любовь. Бабенко делал вид, что сам ухаживает за мной… И они все верили.
Алеша едва не сказал, что он тоже так думал. И хорошо, что смолчал, а то бы смеялась над ним Наташа. Нашел, мол, к кому ревновать.
— Стой! Кто идет? — решительно шагнул из кустов часовой. Шагнул еще раз и замер.
— Алеша назвал пароль. Часовой позволил идти дальше, но предупредил:
— На краю деревни — какая-то пехота. Только что подошла. И вам лучше вернуться, а то еще примут за немцев.
«Так вот почему Бабенко говорил, что отдыхать некогда! Очевидно, дивизии пришла замена. Или на этом участке готовится наступление», — подумал Алеша.
— Что ж, можно и вернуться, — не очень охотно согласилась Наташа.
Они разошлись уже за полночь, договорившись встать пораньше. Но их опередил посыльный от нового командира пятой батареи Кенжебаева. Едва Алеша вошел в хату, как раздался стук посыльного, резкий, настойчивый.
— Эй, кому на пятую? Выходи!
Разведчики поругивались, собирая в вещмешки свое нехитрое хозяйство. Не дают спать людям! В штабной батарее они чувствовали себя богами: сиди себе у стереотрубы да смотри за немцами. Они здесь раньше других узнавали все новости. А на огневой позиции то окапывай и маскируй орудия, то сам зарывайся в землю. И никаких тебе привилегий!..
Пятая батарея стояла не на прежнем месте, а километрах в пятнадцати от передовой, под самым Луганском. Ее пушки были в походном положении, сцепленные с зарядными ящиками, новенькие, только с завода. Их укрывали сверху маскировочные сети, со всех сторон обступали молодые дубы и клены. Батарея была надежно спрятана от глаз противника. Даже «рама» не обнаружила бы ее здесь.
Кенжебаев уже встал, а может, он вообще не ложился спать. Он ходил от шалаша к шалашу, печатая следы на росистой траве. Заметив приближавшихся бойцов со скатками, с вещмешками, и впереди них Алешу, Кенжебаев обрадовался, как мальчишка, захлопал в ладоши. С Алешей они встретились теперь словно старые друзья: жали друг другу руки и говорили какие-то душевные слова.