Аннета против дробления и умаления личности. Она – за полное, без всяких изъятий, ее развитие, за полную, а не за половинную ее свободу.
Она говорит своему жениху: «Вы входите в мою жизнь не только со своей любовью. Входите со своими близкими, друзьями, знакомыми, со своей родней, со своей карьерой, со своим будущим, ясным для вас, со своей партией и ее догматами, со своей семьей и ее традициями – с целым миром, который принадлежит вам, с целым миром, который и есть вы сами. А мне, которая тоже обладает своим миром, и которая тоже есть сама целый мир, вы говорите: „Бросай свой мир! Отшвырни его и входи в мой!“ Я готова войти, Роже, но войти вся целиком. Принимаете ли вы меня всю целиком?»
В ее любви царит обостренно-личностный – почти до чрезмерности – строй чувств. Это новое свойство женской любви, немыслимое, пожалуй, в доэмансипационные времена. Женщина в XX веке все больше стремится стать вровень с мужчиной, и ранимое бережение своей личности – звено этого гигантского сдвига; и это новый приток ощущений, который впадает в любовь и необыкновенно усложняет ее.
Современная любовь для Роллана – это сближение двух огромных и сложных человеческих миров. Они разные, эти миры, разные во множестве своих точек и граней, и от того, сблизятся ли эти точки, зависит судьба любви, ее жизнь или ее крушение. Это остро гуманистическое, рожденное еще во времена Ренессанса, отношение к человеку как к микромиру.
Аннета стоит за свободу чувств: «Союз двух существ не должен оборачиваться для них цепями, – говорит она, – Принуждение для меня убийственно. Самая мысль о принуждении меня возмущает».
Свобода без любви дороже ей, чем рабство в любви. Тяга к свободе – еще одна новая и огромная пружина человеческих отношений, которая управляет обыденной жизнью людей в нашу эпоху. И эта тяга влияет и на любовь людей, добавляет в нее новые краски.
Когда-то Шелли говорил: «Любовь чахнет под принуждением; самая ее сущность – свобода; она несовместима с повиновением, с ревностью или страхом». Наверно, это так и есть. И хотя любовь часто уживается и с повиновением, и с принуждением, и со страхом, но по самой своей сути она родственна тяготению к свободе, пропитана жаждой свободы.
Любовь – это чуть ли не единственное сейчас (кроме материнских и детских чувств) родовое чувство человека. Другие чувства – уважение, ненависть, приязнь, презрение – больше зависят от «видовых» позиций людей, они меньше, чем любовь, настроены по «родовым» камертонам.
Может быть, поэтому любовь по самой своей сути враждебна всякому неравенству, насилию, несвободе – враждебна всему, что подавляет человека, личность. Она стихийно влечет людей к равенству и свободе; неравенство отравляет любовь, гасит или убивает ее, превращает в рану. Это было ясно в прошлом, но особенно ясно сделалось это в XX веке, веке потрясений и революций.
Сексуальная революция. Вчера и сегодня
Нынешняя сексуальная революция – четвертая на памяти человечества. Правда, прошлые были гораздо скромнее по размаху и откровенности и, может быть, поэтому не воспринимались как революции.
Первая такая революция прошла около двух тысяч лет назад в Древнем Риме. У нее тоже были вершины и низины, но у нас писали о низинах гораздо больше, чем о вершинах.
Древние историки подробно запечатлели тогдашнее превращение любви в сластолюбие, в изощренную игру. Они рассказали о любовных оргиях, которые достигали вакханальных высот при дворе императоров.
Но для нас, сегодняшних людей, куда важнее, что именно как раз в это время рождалась любовь личности, совершенно новый вид человеческой любви. Эта любовь, телесная и духовная, ярко отразилась в тогдашней культуре.
Поэзия с невиданной откровенностью воспела ее. Так же откровенно ее запечатлела живопись. До нас дошли картины из тогдашних спален, которые изображали физическую любовь во всей ее красоте и наготе, но с целомудренной сдержанностью…
Вторая сексуальная революция состоялась тысячу лет назад в индийском княжестве Чанделла. В нем воцарилась тантрийская религия любви, и она создала знаменитые храмы Кхаджурахо и Конарака. По их наружным стенам стояли сотни великолепных скульптур, и среди них любовные пары в объятиях и соединениях.
Их любовь была будто телесная молитва, а скульптуры – как бы иконами религии любви. И эта любовь, хотя она и выражалась телесно, была глубоко духовной и служила подъему души к небесным высотам.
Строго говоря, рождение такого культа любви было не сексуальной революцией, а любовно-эротической, гораздо более глубокой и высокой. Она создала гениальные и неповторимые скульптурные поэмы любви – гимны ее вздымающей надчеловеческой силе.
Во времена Возрождения в Западной Европе прошла еще одна сексуальная революция, но умеренная – скорее, полуреволюция. Ее лозунгом было «оправдание (реабилитация) плоти», она воспевала телесную любовь, и после средневекового ханжества это был разительный переворот в любовной культуре.
