выпуск. Школьная академия… А война надвигалась… Вы ведь моложе всех из класса?
— Да.
— Вот видите, а уже отвоевались… Все так выросли, вытянулись. Вы не встречали Владу? Она выше меня на целую голову. Учится в университете. Между прочим, она замужем…
— Да что вы, Лариса Федоровна! А как же Костя? А Илья? — искренне удивился Алеша. — За кого она вышла?
— Я даже толком не знаю, кто он. Кажется, какой-то деятель кино.
— Осветитель, — сказал Ахмет голосом, в котором явно чувствовалось презрение. — Трепач. Меня знакомили с ним на студии.
— Почему же ты молчал? — повернулся к Ахмету Алеша.
— А ты не спрашивал.
Лариса Федоровна неопределенно пожала плечами:
— Влада — умная девушка. Я не думаю, чтоб она вышла замуж за…
Лариса Федоровна хотела повторить брошенное Ахметом слово: трепач. Но споткнулась.
В это время в учительскую как-то боком, волоча короткую ногу, вошел математик Иван Сидорович. Он приметил Алешу и поклонился. Он очень постарел. Взгляд его погас, как костер под проливным дождем. Не осталось ни горящего уголька, ни искорки.
— В один год потерял двух сыновей, — шепнула Лариса Федоровна.
Иван Сидорович проковылял в другой угол учительской и долго с шумом сморкался в платок. Покрасневший лоб его собирался в морщины, поблескивал потом. Он смотрел в потолок, словно отыскивая там что-то крайне необходимое для себя.
— И никакого ума у Влады нет, если она так… — вернулся Алеша к прежнему разговору.
— Ты не слышал об Илье Туманове?.. Погиб он где-то под Яссами, — мрачно проговорила Лариса Федоровна.
— Илья?.. Ой как жалко его!.. Я видел Илью на фронте, — сквозь стиснутые зубы сказал Алеша. — Он был смелым командиром. Он…
— Вы с его сестренкой Алей поговорите. Она в десятом «А» у нас. Расскажите ей об этой встрече. Там что-то сложное у нее с мамой. В общем, я вас сведу с Алей. Если вы не торопитесь, подождите до следующей перемены, — встала она на звонок. В ее голосе была просьба. Лариса Федоровна, видно, собиралась еще о чем-то поговорить с Алешей.
В школе стих гвалт. Учителя ушли на уроки. Лишь Иван Сидорович все сидел в углу, думая о своем. Алеша решил заговорить с ним. Но Иван Сидорович начал разговор первым:
— Неужели не может быть иного решения споров? Вы с палочкой, Колобов?
— Врачи обещают, что скоро брошу.
— Да, да, Колобов.
Алеша, а за ним и Ахмет, подошли к Ивану Сидоровичу, который тяжело запыхтел, руками подтягивая больную ногу. Поморщил лоб, словно что-то вспоминая.
— По своей наивности, я считал прежде, что все мои ученики должны стать математиками, — сказал он. — Кроме математики, я признавал лишь физику и химию. Этим и руководствовался, когда допекал вас.
— А мы не обижались, — искренне признался Ахмет.
— Я вам ставил когда-нибудь «неуд», Колобов?
— Было такое, — усмехнулся Алеша.
— Я беру его обратно, — на полном серьезе проговорил Иван Сидорович. — Вы хорошо учились у меня. Но часто делали прогулы. И я обижался на вас, иногда просто придирался к вам.
— Да что вы, Иван Сидорович! — смущенно сказал Алеша.
— У меня их было двое, — математик зашмыгал носом, и из его глаз, спрятанных под выпуклыми надбровьями, потекли слезы. Он не утирал их.
На новой перемене Лариса Федоровна привела сестру Ильи Туманова. Такая же, как брат, долговязая, с рыжими веснушками на лице, Аля подала руку Алеше и робко сказала:
— Я знаю вас. Вы вместе с Илюшей ездили в военное училище. В Ташкент. А я приходила на вокзал провожать. Так вы его видели на фронте?
— Да, я неожиданно попал на его батарею. Точнее…
— Послушайте, — торопливо забормотала она. — Мы живем совсем недалеко. Да вы, наверное, знаете — за площадью Коминтерна… Вы приходите к нам. Надо, чтобы об этом узнала мама. Только не проговоритесь, что Илюша убит…
— Но я уезжаю. Совсем уезжаю. В Сибирь.
— Как, уезжаете? — опешила Лариса Федоровна. — Вы ведь ничего не сказали о себе. Что собираетесь делать? Вам нужно идти в театр, Алеша. Вы так играли!
Алеше вспомнилась первая репетиция «Медведя». Вернее, читка, когда только что распределили роли. Из-за какой-то вздорной Веры так обидел прекрасного человека. Но что толку из позднего раскаяния!
— Конечно, я посмотрю. Если бы подучиться…
— Непременно поступайте в театральный институт! — воскликнула Лариса Федоровна. — Вы — фронтовик, вас примут.
А немного погодя Алеша подходил к дому Тумановых. Аля что-то тараторила про свой класс, про школьную программу. Но Алеша плохо ее слушал.
У распахнутой калитки Аля еще раз предупредила:
— О смерти Илюши — ни слова. А остальное можете рассказывать, как было. Мама не переживет, если узнает правду. Я скрыла от нее похоронную.
— Я понял. Так и будет, — пообещал Алеша.
Они вытерли ноги о веник, брошенный у порога, и вошли в дом. И столкнулись в прихожей с пожилой, болезненной женщиной в рваном ситцевом халате. Она лишь взглянула на вошедших, как из ее горла вырвался смятенный крик:
— Вы от Илюши? — и замерла в ожидании.
