нов говорит, что «повторные страсти – признак неудовлетворенности предшествующими»[91].
Бывает, что, придя в себя после угара медового года, люди с сожалением вспоминают время, когда они не были еще мужем и женой, жалеют, что нельзя быть тем, кем они стали, и оставаться тем, кем они были.
Переход к взрослой любви – огромное приобретение для человека. Новые октавы вступают в его любовь, они открывают человеку целый мир ощущений, которых он не знал.
Но рядом с приобретениями, которые дает такая любовь, идут неизбежные утраты. Теряется юношеская романтика, юношеская неустроенность. Из любви уходит будоражащее чувство недостигнутой цели, на его место встает покоящее чувство достигнутой цели. Исчезает привкус недоговоренности, привкус запретного плода, теряется неповторимость секунд свидания.
Любовь не занимает теперь весь первый план жизни, она потеснилась, и рядом с ней стоят ее новые соседи – материальные и бытовые заботы. Пропитываясь ими, любовь перестает быть необыкновенной, входит в быт, начинает обрастать привычками.
Но привычка часто несет смерть для любви. Ибо когда привыкаешь к каким-то – пусть и хорошим – качествам человека, они перестают быть необыкновенными, перестают вызывать преклонение.
Впрочем, тут не может быть никаких рецептов и правил, и как и все в любви, судьбы ее зависят здесь от личности человека, от его склонностей, характера, темперамента. Для многих людей привычка, наоборот, обогащает любовь, делает ее более крепкой; с ходом времени между людьми протягиваются все новые и новые ниточки привязанностей, которые теснее скрепляют их друг с другом.
Ибн Хазм писал об этом: «Некоторые люди говорят, что долгая близость губит любовь, но это слово ошибочное… Напротив, чем дольше близость, тем больше сближение, и про себя я скажу тебе, что я никогда не мог напиться водою близости досыта, и она лишь увеличивала мою жажду»[92].
Джон Лили, английский писатель XVI века, говорил в своем романе «Эвфуэс, или Анатомия остроумия»: «Подобно тому, как миндальное дерево в старости больше плодов приносит, так и любовь становится тем вернее чем она старше. Так же с любовью бывает, как с виноградником, ибо от молодых лоз вино обильнее, а от старых – лучше; так же и первая нежная любовь пышнее щеголяет цветами, но любовь испытанная сладчайший сок источает».
Но бывает, к сожалению, – и часто, – что привычки и бытовые тяготы меняют и людей и их чувства. С появлением семьи у человека меняется весь уклад его жизни. Он начинает впервые по-настоящему ощущать свою материальную несвободу. Материальные нужды, семейные заботы, житейские мелочи занимают все больше места в его интересах. Жизнь его как бы переходит в другое измерение.
Семейные нужды резко меняют тип отношений человека с миром, тип его связей с другими людьми; они отдаляют людей от их друзей, родных, знакомых; укрепляя одни узы – «родовые», «домашние», семья ослабляет другие – «видовые» и «внедомашние». У людей появляется масса частных интересов, частных забот – и все они привязывают человека к семье, отвлекают его от других областей жизни. Тип жизни, который диктует человеку нынешняя форма семьи, – это тип частной жизни, жизни узкой и замкнутой.
Конечно, семья дает человеку много радостей, и особенно в первые годы. Она пробуждает в нем новые силы, развивает в нем свойства, которых у него не было, она открывает человеку новые материки жизни, новые грани его ответственности перед людьми, – и в этом ее гуманистический смысл.
Но нынешняя семья – как хозяйственная ячейка общества – ограничивает человека, переводит его в иной тип отношений с миром. Ее уклад ставит узкие пределы человеческой разносторонности, разносторонности интересов и занятий человека.
Домашнее хозяйство так же ограничивающе действует на личность человека, на его развитие, как и узкая специализация, дробное разделение труда. Это две глобальные – и одинаково мощные – силы, которые, как ядро на ноге, удерживают человека в состоянии «частичности». И, складываясь друг с другом, эти ограничивающие человека силы меняют весь уклад его жизни, характер его личности.
В детские и юношеские годы человек живет разносторонне: он постигает многие области знаний, развивает многие свои способности и умения, совершенствуется во многих сторонах своей физической и духовной жизни. Именно в это время в нем могут расцветать самые разные склонности – и гуманитарные и технические.
Покидая детский возраст, человек от многосторонней жизни, от развития многих способностей переходит к односторонней жизни, к узкой специализации. В жизни его начинает царить принцип «частичности», и это громадный переход из одного состояния в другое, из одного типа жизни в другой.
