Квартира № 4. Вейцман, девяносто, вдовец, металлург на пенсии, исповедует иудаизм, серьезно относится к запрету Торы в шабат включать электроприборы. От заката в пятницу до заката в субботу не разрешается включать-выключать свет. Если ему приходилось ехать в лифте, он катался до тех пор, пока кто-нибудь не выходил на его этаже. Он так распланировал свою жизнь, чтобы учесть любую возможную мелочь, но заснул во время показа телевизионного документального фильма о детстве Путина — простой человек! — и проснулся к началу радиопередачи все о нем же. Он успел уже шесть раз посмотреть документальный фильм о Путине, когда Аркадий выключил телевизор.
Квартира № 5. Генерал Кассель, сорок два, одет в непромокаемый гражданский плащ и ботинки.
Генерал жил в Петербурге, приехал в Москву по делам военной службы. Аркадий заметил на полу пустые бутылки шампанского и услышал женские всхлипывания в спальне.
Кассель шепотом сообщил, что проходил мимо и в темноте не заметил черной бытовки в ста метрах и, конечно, ничего не знает о том, что там происходило.
Аркадий спросил, как давно он проснулся.
— Вы меня разбудили.
— А вы оставались дома всю ночь? — поинтересовался Виктор.
— Да, с женой.
— Кто-то, кроме жены, был в квартире?
— Никого.
Дешевая ложь и рассказана как-то неубедительно, если только Кассель не спал наполовину в одежде. А батарея грязных стаканов и полные пепельницы свидетельствовали о том, что народу здесь было гораздо больше, чем он и жена. Кроме того, Кассель весь как-то подавался вперед, вставал на носки, как будто кого-то ждал.
А если Кассель что-то скрывал? — кто теперь чего-нибудь, да не скрывает? Виктору нравилось повторять: «С опросами все вышло не так просто: очень много лжи, очень мало времени».
Квартира № 3. 80-летняя Анна Фурцева была живой легендой. Поначалу Аркадий и Виктор не догадывались, что это «та самая» Фурцева. Дверь открыла маленькая гордая женщина в богатой шали. Губы, скорее то, что от них осталось — яркая помада, подведенные глаза, краска на веках. Позади на стене — фотографии черных мужчин в полный рост — на пенисы надеты колпачки, волосы украшены перьями райских птиц. Воины масаи — пьют молоко, смешивая его с кровью.
— Будете чай? — спросила Фурцева. Хотя это звучало больше как утверждение, чем вопрос.
Пока она суетилась на кухне, Аркадий осмотрел квартиру — экзотическое гнездо сороки — хлам и рухлядь: персидское покрывало, оттоманки с потрескавшейся кожей, мексиканские парео, резьба с Бали, чучело обезьяны и всюду, где только можно, фотографии в рамочках. Поперек комнаты вздыхал древний волкодав.
Виктор поздоровался с фотографиями молодой Фурцевой — с Хемингуэем, Кеннеди, Евтушенко и Фиделем.
— Просто секс-идолы своего времени…
— Простите… — Фурцева вернулась с подносом. — Чай, сахар, варенье?
— Эти фотографии — настоящие свидетельства эпохи, — сказал Аркадий.
— Переживут и наше время, — поддержал Виктор.
Фурцева налила чай.
— Да. Здесь столько всего… Мы назвали постановку о трех из этих мужчин «Эволюция». Это было в 1972-м. КГБ сорвало ее, но мы тогда же все восстановили. Мы сопротивлялись, но кто мы были — золотые рыбки против акул. Я не думаю, что вы вообще слышали об этом.
— Это теперь история, — сказал Виктор.
— Увы, с историей приходит возраст. А ему придают слишком много значения. Взгляните на портреты танцовщиков на пианино — от Нижинского до Барышникова…
На фотографиях — только мужчины, все они были запечатлены в прыжке, в полете, за исключением более пожилого — в белом костюме, его фотография висела в тени дверного проема…
Аркадий и Виктор расположились на оттоманках, а Фурцева присела на стул и по-девичьи подогнула ноги. Она поразила Аркадия — если бы Клеопатра дожила до восьмидесяти, она была бы похожа на Фурцеву. Во всем здесь был шик. Когда волкодав пускал газы, Фурцева зажигала спичку, метан сгорал в воздухе, всех окатывало волной.
— А теперь расскажите мне, что случилось. Я вся как на иголках. Я видела, как скорая помощь кого-то увезла из рабочей бытовки. Кто-то умер?
— Молодая женщина, — сказал Виктор. — Вероятно от передозировки, но мы должны рассмотреть все варианты. Вы не спали примерно в полночь?
— Конечно.
— Вы страдаете от бессонницы?
— Я извлекаю пользу из бессонницы. Все-таки у меня проблемы с солнечным светом. Мне нельзя пускать его в дом, поэтому весь день я прячусь в этом нелепом синем полумраке и могу выходить только ночью… Шутка, конечно, я — фотограф.
— И вы все еще занимаетесь фотографией? — оживился Виктор.
— О, да. А какие интересные типажи встречаются у Трех вокзалов. Просто монстры из канализации.
— Вы видели, как вывозили бытовку? — Виктор осторожно макал сахар в чай.
— Конечно.
— Вы не заметили, чтобы кто-то входил или выходил из бытовки до того, как ее убрали?
— Нет. …А молодая женщина была проституткой?
— Это — единственное, что мы знаем наверняка.
