В то лето (прошло два года после развода с Коралли) Клавдия Ивановна отдыхала под Москвой, в санатории имени Артема.
– Я себе не поверил, что впервые вижу ее, не отделенную от меня рампой сцены. Вот она рядом, как говорится вплотную, – рассказывал Георгий Кузьмич. – Я боялся этой встречи, но когда нас познакомили, Клавдия Ивановна внимательно слушала меня, всячески поддерживая разговор. Мы стали часто встречаться, и темам для бесед, как выяснилось, не было конца.
А дальше случилось так. Однажды – это было 2 августа 1956 года – я должен был поехать на своей машине домой. Клавдия Ивановна спрашивает меня:
– А у вас найдется свободное местечко? Мне тоже надо в Москву.
– Для вас?! О чем тут говорить, – рассмеялся я.
Вот мы приехали в город. Она пригласила меня к себе. И тут началась необычная гроза. Природа бушевала. А Клавдия Ивановна сказала:
– О, это предвестие чего-то! Необычного.
Мы посмеялись, но так оно и произошло. Ужиная, за разговором не заметили, как пролетели часы. Гроза и дождь давно прошли. И тут Клавдия Ивановна говорит:
– Ну что же, решайте: или уходите, или оставайтесь.
Я размышлял недолго, остался. Как потом выяснилось, на восемь лет. На протяжении их я, еще находясь на земле, узнал, что такое рай. Но мне удалось познать и что такое ад. Она была не простым человеком – и легким, и сложным, и противоречивым, и отзывчивым, и добрым. А порой была такой крутой женщиной!..
Я часто видел их вместе – и на концертах, и на записях. Случалось, Георгий Кузьмич, если мог, сопровождал ее в гастрольных поездках.
Помню, Клавдия Ивановна приготовила две новые песни – «Если вам ночью не спится» Аркадия Островского и «Старый друг» Бориса Фиготина. Звукорежиссер Виктор Бабушкин, один из лучших мастеров своего дела, уговорил Шульженко попробовать спеть их «методом наложения», тогда только входившим в силу:
– Мы запишем сначала оркестр, а потом, слушая готовую фонограмму, вы споете, не волнуясь, что кто-то из музыкантов «наложит». А мы сможем экспериментировать с вашим голосом, придать ему воздушность, оставив оркестр «сухим», и так далее. Попробуйте, мне кажется, не пожалеете.
Клавдия Ивановна слушала объяснения настороженно, но устоять перед азартом Виктора не смогла. Правда, от присутствия на записи оркестра она уклонилась. В зале гнесинского института, где играл коллектив под управлением Фиготина, находился Георгий Кузьмич. Дирижер неоднократно обращался к нему:
– Ну как? Темп Клавдию Ивановну устроит?
– По-моему, надо играть чуть медленнее, – высказывался робко Епифанов. – И не слишком ли коротка пауза, в которую Клавдия Ивановна должна уложить целую фразу?
Музыканты играли снова и снова. Фиготин и Бабушкин загнали их, но добились отличного результата.
И вот на сцене, преображенной в студию огромными щитами, усеянными, как горох, дырочками, – Шульженко. Рядом с ней на высокой подставке нечто, напоминающее домашнюю радиоточку. Клавдия Ивановна, слушая фонограмму, напевает тихо текст.
– Нельзя ли дать музыку погромче? – просит она.
– К сожалению, нет, – отвечает Бабушкин через тот же ящичек. – Иначе фонограмма попадет на ваш микрофон и пойдет брак.
С двумя песнями промучились часа три. И, несмотря на то, что Шульженко результатом осталась довольна, выговорила Георгию Кузьмичу:
– Напрасно ты настаивал на этом эксперименте!
Да, получилось. Но разве не ясно: объединять живое и мертвое – абсурдно. Ну ладно, пою в пустом зале без публики – к этому уже привыкла, но не чувствовать рядом дыхания музыкантов, парить, как парашютист, в воздухе?! Тебе не понять этой нелепости! У тебя другая профессия!
А потом был концерт, который многим запомнился. Нет, не юбилейный. Концерт на фестивале советской эстрады в 1964 году. У каждого исполнителя на этом празднике был свой час. Не у каждого он становился, как у Шульженко, звездным…
Когда она готовила свое выступление, Георгия Кузьмича рядом уже не было. Может быть, слишком разными они оказались людьми. Клавдия Ивановна – сама порыв, непредсказуемость, внезапная смена настроений, желаний. Георгий Кузьмич – полная противоположность. Говорят, противоположности легко сосуществуют. Очевидно, не всегда…
На фестивале Шульженко показала новую программу. В ней неожиданно для всех прозвучал романс Тамары Марковой на стихи Зои Петровой «Одна». Не просто лирический.
Одна уснула, одна проснулась:
Покоя нет!
Уже на плечи легла сутулость
Под грузом лет.
Все безразличней тона одежды —
Одной сойдет.
И больше нету в душе надежды,
Что он придет…
Эта песня осталась не записанной на пластинки и вскоре исчезла из репертуара.
– Зачем грузить людей горестями, когда у них и своих хватает! – объяснила Клавдия Ивановна.