— Да, я от него, — как можно приветливее сказал Алеша. — Только я давно его видел. И именно в тот день меня ранило…
— Он что-то не пишет нам. Боюсь, что его тоже ранило. Ведь если бы убили, то пришла бы похоронная… Да вы проходите в столовую. Как это благородно с вашей стороны, что зашли. Я уж совсем истомилась… А ведь ранят в руку, тогда как он напишет? Или после контузии потерял память. Но это проходит. Аля, дай стул молодому человеку. Так где же вы видели Илюшу?
Алеша подробно рассказал о встрече с Ильей. Мать морщила сухие губы в довольной улыбке да покачивала головой. Она как бы сразу помолодела, набралась сил. Она подвинула свой стул поближе к Алеше и, тревожась за сына, спросила:
— Значит, он был со своей батареей дальше от немцев, чем вы?
— Конечно, дальше.
Это ее устраивало. Глаза у нее светлели, наливались надеждой. Алеше трудно было говорить ей об Илье, скрывая от матери самое ужасное — его смерть. И, сославшись на неотложные дела, Алеша распрощался с Тумановыми.
Теперь как можно скорее из этого города! Здесь встречи с друзьями и их родными не очень радовали. А в Сибири он начнет новую жизнь. Он с головой уйдет в работу, он непременно разыщет Наташу.
И уже назавтра товарный поезд, прозванный «пятьсот веселым», вез Алешу в Сибирь. Поезд не спешил. Паровоз подолгу спокойно попыхивал белым дымком на остановках, словно размышляя, идти ему дальше или нет.
Ачинск оказался небольшим, ужасно грязным и милым городком. Он стоял на высоком берегу Чулыма, многоводной сибирской реки, которая сейчас, в апреле, еще лежала под толстым слоем льда и снега.
Городок строился давно, и большинство его одноэтажных домиков осело, по самые окна ушло в землю. Заборы подернулись мхом, тротуары из плах попрели.
Ачинск был сплошь деревянный, лишь в центре, на крохотной площадке, столпилось несколько кирпичных зданий в два этажа. На самом берегу реки возвышалось здание городского театра. Оно пустовало с начала войны. В какой-то сотне метров от театра — редакция районной газеты, а чуть подальше — аптека и городская баня.
Зато на окраине Ачинска краснели кирпичом просторные казармы, прикрытые со стороны реки молодой березовой рощей. Казармы построили еще до первой мировой войны, и ачинцы считали их достопримечательностью города.
Городок покорил Алешу тишиной. Было очень уютно на его узких, коротких улицах. Лишь изредка встречались прохожие, да иногда — подводы. Все здесь казалось созданным для отдыха и раздумий.
С поезда Алеша, прихрамывая и опираясь на палку, направился к центру. Деревянный чемодан не был тяжел. В нем лежал армейский вещмешок да полотенце, да кусок хлеба, черствый, как камень. Конечно, Алеша свободно мог обойтись без чемодана, но он все-таки надеялся со временем что-то купить из верхней одежды и белья. Так будет хоть куда положить.
Из-за реки порывами налетал знобкий ветер. И Алеша дрожал в старенькой, посеченной осколками шинели. Своя шинель у Алеши осталась где-то на фронте, а эту предложили ему в госпитале. За неимением ничего лучшего пришлось взять. Тамара сделала однажды попытку затянуть нитками многочисленные дыры на ней. Но просидела за починкой полдня, потратила тюрячок ниток и оставила свою затею. Дыр вроде бы и не убавилось, зато шинель теперь топорщилась во многих местах, стояла на Алеше коробом.
Алеша сошел с поезда и оказался на крохотной привокзальной площади, огороженной штакетником. Ему предстояло здесь как-то устраивать свою жизнь, в этом городе. Ванек, разумеется, когда-то был дружком, и он примет Алешу на ночь-на две. Алеша понимал, что ему в общем-то будет рада и Вера.
Алеше пришло на память, как ходил он к родителям Ванька за адресом. Он сказал им, что хочет написать Ваньку. Ваньков отец, хоть и узнал Алешу, но едко заметил:
— Говоришь, друзьями были? А он теперь-то совсем не такой. Он, как картинка. Суконный китель у него, диагоналевые брюки. Да что ты! Так теперь редко кто одетый. А у Верочки-то шерстяные платья. И фетровые боты, и шаль пуховую он ей справил…
Если бы знал Ваньков отец, как Алеша смеялся в душе над этим богатством!
Прежде чем идти по адресу, Алеша завернул на базар за табаком. У крытого ряда прилавков было немноголюдно. Бабы продавали табак да семечки. Возле них вилось не более десятка базарных завсегдатаев. Их не трудно определить по тому, с какой фамильярностью относились они к торговкам, как не спеша беседовали между собой.
— Не здешний? — спросил у Алеши один из них, в рваном пиджаке и грудью нараспашку. И как только терпел человек такой холодище!
— Приезжий, — ответил Алеша. — Вот смотрю.
— Смотри. А мы всех в городе знаем.
— Ты в гости али насовсем?
— В гости. — улыбнулся Алеша. — А понравится, так и насовсем.
— В Ачинске-то первый раз? Нравится? Хороший у нас город, даже пиво можно достать, — сказал мужчина в рваном пиджаке. — А меня зовут Самара, — и он затянул густым басом. — Я из Самары сюда прие-е-ехал… Тут все знают, кто такой Самара! И если хочешь пива, то я куплю. Мой котелок, твои деньги.