— Бытовку, наверное, увезли для более тщательного осмотра?
«Ага, на Северный полюс…», — мелькнуло у Аркадия.
Пес икнул, и Фурцева достала новый коробок спичек.
— Вы не заметили ничего необычного сегодня вечером? — спросил Виктор.
— Кроме вывоза бытовки, ничего. Сожалею, господа.
— Ну, что ж, спасибо, госпожа Фурцева, за превосходный чай. — Виктор привстал и почти поклонился. — Если вы еще что-нибудь вспомните, пожалуйста, позвоните. Я оставлю визитку. — Он положил карточку на край блюдца.
Она заколебалась.
— Правда, есть еще кое-что. Я думаю, что это не связанные вещи, но…
— Да, да, пожалуйста. Никогда не знаешь, что может понадобиться в расследовании.
— Ну, так вот, у меня внизу соседи, эти два сибиряка…
— Волчек и Примаков. Мы у них были.
— Не сегодня вечером, но ночью накануне они украдкой проскочили в дом с мешками для перевозки трупов. Мешки были полными. Вчера я случайно вышла из лифта этажом раньше (они все выглядят одинаково). И прежде, чем я вставила ключ в замок, услышала громкие голоса — они говорили о расчленении тела.
Глаза Фурцевой сияли.
— Вы шпионите за соседями? — Аркадий присоединился к разговору.
— Ненамеренно.
— Вы вставили ключ в замок и…
— Нет, до того.
— И как долго вы стояли у двери?
— Недолго. Секунд десять самое большое.
— Они открывали дверь?
— Да, но я отправила лифт на самый верхний этаж и пошла по лестнице пешком, а туфли несла в руках.
— Опасные игры.
— Да… — глаза Фурцевой загорелись.
— Вы очень довольны собой.
— Еще бы, так что не шушукайтесь, у меня превосходный слух.
— Вы носите очки?
— Когда читаю.
— Когда читаете, но не для того, чтобы смотреть на расстоянии? Вы понимаете, что я имею в виду под «расстоянием»?
— Во время войны я была кинооператором. А вычислять расстояние я научилась в Сталинграде.
«Это было опасно», — подумал Аркадий. Они с Виктором не выспались и еле волочили ноги. Поблагодарив за чай, последнее, что они хотели бы услышать, это рассказ о ночном приключении. Заметив тревогу на лице Виктора, Аркадий, наконец, понял, в какой ситуации они оказались.
— Хорошо, госпожа Фурцева, пожалуйста, вспомните точнее, что именно сказали Волчек и Примаков. Их точные слова.
— Точные?
— Именно так.
— Своим тягучим сибирским говором один сказал: «Где я закопаю ее гребаную голову?» Другой ответил: «Твою мать, ну где там твоя голова?..» Первый сказал: «В этой чертовой бытовке — настоящее побоище». Второй: «Да ты едва не обделался от страха! А она уже давно была мертвой, поэтому и крови не было». Тут разговор внезапно прервался, и в этот момент я повернула ключ и вошла в дверь.
Она зажгла спичку, как будто поставила точку.
— Они не похожи на ребят, которые бы просто дурачились, — сказал Аркадий. — Вы видели их с тех пор?
— Нет, но я, конечно, слышала их.
— Сегодня вечером?
— Да.
— Вы можете точно назвать время?
— Начиная с обеда. Я слышала, как они ругались, пили пиво и смотрели футбол.
— Вы абсолютно уверены, госпожа Фурцева? Вы всю ночь были здесь, никуда не отлучались? — уточнил Виктор.
— Каждую минуту этой ночи.
— Ваши соседи проявили какой-нибудь интерес, когда вывозили бытовку?
— Нет.
— Они вообще когда-нибудь проявляли интерес к бытовке?
— Нет.
Виктор расслабился и развел руками. Сибиряки могли налево и направо резать свои трупы до тех пор, пока у них не было никакой связи с бытовкой. До тех пор это чужие проблемы.
9
Наблюдать за Маей было мучительно. Женя видел ее бесполезные попытки заговорить с пассажирами, которые сходили с утреннего поезда из Ярославля. Ее отстраненность от людей во время поездки стала теперь помехой: никто не помнил ее красных волос, никто не видел ее ребенка. Никто никогда не слышал о бабе Лене. Она старалась напомнить им игру в карты и ссоры между нефтяниками. Так это обычное дело в дороге — отвечали ей люди. Они торопились по своим делам. У них не было времени на разговоры. Она побежала за священником, которого помнила по крошкам на бороде. На этот раз на ней поблескивали крупинки сахара. Но и у него не осталось никаких воспоминаний.
Женя видел, что Мая ослабела под невыносимым напором бабушек. Голубушка, как же ты могла потерять ребенка? А ты молилась Святому Николаю, девочка моя? Ребенок — это твоя маленькая сестрица? Такого раньше не случалось?.. Ты принимаешь наркотики? Если цыганка попросит милостыню, не забывай смотреть за ребенком.
Платформы, кафе, залы ожидания, переходы, вестибюли, детские комнаты, билетные кассы — слишком большое пространство. Пешеходные переходы забиты ларьками и торговцами — они постоянно приставали к ней со своими ножницами, кусачками и прочей ерундой. Мае хотелось кричать. Наконец, она оказалась в большом зале вокзала. Она выглядела пешкой на гигантской шахматной доске, пешкой, у которой, быть может, больше не осталось ни одного хода.