А в это время одинокий «лентяй», роль которого на этот раз выпала Иосифу Самуиловичу, бросил, наконец, телефонную трубку, и, как ошпаренный, вылетел из комнаты, чтобы побыстрее присоединиться к – он знал это! – ожидавшему его «отряду бойцов» (так и не успев, вместе с предусмотрительным большинством, посетить перед обедом места «уединенного облегчения»).
И вот после того, как он оказался среди неторопливо переговаривающихся на лестнице и терпеливо ожидающих его «собратьев», вся мужская часть команды, окружавшая Василия Васильевича в коридоре, уже расслабляясь, жестикулируя, но все-таки плотно, «могучей кучкой», устремилась в кафе.
Там уже минут двадцать как сидели Татьяна Борисовна с Еленой Петровной. Сегодня, как это уже бывало иногда, при неожиданном появлении в зале нашей толпы, они не успели переставить на соседний столик пивные бокалы (или даже рюмки?…), но шеф, как обычно, «не заметил» этого даже после выразительного хмыканья Ильи Стефановича.
Церемония при этом плавно перешла в свою практическую фазу – насыщение страждущих. Заказав блюда, мы рассаживаемся за столом (лучше если за одним) и вот тут-то отрывочные реплики заявленных при спуске по лестнице тем для обсуждения, выливаются в «свободный треп», подначки, обсуждение политических слухов и сплетен.
Вот и сегодня, с удовлетворением оглядев сидящих за столом (все свои, «родные кровинушки!»), Василий Васильевич повернул голову в сторону Иосифа Самуиловича и сказал:
– А вот плохо ли, Йося, что ты сидишь и не думаешь, какой салатик заказать? Витаешь себе где-то в облаках, а о салате и не думаешь! Ты-то ведь не знаешь, как ещё когда мы в пятиэтажке сидели и ходили из нее в ЦИАПовскую столовую, я, встречаясь с тобой в очереди, думал: «Вот светлая голова, мировая знаменитость…
Иосиф Самуилович попытался что-то возразить, но был остановлен взмахом шефовской руки с яркой сеткой капилляров на ладони – в кафе было довольно холодно.
– …А стоит в очереди вслед за очаровательной пышечкой – но ведь пустышкой же! – Аллой Сергеевной и считает свои копейки в кармане, – продолжил прерванный попыткой возражения монолог Василий Васильевич, – и прикидывает: хватит ли на винегретик, или нет?». Я тогда ещё решил, что когда ты будешь работать у меня (недоуменно взлетают брови на лице Иосифа Самуиловича, но он уже не пытается открыть рот), таких проблем у тебя не будет. И ведь прав оказался, а?
– Да брось ты, Василий! – возбудился теперь не удерживаемый ничем Иосиф Самуилович (и это его энергичное «Василий!» прозвучало вполне естественно, поскольку Иосиф Самуилович был лет на 15 старше шефа), – Разве в салате дело?! Помнишь, как мы с тобой для Володи Высокого приглашение к нам на «устный журнал» выбивали? Какую мы тогда в парткоме интригу вели и чего только не наслушались, когда слух о наших «поползновениях» дошел до самого Филиппа Горошкова? И о салатах ли тогда мы думали?
Начав столь энергично, Иосиф Самуилович хотел прежде всего дать отпор шефу за его «мировую знаменитость» – сам он себе цену знал (и она была достаточно высока), но на «мировую знаменитость» все-таки «не тянул», и потому всегда обижался на попытки льстивого, как он считал, преувеличения «объема» своей персоны.
Но первая мысль, которую он успел озвучить, относилась ко временам, когда они с Василием Васильевичем совместно работали в ЦИАПе («Центральном институте агрохимической промышленности») и имели счастье общаться с Владимиром Высоким, поскольку театр, где он играл, был в пяти минутах хода от ЦИАПа, а парткомы театра и института подчинялись одному райкому. И коллективы, которые возглавляли эти парторганизации, директивно «дружили» друг с другом, а может даже и «соцсоревновались».
Поэтому театралы из ЦИАПа бывали и на премьерах, и в артистических уборных. Услышав тему диалога Василия Васильевича и Иосифа Самуиловича, я, конечно, позавидовал обоим, ибо видел Высокого только два раза в жизни – на концерте его в «Мендель-лавочке», когда поток оставшихся без билетов студентов просто снес старинные дубовые двери Большого Актового Зала, где проходил концерт, и в роли Керенского в самом театре. В этом спектакле тогда, во времена «застоя», «официально» (!) звучали песни Высокого, с тех пор давно «разошедшиеся» на пословицы и сегодня беззастенчиво используемые рекламщиками – «Есть вода, холодная вода, но пейте водку, водку „Господарь“!».
Диалог наших патриархов, однако, ещё не закончился. Но попытка продолжить свою речь и проявить достойную скромность, открестившись от «мировой знаменитости», Иосифу Самуиловичу не удалась – снова вступил шеф:
– Ну, Йося, не скажи! Тогда ведь и для Володи выступление у нас было не просто «творческой встречей со зрителями», но и возможностью получить от нашего профкома солидный «конвертик без марки»!
– А в конвертике-то лежала, уж конечно, не «Почетная Грамота», – встрял в разговор Илья, – и – увы! – не пачка «вечно розовых и лысых», а унылые зеленые совковые «ленинские лбы», правда, в приличном количестве!
