– Спокойной ночи, – сказала Алиса, потупив глаза. От полной бесконтрольности своей жизни ей самой стало неловко.
Один из корпусов РГСУ, ВУЗа, в который перевел Алису отец, располагался тоже на Мамайке, в десяти минутах ходьбы от теткиного дома. Разумеется, это было лишь забавным совпадением, а не злобным родительским заговором с целью замкнуть цепочку дом-учеба, хотя второе упорно лезло в голову, когда после занятий Алиса как-то сразу оказывалась дома, а необходимость каждый день выезжать в город уже не была необходимостью. Но, даже разговаривая с родителями по-прежнему сквозь зубы, какая-то подспудная часть Алисы, возможно, маленькая Алиса, все равно старалась делать все правильно – ходить на занятия, учиться, держаться подальше от шумных компаний, а лучше вообще – от компаний, словом, быть послушной хорошей девочкой. Большая же Алиса понимала, что движет этой новой псевдохорошей девочкой вовсе не ответственность, а только чувство вины, так что хорошесть эта была совсем ненастоящей, просто закончился большой омский загул, началось сочинское похмелье, которое тоже не может длиться долго. На одном чувстве вины далеко не уехать. Новые однокурсники на первый взгляд казались ей совсем бесцветными, хотя таких ярких помад у девчонок не было ни в Омске, ни в Сургуте, на второй же взгляд не было желания. Для себя Алиса решила, что, видимо, самая интересная часть сочинской молодежи все-таки предпочла учиться в других городах.
На следующий день после разговора с теткой головная боль прошла, Алиса вяло отсидела две пары в мамайском корпусе, потом так же вяло и без удовольствия выпила с одногруппницей невкусного кофе из автомата. До следующей пары, уже в другом корпусе, оставалось два часа, с расчетом на обед и дорогу, но ни обедать, ни, тем более, куда-то ехать совсем не хотелось, и Алиса пошла на море. За два месяца в Сочи она, конечно, пару раз саботировала учебу, но это, скорее, было результатом борьбы большой Алисы с маленькой, сегодняшний же саботаж был настоящим, без угрызений совести, самокопаний и маминого голоса в голове.
«Просто не хочу».
День был пасмурный, сырой, даже скользкий от влажности, но безветренный. Серое море сливалось на горизонте с таким же серым небом, сплошь затянутым облаками, горы позади словно кто-то стер ластиком. Мама перед отъездом просила делать побольше морских фотографий и отсылать ей по электронной почте, поэтому Алиса для себя море делила не на синее и серое, а на то, которое хочется фотографировать, а которое – нет. Даже в дождливую погоду можно было сделать красивый кадр, но бывали дни, когда море было абсолютно нефотогенично. Сегодня оно было невыспавшимся человеком, закрывавшим рукой лицо от фотообъектива, злое, отчужденное. «Не смотри на меня», – говорило оно, – «я болею, я плохо спало. Я хочу быть незаметным».
Смотреть Алисе не больно-то и хотелось, в общем-то, она могла сказать морю тоже самое, но нужно было встряхнуться. В такие моменты Алиса включала в себе маму. Включенная мама делала всякие глупости, которые настоящая мама, скорей всего, делать бы не стала, например, сейчас она быстро скинула обувь с носками и зашла в воду по щиколотку.
– АААА! – противней холодной воды может быть только острая прибрежная галька.
– Вах, апссем! – восхищенно произнесла проходящая мимо пожилая армянка с полным ведром мелкой рыбешки. Рыбный фан, шедший от ведра, замечательно дополнил и воду, и гальку. – Хороший вода?
– Отличный, – невесело ответила Алиса, осторожно выходя из моря, и стряхивая воду со ступней.
– Ставрида, – показала старуха на ведро, – свежий, крупный, поймали только.
В подтверждение она вытащила рыбеху из ведра и призывно покрутила ее из стороны в сторону. Алиса, надевая носки, показала ей большой палец вверх.
– Двести за кило, тысяча за ведро, а?
– Я рыбу не люблю, спасибо.
– А, – добродушно отмахнулась от нее армянка и пошла дальше. Следом за ней уверенно шла мясистая кошка, явно высоко ценившая свежесть ставриды. Алиса завистливо посмотрела им вслед. Старуха хотела продать рыбу, и обязательно ее сегодня продаст, кошка хотела поесть, и ей тоже это наверняка удастся, а чего хотелось Алисе?
«Мороженки…», – прошелестела маленькая Алиса у нее в голове.
«От мороженок жопа растет», – ответил мамин голос большой Алисе. И точно.
Капуста работал старшим менеджером в салоне сотовой связи на Торговой Галерее. Салон закрывался в семь, и Алиса хотела будто бы случайно проходить мимо в это время. Нормальный человек предпочел бы позвонить, но Алисе проще было прослоняться где-то весь день, а вечером еще и поехать на переполненном автобусе в центр. Зато выйдет непринужденная встреча вместо натужного телефонного разговора. На выходе с пляжа, в торговом ряду, Алиса снова увидела армянку со ставридой. Кошка неподвижно сидела напротив, прикрыв глаза.
– А можно только две рыбки купить?
– Ему, что ли?! – старуха, сдвинув широкие брови, кивнула на кошку. – Да он сегодня лопнет!
Алиса виновато улыбнулась.
