– В детстве я точно хотела больше собаку, чем новых родственников. А потом… не знаю. Даже не представляю, чтобы у меня сейчас был какой-нибудь брат, или, того хуже, сестра.
– Видишь, какие мы все разные. И Вадька с Костей тоже очень разные, но мне кажется, им на самом деле всегда не хватало друг друга. Даже если они ничего друг о друге не знали. Они похожи на одного человека, разделенного надвое – кому-то досталось одно, кому-то другое, и когда они вместе, то чувствуют себя сильнее. Чувствуют себя кем-то целым… хоть никогда в этом друг другу и не признаются. Словно каждый из них заполнил какую-то пустоту в другом… Ну, по крайней мере, мне так кажется.
Такую пустоту Алиса знала очень хорошо. Иногда ей даже казалось, что ее можно нащупать – вот рука, вот нога, ребра, а потом проваливаешься, как в черную дыру. Дыра могла уменьшаться в хорошие периоды, могла расти, как сейчас. Во времена, когда Алиса была маленьким грецким орехом, а ее семья – уютной скорлупой, никакой пустоты не было вообще, но потом Алиса выросла, скорлупа выросла, но пошла вся трещинами, и пустота начала брать свое. Тогда Алисе казалось, что ее надо заполнить хорошими друзьями, увлечениями, и все наладится, но мир вокруг нее стремительно менялся, начали меняться города, и пришлось забрасывать ее кем и чем попало, лишь бы она исчезла. Зато в разгар шумных вечеринок мысли о пустоте и одиночестве просто не возникали.
– Красиво говоришь, – сказала, наконец, Алиса, но Эля уже ничего не ответила, ставя этим молчанием точку на данной теме. Ее рисунок был почти готов, и он был таким же красивым и ладным, как и ее слова, и ее пение. Наверное, действительно, талантливый талантлив если не во всем, то во многом.
– Ты где-то по художественному профилю учишься?
– Я давно уже отучилась, – Эля сосредоточенно добавляла белые буруны на волны, но губы ее тронула едва заметная усмешка, – вообще-то мы с Вадимом почти ровесники, мне уже двадцать пять. Я просто так выгляжу. Не тушуйся, я уже привыкла. Это у нас семейное. И – нет, я училась не по художке. Это просто хобби. Хорошо успокаивает. Ну, кто-то гири тягает, кто-то вышивает, а я люблю акварельки. К тому же, в таком месте живем, ну как не рисовать!
Красное солнце быстро двигалось к кромке горизонта, и море все меньше становилось похожим на Элькин рисунок. Алиса уже хорошо знала эти часы – небо могло долго наливаться розовым, но когда солнце уже подплывало к морю, закат происходил стремительно, и после недолгой статики размазанного алого по небу, на город обрушивались сумерки. Холодало, нужно было идти домой, но невозможно было даже приподняться. Эля уже закончила рисовать, и деловито складывала краски обратно в коробку в каком-то странном, только ей понятном порядке. Ускользающее за горизонт солнце нарисовало на ее носу и челке яркое пятно, как прощальное рукопожатие.
– Тебе нравится то, что ты есть сейчас? – спросила Алиса, помогая ей собрать кисточки. За последние десять минут, в свете полученной информации о возрасте, Эля резко повзрослела и даже помудрела в ее глазах.
– Ты про работу или вообще?
– Да про все. И про работу тоже. Про предназначение.
– Предназначение! Мне кажется, про предназначение еще рано очень говорить. Кому-то вообще никогда не придется. Кто-то только ближе к концу что-то поймет. Смешная ты. Я работаю в зоомагазине и несколько раз в неделю даю частные уроки вокала. Я очень люблю животных, и люблю петь. Деньги лопатой не гребу, но на жизнь хватает, мне особо-то ничего и не надо. У нас с мамой малюсенькая однокомнатная квартира, мы здоровы, сыты, одеты, вокруг – море, что еще можно хотеть такого материального? Вадя говорит, что я дура, но я вообще не понимаю, как может что-то не нравится в жизни! Столько всего прекрасного, вот прямо во всем, ты только оглянись!
– А когда кто-то болеет, умирает – что в этом прекрасного?
– Ничего. Но это неизбежно. Это должно учить нас радоваться тому, что есть, я так думаю.
– Завидую я таким, как ты. Вот правда, по-хорошему завидую. Я так не могу. Я всегда чем-то недовольна, о чем-то грущу. И совсем не знаю, кто я и зачем. Не знаю, кем я могу стать, и кем стану.
– Но тебе только двадцать…
– И это уже не шестнадцать, – поучительно парировала Алиса, подражая отцу, – должно какое-то осознание начинать появляться. А у меня совсем – вот нисколечки! – не появляется, мне кажется, даже больше с каждым годом куда-то исчезает… Вот ты всегда знала, кем хочешь стать?
– Я всегда знала, кем я, скорее всего, стану.
– И кем же?
– Матерью-одиночкой, – улыбнулась Эля, – у нас в семье как-то у всех женщин так получается. Не задерживаются мужчины.
– И никак этого не избежать? – обескураженно спросила Алиса. Такую точку зрения на свое будущее, да еще и поданную с глуповатой улыбкой, она встречала впервые.
– Ну пока ни у кого не получилось! Да нет, я не фаталистка, это типа шутки что-то. Но в каждой шутке…
– И не страшно?
– Ну, главное ведь, что матерью…
В самом конце ноября погода испортилась, утро начиналось с холодного, колючего дождя, днем тучи рассеивались и выходило обманчивое солнце, на котором слепило глаза без темных очков, но точно так же, как и утром, стыли уши и нос. Алиса достала свой старый омский пуховик, сроду не бывавший ни под дождем, ни под ярким солнцем, местные жительницы облачились в элегантные норковые пальто, под дождем превращающиеся в шкурки драных кошек.
– Купи себе хороший зонтик, – посоветовала Алисе тетка, – он тебя и от дождя, и от снега спасет.
– От снега?..
Снег, бывающий в Сочи не каждую зиму, все-таки выпал на пару дней – но позже, уже в январе, и, действительно, как по мановению волшебной палочки, в городе раскрылись зонты, на которых минут за десять образовывались целые сугробы, зонты тяжелели, провисали, отряхивались, и снова гордо поднимались над головами их владельцев. Шапки и перчатки, по крайней мере, с целью просто согреться, одевались здесь только в самых крайних случаях.
В конце ноября же просто начались дожди. Слышать новогодние мелодии, уже долетающие из телевизора, под ровный стук капель за окном первое время было дико, но со временем Алиса привыкла. Потом пришлось привыкнуть к тому, что пуховик, согревающий обычно в двадцатиградусные морозы, отказывался здесь это делать в солнечный день с температурой воздуха плюс пять, что в сумку одновременно должны помещаться и зонтик, и солнцезащитные очки, а теплые резиновые сапоги – самая что ни на есть нужная вещь в любом зимнем гардеробе. Единственное, к чему Алиса отказалась привыкать, так это к регулярным отключениям каких-либо жизненно важных функций в городе – света, воды, тепла, а происходило это часто. Теткин дом был полностью электрофицирован, и отключение света грозило его же концом в масштабах маленькой квартиры. Однажды электроэнергию отключили на четыре дня, и, так как котельная, отвечающая за подачу горячей воды и отопления в данном жилом комплексе, также работала от электричества, а не от газа, то данные услуги также угасли. Дом стремительно остыл, ледяная вода из-под крана обжигала руки; используя последний заряд на сотовом, тетка громко и бесполезно ругалась с начальником ЖКХ, а Алиса лежала одетая под одеялом и потухающим взглядом умирающего альпиниста в горах наблюдала за голубоватым огоньком, мигающим из теткиного телефона.
– Предолимпийские ремонтные работы, – зло подытожила тетка, нажав отбой.
– А разве Олимпиада не в Адлере с Красной Поляной будет? – вяло спросила Алиса из-под одеяла.
– Обещали через два часа включить отопление с горячей водой.
– Круть…
В тот понедельник она все же встретилась с Капустой – бегать от него уже было просто смешно, они немного послонялись по городу, но потом замерзли и решили ехать в сторону дома. Мамайка встретила их темнотой.
– Ааа, – только и смогла простонать Алиса, ударившись лбом о запотевшее автобусное стекло.
– Пойдем к нам, – предложил Капуста, – у нас плита газовая, можно хоть чаю попить.
Их квартира была в старой пятиэтажке недалеко от Октябрьского санатория, оценить ее размеры в темноте было трудно, вроде бы было эхо от их голосов, как в большом помещении, но светя перед собой фонариком из сотового, Алиса постоянно натыкалась только на углы.
– Осторожно, – услышала она голос Капусты впереди от себя, – тут однокомнатная переделана в двушку, планировка черт знает какая. Кухня здесь, на балконе.
Он зажег две конфорки зажигалкой, и Алиса увидела, что она действительно стоит на типичном узком балконе, застекленном и теплом, где в одном углу расположена небольшая газовая плита, а рядом с выходом – крошечный столик с табуретками. Кушать втроем, или даже вдвоем за ним было совершенно невозможно, поэтому трапезы, скорей всего переносились в комнату, если вообще были совместными.
– Странно как. А что в кухне?
– Комната. Это сочинский вариант. Считай, дом рядом с морем. В одной комнате можно жить всей семьей, а другую сдавать бздыхам на лето.
Бздыхами местные называли туристов. Алисе всегда казалось, что слово это звучит крайне обидно:
– Ой, ну ты-то куда – бздыхи. Вообще бесит, когда так говорят!
– Ага, а ты вот летом посмотри на них. Нет, есть нормальные люди, ну, туристы. А есть бздыхи.
Спорить Алисе не хотелось. Глаза уже привыкли к темноте, она села на табуретку и с интересом оглядывалась на «сочинский вариант». Голубоватый газовый огонек игриво подмигивал, так и просясь что-нибудь разогреть.
– Тут, в Сочи, начинаешь ценить простые вещи – газ, электричество, горячую воду, – улыбнулась она, – у тети Светы сейчас даже чаю не попить, полный предолимпийский мрак.
– Ага, что-то мне подсказывает, что потом мрак будет постолимпийским… А хочешь глинтвейн? У нас есть немного вина, могу сделать.
Алисе было по-прежнему немного неловко оставаться с ним наедине, и она захотела. Капуста тут же начал деловито шурудить по шкафам.
– Хорошо, когда на кухне синим цветком горит газ! – весело сказал он, ставя на огонь ковшик с вином.