Мы мало знаем об этом перевороте, для нас его высшая точка – «Декамерон» Боккаччо и его же поэма «Фьезоланские нимфы». У нас не переведены сонеты Пьетро Аретино о телесной любви Античности, ее разных видах и позах. Мы не можем увидеть знаменитые, но мало кому известные гравюры Джулио Романо к этим сонетам – живописную сюиту о пылких и робких порывах телесной страсти.
Впрочем, по сравнению с теперешней сексуальной революцией эти перевороты были как озеро перед морем. Сейчас – миллиардный охват, почти полмира, тогда – часть страны или несколько стран; сейчас – почти все слои населения, и почти все возрасты, тогда – полслоя, слой, часть молодых и часть зрелых людей…
Есть две сексуальные революции: просвещенная, демократическая и – анархистская, люмпенская (от нем. «люмпен», лохмотья – так говорят о людях социального дна); ее можно бы назвать «сексолюцией».
В последние полтора века интерес к полу стал всемирным: еще никогда в истории он не был таким глубоким в искусстве, науке, обычной жизни.
Этот всемирный интерес – обычный, естественный шаг в развитии человечества. Наше понимание самих себя углубляется, и отношения мужчин и женщин стали для нас новым материком, не освоив который, мы не сможем идти дальше.
В 60-70-е годы это стремление насквозь пронизало мировую культуру – сексологию, психологию, биологию, половое просвещение, литературу, искусство… Но именно тогда в сексуальных нравах всё запуталось и переплелось – как будто уронили два клубка ниток, белый и черный, и разматывая, все больше сплетают их.
В любовной культуре странно слились разные противотечения. Угасает старая докультура секса, построенная на мужском превосходстве и незнаниях; теряет силу ханжеская антикультура; в глубинах этих перемен зреет просвещенная и человечная культура любви. А на поверхности полыхает анархистская антикультура секса, ослепляя людей своей вакханальностью.
Эти полюсы культуры пола нарастают рука об руку, вместе. Но они проявлены и непроявлены одновременно, наведены и не наведены на резкость. И потому от года к году усиливается и их отдаление, и их смешение, их разница и сходство их пограничных зон.
Такое разделение полюсов и смешение «приполярных зон» – одна из главных черт сегодняшней сексуальной жизни.
Но сила этих полюсов и их влияние на людей явно неодинаковы. Полюс «сексолюции» слабее, хотя он куда больше бросается в глаза, – может быть, оттого, что крикливее и больше режет глаз. Да, влияние этого полюса массовее, оно больше заражает людей. Но оно и поверхностнее и поэтому быстрее выветривается из людей, чем глубинные влияния другого полюса.
Тяга к «сексолюции», как говорят наблюдатели, приводит людей к бурному опьянению сексом, а потом к тяжелому похмелью, – тяжелому для души и для тела.
Естественные нравы действуют на людей глубже, и их шансы на будущее выше. Но чтобы помочь им, нужна смелая и откровенная культура любви, которая превосходит своей смелостью и откровенностью антикультуру – т. е. говорит человеку самую сокровенную правду о сексе – сладкую и горькую, ранящую и целящую.
Сексуальная революция – громадный человеческий эксперимент. Она делает самое скрытое открытым и выдвигает в ряд главных жизненных ценностей.
К такому срыванию покровов есть три подхода. Первый – когда его принимают взахлеб. У личности человека есть как бы три измерения: Дитя – причем двоякое: радостное и обиженное; Родитель – тоже двоякий, любящий и строгий; и Взрослый – добрый или злой.
Захлеб – это подход от нашего Восторженного Ребенка (+Д). такое восприятие построено на двойной розовой оптике, которая увеличивает плюсы вещей и уменьшает минусы.
Второй подход – когда обнажение тайного резко отвергают, не принимают совсем. Одни искренне, от души – они думают, что это несет людям вред, вытесняет любовь развратом. Другие – ханжески, с пеной у рта и слюнками во рту.
Это тоже подход только от одной части нашей личности, от Строгого Родителя (-Р), который видит вещи через черную оптику – с раздутыми отрицательными и положительными сторонами.
Третий подход – когда люди видят вещи такими, как они есть, со всеми их достоинствами и изъянами, с их добром и злом. Это подход нормального Взрослого (В), человека с уравновешенным умом, который здраво смотрит на жизнь.
Наверно, именно так и стоит смотреть на сексуальную революцию.
Любовь и мир
Война, которая убила любовь
Мир раскололся надвое, и трещина прошла через сердце поэта, говорил когда-то Гейне. В мире, взорванном революцией, и любовь оказалась втянутой в битву старого и нового мира. Жизнь поставила перед ней абсолютно новые проблемы, которых у нее никогда не было раньше, резко изменились и условия, от которых зависит теперь жизнь любви. Уже в двадцатые годы наше искусство уловило эти перемены; рельефно и трагично были они схвачены, например, в одной из лучших повестей того времени – в «Сорок первом» Б. Лавренева.