– А, химар кату! – возмущенно ворчала армянка, доставая бумажный кулек и складывая туда две небольшие рыбки, – на, денег не надо, прогони его только потом, смотреть на него тошно!
– Спасибо.
Сеанс кошачьего гипноза был успешно завершен. Кошка проглотила рыбу, как удав, и медленно, с достоинством удалилась в кусты. Эту битву она выиграла без войны.
– Двести за кило, ведро за тысячу отдам, – напомнила армянка.
– Да я помню, – ответила Алиса и пошла на остановку.
До Торговой Галереи ехать было недалеко, но, в связи с глобальной перестройкой города перед Олимпиадой, ехать было долго хоть куда. За час Алиса смогла доехать только до парка Ривьера, и, рискуя окончательно встать на следующем участке пути, вышла из автобуса и пошла пешком. Если разобраться, хоть Сочи и был на самом деле все-таки куда больше, чем могло показаться «двухнедельному» туристу, многие места были в пешей доступности, что не могло не радовать. И Алиса, неспешным шагом спускающаяся с возвышенности, темным, но теплым ноябрьским вечером, в расстегнутой кожаной куртке, не могла этого не ценить. В Сургуте давным-давно лег снег, в Омске началась злая, бесснежная пока еще зима, в Сочи же цвели османтусы и сочной зеленью поблескивала трава в свете фонарей. Воздух влажный, густой, по вечерам особенно тягучий и даже словно объемный из-за легкого тумана. Чуть-чуть совсем стынет нос, рукам тепло в карманах, на ногах кроссовки, а не сапоги. Вокруг стучат каблучки чьих-то туфель, люди громко говорят и смеются в телефоны. Армянка уже, должно быть, расторговалась на сегодня, кошка спит на чьей-нибудь машине и видит во сне рыбу, и хорошо-то как ведь, и, в то же время, все вокруг чужое. Чужое в ярких помадах одногруппниц, в роскошных меховых жилетках, в которые, как в униформу, одето полгорода, в мелкой речке, в узких улицах, в открытых и громких людях. Чужое не потому, что чужое, а потому, что просто не твое. Город по-своему хорош, да и в принципе – хорош, но весь ее негатив связан не с ним, а с тем городом, из которого пришлось уехать, где холодно, ночь и часть ее жизни.
Подходя к салону, она издалека еще увидела долговязую фигуру Павла.
Алисе нравилась в самой себе некая легкомысленность, граничащая с пофигизмом. И правда, о своих новых знакомых она мало что потрудилась узнать. Капуста работал здесь, это он сам рассказал, Павел, видимо, – его коллега, тогда и придурочный Вадим может быть где-то неподалеку. От этой мысли Алиса поежилась и стала вытягивать шею, пытаясь разглядеть Павлова собеседника, стоящего в тени, но им оказалась пышная девица, курящая с таким видом, будто отбывала страшное наказание.
– Вы, Татьяна, олицетворяете собой сразу несколько смертных грехов, – вещал ей Павел, – перечислить?
– Не стоит.
– А я перечислю. Чревоугодие, уныние….
– Вот у кого такой дурак, как ты, мог родиться? – спросила унылая Татьяна в темноту.
– Моя мама… – начал было Павел, но, увидев Алису, историю быстро свернул. – О, здорово! А мы сегодня тебя как раз вспоминали. Сейчас Константин Викторович салон уже закрывает…
– С каких это пор он прям Викторович? – ехидно спросила Таня.
– Вообще-то, он мой начальник.
– Тогда и я твой начальник.
– Ты – мой темный повелитель!
Таня закатила глаза и достала из сумочки зеркальце и губную помаду.
– Ты тоже здесь работаешь? – спросила Алиса. Краем глаза она наблюдала за Капустой, который уже переоделся и ставил салон на сигнализацию.
– Ага. Курьером. Ну, как в фильме.
– Ой, держите меня семеро, – пробормотала Таня, старательно нанося на губы второй слой красной помады.
– Ты, Татьяна, знаешь, такую песню – «Не пьют мужики по полгода, а Таня по-прежнему дура»39?
Таня невозмутимо стала вызывать такси.
– Я так рад тебя видеть, – Капуста неловко приобнял Алису за плечи и просиял такой же неловкой улыбкой.
– Да я тут бродила как раз неподалеку…
– Давай я тебя подвезу, у меня шлем второй есть. Не могу позволить, чтоб такая шикарная женщина ездила на каком-то там такси! – кричал Павел в темноту, сгибая и разгибая ноги, как в танце.
– Никуда я с тобой не поеду, я же не психическая, – спокойно парировала Таня, не повышая голоса, впрочем, Алисе почудилось в ее голосе удовольствие от ситуации.
– Паха, спой ей еще про ай эм э крип, ай эм э видоу40! Пойдем отсюда, это надолго тут будет, не переслушаем, – Капуста решительно взял Алису за руку, уводя от препирающейся парочки, – ты свободна? Давай до моря прогуляемся?
Алиса пожала плечами.
– И как она это терпела? – спросила она уже на выходе из Галереи, когда Павел с Таней остались позади. – Еще песню эту дурацкую спел…
– Таня-то? Да нормально все. Это же он так за ней ухаживает. У него непреодолимое влечение, как он сам говорит. В прошлую зарплату такой букет ей притащил, как на фотках с «Одноклассников». Но, правда, пьяный…