– Я так напилась вчера, – сказало Алисино чувство вины вместо приветствия, глядя прямо на тетку.
– Бывает, – немного погодя, ответила та.
Она села напротив Алисы. Мягкий свет настольной лампы выделил нарисованную бровь, искусственно приподнятую, и глубокую сеточку морщин под карими, как у папы, глазами.
– Знаешь, мы говорили с твоим отцом, – начала она, а Алиса сразу зашмыгала носом от ее спокойного тона и упоминания отца, – он мне много чего рассказал… С чем-то я согласна, с чем-то нет. Я считаю, что мы не можем обвинять наших детей. Они стали такими, какими мы их вырастили. Все их недостатки – это, прежде всего, наши ошибки. И твои родители тоже сделали ошибки, и поэтому ты здесь. Просто они не знают, где ошиблись, и…
– А есть родители, которые не делают ошибок? – перебила ее Алиса. Ее почему-то неприятно задела такая ненавязчивая критика своей семьи.
– Нет. Я таких не знаю.
Детство Алисы пахло шариковой ручкой и акварельными красками. Вечерами они часто ложились с родителями на пол, и двадцатидвухлетняя мама самозабвенно рисовала для Алисы принцесс – в сарафанах, в платьях с кринолинами, с коронами и шлейфами, а папа смеялся, и говорил, что все мамины принцессы похожи на соседку Олю Афонину, и шутя отталкивал ее руку, пытаясь нарисовать для афониной принца, но рисовать совсем не умел, и мама хохотала, а Алиса пряталась за папину спину и тайком лизала потрясающе вкусную медовую акварель. А следующим вечером начиналось все тоже самое – «Давайте рисовать афониных!» – кричала Алиса, и папа щипал хохочущую маму, пока мама выводила синей ручкой афонинское лицо, и запах этой самой ручки, и мамины пряные духи, и папина колючая щетина – все заставляло четырехлетнюю Алису визжать от восторга.
Мама с папой хотели пожениться после того, как мама окончит институт, но на втором курсе мама уже родила Алису, поэтому пожениться пришлось намного раньше запланированного, и к учебе мама больше не возвращалась. Это неоконченное образование навсегда осталось между мамой и дочкой неким упреком, который никогда не произносился вслух, но который сложился в основной постулат Алисиного воспитания, когда мама говорила:
– Главное – получить достойное образование!
Когда папа говорил:
– Мальчики подождут, с ними потом все само сложится!
Когда бабушка говорила:
– Погоди ты веселиться, веселья еще в жизни потом столько будет!
Папа по своей специальности не работал никогда. Алисиной маме, еще беременной, пришла в голову гениальная мысль – шить болоневые плащи и куртки на продажу. На следующий же день кухонный стол из однокомнатной кооперативной квартиры переехал на дачу, а его место почетно заняла швейная машинка. Мама, избалованная дочка летчика и главбуха, разбиралась в моде, потребительском спросе и неплохо шила, а еще была полна юношеского оптимизма, папа любил маму и оказался талантливым учеником, поэтому через месяц после рождения Алисы, получив диплом, положил его на полку и с упоением погрузился в индустрию верхней одежды. В девяносто втором году плащи были востребованнее проектировки мостов – кому нужны мосты, куда? – и родители шили сутки напролет. К моменту вечерних рисований афониных кухонный стол вернулся на свое законное место, а швейная машинка перебралась в арендованную мастерскую.
Только повзрослев, Алиса поняла, что, в общем-то, ничего и никогда не мешало маме вернуться к учебе, а это ее первое блестящее, как ни странно, состоявшееся предприятие было ничем иным, как попыткой залатать свое чувство вины, отыграться перед родителями, у которых были серьезные профессии и на двоих три высших образования, а еще непутевая дочка со школьным аттестатом и ребенком в восемнадцать лет.
Алиса помнила волнующее, захлебывающееся свое детское счастье – от смеха мамы и папы, от запаха красок, от маленькой однокомнатной квартиры, в которой они тогда жили и в которой все делали вместе. И если ее взрослых родителей, ищущих свое место в жизни в тяжелых буднях девяностых, эти стены, безусловно, душили, то ей они казались сказочной крепостью, защищающей их от внешнего мира.
Но стены крепостью не были, а мир менялся. Родители начали часто ссориться – до крика, до битья посуды, а по вечерам из детского сада Алису забирал кто-нибудь из старших родственников. Больше всего ей нравилось, когда это был мамин отец, летчик, высокий и привлекательный мужчина. У деда было мало свободного времени между рейсами, но именно он никогда не вел ее домой сразу, и они обычно еще долго гуляли, а дед рассказывал всякие чудные истории – про Нильса и диких гусей, про Моби Дика, приплетая к ним свои выдумки. Скорее всего, он просто не считал нужным лишнего нахождения внучки в разваливающейся семье, но Алиса, даже тогда, маленькая, всегда чувствовала внутри деда такого же, как и она, ребенка. Часто они бродили по парку, расположенному неподалеку, и именно внутренний дедовский ребенок безошибочно заводил Алису в ее самое любимое место – к неработающему, заброшенному фонтану, и она, взвизгивая каждый раз от восторга исполненного желания, забиралась на его бортик, раскидывала руки в стороны, представляя себя самолетом ТУ – 154, и они долго, пока совсем не стемнеет, ходили по кругу.