В запыленной связке старых писем
Это в песне «в связке». На самом деле в мешке. Не таком, какой сегодня встретишь на почте – из плотной бумаги, а в самом настоящем, из грубой мешковины. В него Клавдия Ивановна складывала письма, пришедшие к ней во время войны, да и позже. И уж точно, как в песне, среди них «мне случайно встретилось одно».
Его можно прочесть в этой главе. Но сначала выскажу безумную мысль, от которой не могу избавиться. Хотя впрямую она не относится к Шульженко. Впрочем, это как посмотреть.
Многим и сегодня хорошо знакомы старые фильмы «Свинарка и пастух», «В шесть часов вечера после войны», сценарии которых написал поэт Виктор Гусев, его стихотворная пьеса «Слава», сценарий обозрения «Города-герои», в котором играла Шульженко. Написаны эти вещи в стиле поэтического сказа, каким в давние времена сопровождались лубочные картинки. Рифмованные тексты к ним обычно громко выкрикивали офени, торгующие своей продукцией в деревнях на ярмарках и базарах. В двадцатые годы лубок исчез, но газета «Беднота», печатавшаяся для крестьян, даже серьезные статьи начинала так: «Есть страна заграничная, с виду вполне приличная».
Гусев возродил забытый стиль. В той же манере написана и пьеса Александра Гладкова «Питомцы славы» («Давным-давно»). Гладков – личность загадочная. Он, никому не известный драматург, принес эту героическую комедию в Театр Красной Армии, но сколько ни просил его постановщик Алексей Дмитриевич Попов о поправках, незначительных уточнениях, он к пьесе так и не приложил руку. Можно легко объяснить это уверенностью, что все, им написанное, отменного качества. Гигантский успех спектакля подтвердил это многократно: после Москвы пьесу сыграли почти во всех театрах страны.
Прошло двадцать лет, и Эльдар Рязанов решил сделать из пьесы фильм «Гусарская баллада». Режиссер отыскал автора, радостно встретившего новость. Эльдар Александрович договорился с ним о работе над сценарием: нельзя же фильм ставить в четырех стенах, да и динамика в кино иная. Гладков со всем соглашался, но в день встречи исчез. Исчез надолго. Куда – никто не знал. Рязанов позже рассказал о муках режиссера в поисках автора, как ему в одиночку пришлось приняться за сценарий – съемочный период надвигался неумолимо.
Гладков появился на горизонте, когда уже все актеры были утверждены на роли. Он восторженно одобрил изменившуюся пьесу – в сценарии появились новые сцены, диалоги, монологи. Создавалось впечатление, что он их вовсе не заметил. Кстати, очень важно – после героической комедии ни пьес в стихах, ни скетчей или водевилей с куплетами он не писал.
И вот мое безумное предположение: не является ли автор одного из писем Шульженко создателем пьесы «Давным-давно»? Стихосложение – тоже. Подписано письмо инициалами. И сколько ни ждала Клавдия Ивановна обещанного продолжения, ни строчки больше она не получила. Таинственный Андрей пропал. Война есть война.
Прочтите внимательно его письмо. Мне кажется, в нем – рука профессионала.
Товарищ Шульженко! Меня Андреем
звали родные отец и мать.
Песня Ваша меня задела,
сказала: нужно врага убивать.
Сейчас я ранен, но скоро, скоро
дорогой боев я вперед пойду.
За дружбу, любовь, за семью, за город
врагу беспощадно я отомщу.
И если останусь я жив, – приеду
на Вас взглянуть, рядом побыть.
Чтобы сказать Вам, что нашу Победу
Вы помогали в боях добыть.
Чтобы смогли Вы сами услышать,
как «Синий платочек» любовно храним.
Товарищ Шульженко, простите, что пишет
вам незнакомый боец один.
Простите, что я называю Вас просто,
словно любимая мне Вы сестра,
но мне давно не приносит почта
ни одного письма.
Мне не с кем болью своей поделиться,
поэтому я и решаюсь к Вам,
к Вам единственной обратиться,
Вам одной обо всем рассказать.
Дней через двадцать, покинув Архангельск,
вновь партизанить уйду я в леса,
и вновь затеряется дальний мой адрес,
и вновь будет некому мне писать.
В боях обветрены смуглые лица,
ряды их ровны, и шаг их прям.
Пока, не знакомая мне певица,
до скорой встречи! Победы нам!
Подпись – «А.И. И чуть ниже: «г. Архангельск, 14 декабря 1942 г.».
Может быть, я в своей догадке не прав. Но могу же высказать предположение.
Часть писем из мешка отобрал для меня Георгий Кузьмич, часть была отобрана еще в начале 50-х постоянным автором Шульженко Павлом Германом: он собирался сделать о ней книгу, но не успел. Писем за 1941 год обнаружить не удалось, да и попадали ли они в те месяцы в осажденный Ленинград?! Самое раннее из всех датировано 4 апрелем 1942 года и пришло от защитников города. Оно было вложено в конверт вместе с листом шершавой бумаги – страничкой красноармейской газеты «Сталинские питомцы». Вверху на месте девиза «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» – новый: «Смерть немецким оккупантам!». Тут же предупреждение: «Прочти и передай товарищу». Письмо опубликовано подзаголовком «Благодарим от всего сердца»: