— А Деденихи тогда кто? — спросил он, сим вопросом настраивая Деба на продолжение разговора.
— Послушай, все это так запутано… Деденихи и в самом деле отец Лау-Ко, но…
— Так кто приходил к купцу? — потерял терпение Конан. — Деденихи или Лау-Ко?
Красивый Зюк с сожалением посмотрел на гостя, при этом в душе безумно радуясь его интересу. Варвар с его первобытным чутьем угадал верно: трепливый бандит изнывал от желания поболтать, и ради этого готов был рассказать все, от начала и до конца, тем более что ему тоже чудился мрак царства мертвых — только за спиной Конана, — а кого там волнует, что произошло в действительности… Значит, тайна Деба умрет вместе с этим угрюмым грубым парнем, что и требуется…
— Я же сказал тебе — Лау-Ко… — произнес он торопливо, словно опасаясь, что гость перебьет его и вернет к вопросу о талисмане (тем не менее едва Конан подумал, что вот он — настоящий признак старости, Деб усмехнулся и продолжал уже совершенно спокойно). Ясно было, что он вовсе не опасался этого вопроса, ибо ответ приготовил заранее, а лишь считал его незначащим и недостойным внимания. — Что ж… Я вижу, пытливый ум твой требует правды? Хорошо, я поведаю тебе ее.
Почтенный Деденихи, коему ныне перевалило б уже за сто лет, давно поселился на сопках Серых Равнин — я даже и не помню когда. Он — непутевый дядюшка моего бедного отца, в юности покинувший родной дом (к слову сказать, он появился на свет не в какой-то там поганой горной деревушке, а в Эруке, у знатных и богатых родителей). Шлялся Деденихи по миру всю свою жизнь, так что сия часть рассказа Лау-Ко глупому купцу есть истина, равно как и та часть, где говорится о его благочестивой супруге Те-Минь и ее пребывании с сыном в Кью-Мерри. Она, бедняжка, познала и нужду и беду, потому как в чопорной Бритунии женщина с ребенком, но без мужа, считается кем-то вроде бродячей собаки, особенно если эта женщина имеет другой разрез глаз…
Надеюсь, тебя не очень удивит, если я скажу, что и сам такого же мнения? Кхитаянка и шемит… Фу! Все равно что обезьяна и гиена… От этого-то противоестественного союза и родился мой отвратительный дядька Лау-Ко… Мать его после внезапного и бесследного исчезновения возлюбленного перебралась в Шем и поселилась в качестве прислуги на постоялом дворе у одного сладострастного старика. (Отступая от прямой тропы моего рассказа несколько в сторону, замечу, что постоялый двор сей находится рядом с моим нынешним домом, а если быть совсем точным, так на этом самом месте, где мы с тобой сидим.)
Так вот. Клянусь тебе грудью Иштар, варвар, даже я содрогаюсь, только представлю, чем он заставлял ее заниматься! Но боги были милостивы к этой женщине: хозяина ее вскоре прибил до смерти пьяный постоялец, и она осталась одна. Мерзавец Лау-Ко подрастал, понемногу проявляя в своем характере самые что ни на есть гнусные черты полукровки, и мать нарадоваться не могла на ненаглядного сыночка, который заправлял всем хозяйством почище ее убиенного мучителя.
Спустя там-там-там лет (прости, я не стану придерживаться точных дат жизни моей семейки) на постоялом дворе, якобы случайно, появился этот идиотский Деденихи — как водится в таких случаях, весь в слезах и соплях. Те-Минь, чуть не умирая от счастья, зовет сыночка: мол, вот он, твой родной отец, шемит, бродяга, и… А-а, больше она ничего о нем не знала… И вот лицемер Лау-Ко бросается на чахлую грудь родителя и тоже рыдает (хотя ему к тому времени было уж к тридцати, не меньше), называет его любимым и долгожданным, клянется в сыновней верной любви и так далее. Конан, ты не устал слушать?
Конан не устал. Рыжий талисман был прав, когда-то рассказывая ему об удивительном обаянии этого бандита — в его интонациях, мимике, жестах не было ничего лишнего, и если б киммериец не наблюдал его в иных обстоятельствах, сейчас слушал бы его повествование без той настороженности, что отравляла естественный интерес. Кивнув Красивому Зюку в знак своего внимания, он достал из мешка бутыль с хорайским вином, взятую в трактире Мархит, и, вытянув зубами пробку, приложился к узкому горлышку.
— Я могу допить? — вежливо спросил Деб, когда Конан поставил опустевшую на треть бутыль на стол.
— Пей, — пожал плечами варвар. Он не привык отказывать в последней просьбе человеку, который в скором времени отправится в царство мертвых и более уже никогда не отведает хорошего вина (да и плохого тоже).
Красивый Зюк со своей стороны полагал, что человеку, который в скорой времени переселится на Серые Равнины, хорошее вино без надобности, а потому выпил его до капли, а бутыль выбросил в кусты.