Алиса хорошо помнила это ощущение полета и бешеного счастья, помнила свои раскинутые в стороны руки и улыбающегося деда, иногда осторожно поддерживающего ее, чтобы она не свалилась с бортика, и красное закатное небо, и ветер, сильный, но теплый, и цветущие яблони вокруг и их запах, щекочущий нос. Был ли это только один день, или это была целая весна? Сколько ей лет, пять?
Угадай, где?
Когда Алисе исполнилось шесть, мама сказала, что папа уехал в очень далекую командировку, возможно, даже в Китай.
– Привезет тебе оттуда что-нибудь китайское, – отрывисто сказала мама, собирая вещи.
«Что-нибудь китайское» привело Алису в восторг, поэтому ее не особо смутило то, что они переехали к маминой подруге. К родителям мама возвращаться не пожелала, видимо, чтобы снова не чувствовать себя непутевой девчонкой, а у подруги была лишняя комната, которую та, по-дружески, сдавала совсем недорого. Деньги на комнату папа присылал из Китая, который, как оказался, был совсем недалеко, за две автобусных остановки, у его родителей. В Китае папа грустил и выпивал по вечерам. Повзрослевшую Алису, которая жила у папиных родителей во время своей недолгой учебы в институте, эта история изрядно веселила.
– Ладно, – часто говорила она друзьям после посиделок, – поеду я домой, в Китай.
Потом Алиса пошла в первый класс, а у мамы родилось еще пару блестящих идей. Болоневые плащи были давно не в моде, бизнес развалился, рубль упал, а доллар вырос и стабилизировался, и надо было делать что-то новое. Папа вернулся из своей далекой командировки, чтобы увезти с собой Алису. В Китае ее плотно окружили заботой, плотно настолько, чтобы не было времени скучать по маме – бабушка водила ее в кружок народного пения, дедушка учил первоклассно свистеть и играть в несложные карточные игры, а папа, как бы не был занят, всегда сам отвозил и забирал ее из школы. Следуя правилам ППЦ, это, впрочем, было несложно.
Потом командировка понадобилась уже и маме, и папе, но, так как Алисе было уже почти девять, место ее назначения скрывать не стали – Сургут, «это далеко, на Севере». И, так как Алисе было уже почти девять, она отреагировала на эту новость без должного энтузиазма.
– Это ненадолго, ненадолго, – шептала мама, зацеловывая на прощание ее лицо, но Алисино воображение уже подсовывало ей картинки – вот мама, в тулупе и валенках, бредет сквозь метель по далекому, холодному городу, а брошенная, никому ненужная Алиса сидит одна в пустой квартире.
Никакой пустой квартиры, конечно, не было, Алиса переехала к маминым родителям, которые пошли по проторенной дорожке – загрузили внучкин день до отвала, к пению прибавились английский, репетитор по математике и обязательное посещение театра по выходным. Бабушка пыталась разобраться, к чему у Алисы больше способностей – к цифрам или к буквам, и мысленно уже подбирала ей ВУЗ, у внучки ведь все должно было сложиться совсем по-другому, чем у дочери. Мама с папой звонили каждый день, но всегда по отдельности, и хотя в девять лет Алиса уже знала, что они давно развелись и больше не семья (а с кем тогда у нее семья?), у нее все равно теплилась надежда, что они там, в далеком заснеженном городе, вместе, и когда папа ей звонит, мама жарит ему котлеты, и просто не может отойти от плиты. Главной отдушиной в те времена были нечастые вечера, проведенные с дедом – он тогда летал последний год. Алиса, хоть уже была довольно высокой девочкой, забиралась к нему на колени, и они вместе листали атлас мира, небольшую книжку в мягкой синей обложке. От атласа чудно пахло, как от журнала, он был весь цветной и раскрывал перед ними целый мир. Обычно Алиса тыкала в первую попавшуюся страну («Бирма! Аргентина!»), а дед что-нибудь про нее рассказывал, и перед ней проплывали красочные картинки далекой, волшебной жизни. Когда надоедал атлас, они брали книгу с репродукциями картин из Эрмитажа, дед к тому времени часто засыпал с Алисой на руках, а она тщательно перелистывала каждую страницу, с благоговением рассматривая картины и вслух прочитывая их авторов и названия. За год она выучила их все наизусть, включая сноски к каждой, и, гордая собой, мечтала, как она когда-нибудь попадет в этот самый Эрмитаж и уж точно нипочем там не заблудится.
А потом родители вернулись – вместе, вдвоем, вернулись за Алисой. Смена обстановки необходима была маме, чтобы вновь сойтись с папой. В Сургуте они занялись оптовыми продажами из Китая, только теперь настоящего, и купили в кредит двухкомнатную квартиру, где и планировали теперь жить снова втроем, как раньше, и дело осталось за малым – забрать дочку.
У Алисы совсем не было друзей; вследствии природной замкнутости и избыточного времяпровождения с пожилыми родственниками, она очень тяжело сходилась со сверстниками, и переезд был для нее шоком. Она проходила в истерике два дня, плакала до посинения, как маленькая, бабушка отпаивала ее каплями и ругалась с мамой, мама заламывала руки, а папа пыхтел на кухне.