Иосиф Самуилович не обратил на эту реплику ровно никакого внимания, если не считать снисходительно-высокомерно взгляда на Илью. Его захватили воспоминания той, как ему казалось, романтической поры, и он начал новую тему, обратившись к Василию Васильевичу с вопросом:
– Ты ведь помнишь, как мы однажды попали на выпускной спектакль какого-то театрального училища и потешались в полупустом зале над бездарностью режиссера? Это, кажется, был «Тартюф» Мольера. Так вот, представь себе, я узнал недавно…
Но неожиданно его оборвал сам Василий Васильевич:
– Да ерунда все это, Йося! Не в режиссерах-недоучках и даже не в Володиных песнях дело тогда было. «Тогда мы были молодыми и чушь прекрасную несли». И любили нас молодые девчонки, и именно борьба за их любовь, а вовсе не «стремление к познанию истины», заставляла нас и глупить, и дерзить, и ругаться «в усмерть». И хватит об этом…
Разговор с Иосифом Самуиловичем, не сумевшим закрепить за собой инициативу, как-то оборвался. И для остальных сидящих за столом вопрос о том, что же и о чем – если не о салатике! – думали Василий Васильевич и Иосиф Самуилович в те героические времена их молодости, когда они вместе боролись с косностью и невежеством тогдашних парткомов и потешались над бездарностью советских режиссеров, так и остался не проясненным.
Но «природа не терпит пустоты», особенно в застольных беседах. И внимание Василия Васильевича, бывшего, безусловно, «несменяемым тамадой» этого стола, обратилось на Илью, столь удачно, как оказалось, «срезавшего» мечтательного идеалиста Мейтеса. И Василий Васильевич спросил:
– А, кстати, Илья, что там в Интернете про курс лолларда пишут?
– Да не смотрю я про это в Интернете! – наигранно раскипятился Илья, – я про бензол, про нефть…
– Ладно, кому другому заливай, – отрезал Василий Васильевич. И уже как-то полупросительно-полутребовательно добавил:
– Говори, не темни!
Илья Стефанович оглядел всех внимательно, давая понять, что спорить он дальше не будет – мы на обеде, а не на совещании в кабинете – и правила обеденной церемонии вполне допускают признание в таких мелких грешках – лазить по Интернету для удовлетворения личного любопытства. Да и кто из здесь сидящих имеет право бросить в него камень за это? Все тем грешны! Выдержав паузу, и овладев таким образом всеобщим вниманием, он как-то укрупнился, губы его утоньшились, взгляд стал жестким, «монокль» вокруг левого глаза расширился, и он начал:
– Ты знаешь, Вася…
Он как будто запнулся, давая время оценить серьезность своих намерений. И здесь эта подчеркнутая фамильярность имела совсем другой, чем у Иосифа Самуиловича, подтекст. Здесь он демонстрировал родственную близость, публично проявлял привычку разговаривать с шефом «накоротке». Это, конечно, свидетельствовало о его понимании особенностей «обеденной церемонии», но и, одновременно, напоминало всем остальным, что он, Илья, не такой как мы все, что он «и с Пушкиновым на дружеской ноге!».
И Илья продолжил:
– Я очень внимательно прочитал один перевод из Нью-Йоркского экономического еженедельника (слова «очень внимательно» употребляются Ильей в тех случаях, когда он хочет подчеркнуть серьезность своего отношения к предмету), и там ясно и толково объясняется, что лоллард – дутый, что война в Иранке негативно сказалась на экономике, и что вообще пора понять – эпоха лолларда на закате…
Он замолчал, давая всем осознать, что вовсе не девки его интересуют в Интернете, а серьезный аналитический материал. Поняв, что действительно «зацепил» всеобщее внимание, Илья нарочито придирчиво занялся своими сосисками.
Ничего другого он из мяса на обед не брал – в гигиеническом состоянии здешней кухни и кулинарных способностях девочек, там работающих, у Ильи были серьёзные – и, признаюсь, обоснованные! – сомнения. Но я, например, традиционно надеюсь на «авось», Василий Васильевич в выборе меню соотносится только с рекомендациями своего врача, а Иосиф Самуилович порой и не замечал, что было перед ним в тарелке, если в голове бродила какая-то интересная мысль. И только Илья никогда о гигиене не забывал и не пренебрегал ее рекомендациями – за своим здоровьем он следил, хотя постоянно на него и жаловался.
Все так же молча продолжали жевательный процесс. Как реагировать на известие Ильи никто не знал. Только Иосиф Самуилович наклонился ко мне и тихонько, чтобы никто не слышал, сказал:
– У классика нашей литературы, Михаила Евграфовича Салтыкова-Доброго, есть такая вещица – «Наши глуповские дела». Так там сказано: «И старый глуповец, и молодой равно не имеют намерения выразить что-либо особенное; и тот и другой горят лишь нетерпением набить чем бы то ни было те полчаса, которые, по заведенному обычаю, принято посвящать диалогам…». Не в бровь, а в глаз, не правда ли?
И он продолжил лениво ковырять вилкой в тарелочке с пловом, изредка запивая кусочек проглоченного жира томатным соком…
То, что Иосиф Самуилович чуть ли не наизусть знает все многотомное собрание сочинений М.Е. Салтыкова-Доброго, было общеизвестно. Так что цитату можно было не проверять.