— Итак, Конан, я остановился на том, что Лау-Ко приветил отца как и подобает доброму сыну, то есть оросил его дорожное платье слезами, а может, и слюнями — не ведаю. С этого счастливого дня Деденихи прочно уселся на шее своих близких, радуя их тем лишь, что много спал и редко выходил из комнаты. Вскоре Те-Минь ушла туда, откуда возврата нет, и Лау-Ко, по привычке слегка поплакав, решил заняться наконец воспитанием нахлебника. Дважды он подсыпал ему в мясо отраву в небольших дозах, дабы тот помучился — и тот мучился, не понимая, конечно, происхождения колик и рвоты. Но, поскольку оба раза убирать за отцом приходилось опять же ему, Лау-Ко вспылил и прекратил земное существование Деденихи обыкновенным тесаком, то есть взял да и вонзил его старику в грудь. Так что, ты понимаешь теперь, что престарелый скиталец никак не мог прийти к купцу с печальным рассказом о своей и моей участи, ибо его к тому времени вовсе не существовало.
Сынок же его был живее всех живых — он быстро разыскал в Эруке моего отца (благодарение Адонису, не с тем, чтоб и его прибить), поведал ему о внезапной кончине его дядюшки Деденихи от неизвестной болезни и поселился в нашем доме на правах близкого родственника. Потом пришло мое время: я вырос и… Впрочем, это к нашему делу не относится. Короче говоря, Лау-Ко вновь появился в моей жизни не так давно, лет шесть тому назад. Я приютил его здесь, на сей раз не на правах близкого родственника, а на правах прислуги и сторожа, ибо мне самому приходилось скрываться в иных местах…
— В Собачьей Мельнице? — ухмыльнулся варвар.
— Там. Далее следовала та история с пастушкой и овцами, которая тебе хорошо известна, и в ней Лау-Ко, разумеется, не принимал никакого участия. Когда я утонул — а я действительно утонул по твоей милости, варвар, и спасло меня в последний момент лишь то, что пальцы мои вдруг захватили со дна золотую пастушку, против коей дар талисмана не властен, — я еле вынырнул, и после этого несчастного случая долго болел. Лау-Ко привез меня сюда и ухаживал за иною заботливо и преданно, словно родная мать. (Истины ради открою тебе, что как-то раз он и меня попытался отравить, но не со зла, а так, вследствие привычки… Я, конечно, поругал его, а потом простил. Я добросердечен и незлобив, такая уж у меня натура.) Вот и все, — неожиданно заключил Красивый Зюк.
— Не все, — возразил киммериец. — Где Гана и Мисаил?
— Мои неблагодарные дети… — сморщил нос бандит. — Ну их к богу Шакалу, варвар… Они разбили мое нежное сердце на тысячу кусков, каждый из которых до сих пор стонет от невыносимой боли. Но — если тебе так хочется знать… Последний раз их видели на пути в Гирканию, года два назад… А после — ничего. Может, они давно уже гуляют по Серым Равнинам…
— Ждут тебя? — хмыкнул Конан.
— Ждут меня? Не думаю. Я и там им спуску не дам. Ну, теперь все?
— Нет. Как ты выбрался из темницы в Эруке?
— А-а, это совсем просто. Охранник, который носил мне каждый день еду и воду, со временем перестал меня бояться, и я передал через него послание для моего дядьки. Там я написал, что он должен сделать. Он, конечно, немедленно поехал в Мессантию, разыскал там купца и предложил ему печальную историю — тебе известную в двух версиях, — назвавшись почему-то именем своего отца. Остальное и вовсе вздор, не стоящий твоего внимания: старик приволок Висканьо в темницу и с ним беспрепятственно прошел в подвал, снял с меня цепи, и мы спокойно ушли. К чести юнца скажу тебе, что, увидев вместо ожидаемого младшего Деденихи меня, он развернулся и хотел убежать, и только по чистой случайности мне удалось зацепить его куртку указательным пальцем и так держать, пока Лау-Ко не освободил меня.
— А что за охранник передал записку? Тот, которого ты потом утопил?
— Он самый, — кивнул Красивый Зюк, поднимаясь. — Пойдем теперь, я отдам тебе твоего рыжего…
— Даром? — хмуро поинтересовался киммериец. Почему-то у него появилось такое чувство, что бандит обдурил его — вот только как, когда и где?
— Отчего же даром? — лукаво подмигнул ему Деб. — Ты выслушал меня — вот вполне достаточная плата за мальчишку. Кстати, Конан, ты так и не сказал мне, каким образом ты меня нашел?
Конан не стал ему отвечать, памятуя о том, что в царстве мертвых никого не волнует, каким образом он нашел Красивого Зюка. Поднимаясь следом за бандитом на галеон (до мельчайших деталей напоминавший тот, что стоял у берега Мессантии), он рассчитывал время и место предстоящей схватки с ним. Если б не чернокожие гиганты, киммериец свернул бы шею Дебу прямо сейчас, ибо уже понял, где тот прячет талисмана. Но Конан привык рисковать только собственной жизнью, так что сначала хотел выпустить рыжего на волю, а потом уж, если понадобится, драться с дикарями из далекого Зембабве — Митра знает, кто одержит победу в этой драке, но Висканьо должен вернуться к отцу.
— Дру-уг мо-о-й! — пропел вдруг Деб, склоняясь над трюмом. — Ты живой еще?
Не дожидаясь ответа, варвар присел рядом с бандитом и с силой дернул железное кольцо крышки, обвитое проржавевшей цепью. С треском разорвались звенья, крышка отлетела, чуть не придавив ногу Красивому Зюку, и тут же из черноты трюма донесся такой смрад, перемешанный с сыростью и затхлостью, что Конан невольно отпрянул в сторону.
— Ф-фи! — скривился Деб и отошел подальше. — Ну и вонь! Как будто пятьдесят мартышек одновременно пукнули… Лучше не спускайся, варвар, а то задохнешься.