Такой переход перестраивает всю психологию человека, весь его внутренний мир; он может – вместе с суживающим влиянием домашнего хозяйства – ослаблять, гасить и силу его чувствований вообще и его любовь. Недаром, наверно, Байрон писал:
Любую страсть и душит и гнетет
Семейных отношений процедура…
Никто в стихах прекрасных не поет
Супружеское счастье: будь Лаура
Повенчана с Петраркой – видит бог,
Сонетов написать бы он не мог!
О том же говорил и Герцен: «Сожитие под одной крышей само по себе – вещь страшная, на которой рушилась половина браков. Живя тесно вместе, люди слишком близко подходят друг к другу, видят друг друга слишком подробно, слишком нараспашку и незаметно срывают по лепестку все цветы венка, окружающего поэзией и грацией личность»[93].
Может быть, многое переменится здесь, когда семья перестанет быть хозяйственной ячейкой, когда из семейной жизни уйдут нынешние бытовые тяготы и материальные нехватки. Но пока семья остается хозяйственной единицей, и пока тяготы домашнего хозяйства не отпадут, они будут калечаще действовать и на весь облик человека и на его любовь.
И если говорить о разводах, то одна из их главных причин заключена в теперешней форме человеческой семьи, в ее укладе, узком для личности человека и для его любви, мешающем развитию его «родовых» чувств и свойств.
Не субъективные причины, не личные недостатки лежат здесь в основе, а причины объективные, социальные – уровень развития человеческой семьи и человеческого общества. Есть тут и другая причина – вечная психологическая, заложенная в самой природе человека: угасание любви или привязанности, невозможность для многих людей сохранить их до конца жизни. И именно эти объективные причины и выступают той почвой, которая рождает разводы, создает предпосылки для них.
Развод – часть гигантского вопроса о судьбах современной семьи, о том, куда она идет, что в ней рождается, что умирает. Понять причины разводов – и особенно их резкого роста в XX веке – нельзя, если брать развод изолированно, сам по себе. Постичь их, наверно, можно, если брать развод как звено в цепи, как ветвь с дерева, как часть общей проблемы – типа современной семьи и типа современного человека.
В XX веке перед цивилизованным человечеством встала массовая социально-психологическая проблема развода. Такого половодья разводов никогда не было, и с каждым десятилетием число их растет, затягивая в свои водовороты десятки миллионов людей.
Это симптом крупных сдвигов в человечестве, отзвук больших перемен в человеке и его семье. Но что это – болезнь цивилизации? Или, наоборот, излечение от старой болезни – окаменелости семьи, нерасторжимости брака?
Пожалуй, это и то и другое вместе, это противоречие прогресса, плата за движение человечества вперед. Такое движение – всегда сплав из приобретений и потерь, и даже у самых светлых сдвигов есть своя теневая сторона.
Вот, скажем, эмансипация – освобождение женщины. Это гигантский процесс истории, равный переходу от матриархата к патриархату, он благотворен по всей своей сути, но в будни людей он несет и свет, и тень. Равенство частенько понимают у нас как тождество, одинаковость; из-за этого женщины выполняют иногда тяжелые работы, разрушительно вредные для женского организма, а мужчины относятся к женщинам как к мужчинам, только семижильным.
Из-за этого же происходит странный «обмен частицами личности», когда многие женщины перенимают мужские повадки, а мужчины – женские. Омужчинивание («маскулинизация») женщин и оженщивание («феминизация») мужчин – новая черта в психологии современного человека, и в последнее время она делается тревожно массовой.
Особенно видно это у женщин, которые перенимают (и на работе, и дома) извечно мужские роли, а вместе с ними – их мужской психологический ореол.
И дело не только в том, что женщины все чаще курят, все хлестче пьют и щеголяют языком, который родился при матриархате. Главное, пожалуй, в том, что они перенимают мужскую – силовую – манеру решать конфликты: горлом или кулаком по столу, они теряют мягкость и делаются однолинейными в своем поведении.
Массовое ослабление женственности – огромная психологическая беда для семейной жизни, для культуры любви, для всего мира личных отношений. Женщина вырабатывает сейчас не меньше сейсмических волн, чем мужчина. Она не гасит мужские волны, сотрясающие семейную почву, а удваивает колебания этой почвы. А ведь женщина по своей природе может быть главным хранителем семейного мира, от нее больше, чем от мужчины, зависит свет или темь домашней атмосферы…
Но женственность, которую теряют женщины, не исчезает: по какому-то странному закону сохранения психологической энергии она переходит к мужчинам. При этом черточки, которые для женщины – украшение и достоинство (нежная мягкость, бережная осторожность, внимательность к мелочам), у мужчин вдруг обращаются в своих антиподов. Вялость и пассивность, долгие колебания без решений, уход от острых углов и трудности выбора, взваливание на женские плечи самых нервных грузов супружества, придирчивость – все это с эпидемическим размахом внедряется в психологию немалого числа мужчин…