Замечу, что популярного актера, игравшего главного сыщика, я как-то незадолго до этого встретил в магазине на Петровке, когда он выходил из подсобки с полной сумкой продуктов, бывших тогда «дефицитом» в «предреволюционной» Моркве. Вслед ему донеслось:
– Вы завтра вечерком ещё загляните – колбаску копченую получим и кофе растворимый!
По экрану ещё плыли титры, сопровождаемые шлягером о том, что «если где-то кое-кто у нас порой честно жить не хочет», как в проходе показалась фигура Вольского.
По энергичности, с которой он приближался ко мне, я понял, что не ошибся в своих надеждах на его умелость и удачливость.
– Значит так, Георгий Евгеньевич, – начал он без предисловий. – Давайте деньги – я договорился с командиром борта Ташкент – Ленинбург, он берет нас «зайцами». А уж из Питера мы ночным поездом точно уедем!
Как мы пробирались к стоявшему на взлетной полосе борту, как грузились на него, преодолевая глухое раздражение стюардесс, места которых в полете должны были занять, как бортинженер прятал нас за своей широкой спиной в узком пространстве перед пилотской кабиной Ту-134 при аэродромном контроле, как летели, приютившись на двух откидных стульчиках возле туалета, я описывать не буду. Скажу только, что на Морковском вокзале в Ленинбурге билетов на Моркву не было на неделю вперед.
Проводники вагонов ночных экспрессов, следовавших на Моркву, просили тройную цену билета (а денег у нас после недельной командировки уже почти не было). Однако, быть у воды – и не напиться? Дудки!
Чтобы ускорить дело, мы решили разделиться – Александр Еремеевич дежурил в кассовом зале (а вдруг кто решит сдать билет?), а я, в надежде на то, что удастся выловить отказников на дальних подступах к кассе, фланировал перед входом, спрашивая, как перед аншлагом в театре, «лишний билетик».
Чтобы повысить эффективность своей «работы», я прикрепил булавкой к лацкану пальто бумагу, на которой было написано: «Нужно два билета до Морквы». И вот на эту-то бумажку я и получил множество откликов. В темноте (а время уже перевалило за полночь) многие не могли разобрать надписи и разглядеть внешности просителя, но, ориентируясь по ситуации (ходит человек и о чем-то просит), совали мне в руку то, что как казалось им, и должно составлять предмет моего вожделения – кто трешку, кто – пятерку, а кто – и червонец!
Отказываться было глупо, да и не было времени на объяснения – сунет тебе бумажку в руку какая-нибудь солидная дама, и поспешно удаляется по направлению к нужной ей платформе. Не бежать же за ней с разъяснениями!
Так я «отбил» почти половину уплаченного нами в самолете стюардессам дополнительного «бакшиша» за наши откидные стульчики.
А закончилось все, как с удовольствием вспомнили мы с Александром Еремеевичем под стук колес вагона-ресторана, проплывающего мимо перрона станции «Кобяково-2», очень даже благополучно.
Через час после начала нашей «вокзальной операции» в промозглом ноябрьском Ленинбурге 1991 года Вольский выскочил из дверей кассового зала с двумя билетами на последний в эту ночь морковский рейс. Правда, это были билеты в сидячий вагон почтово-багажного поезда, шедшего до Морквы 16 часов, но зато, как оказалось, были мы одни (!) в вагоне, оборудованном шикарными «самолетными» креслами! Вот и верь после этого объявлениям об аншлаге – в театре ли, в железнодорожной кассе ли…
После обеда-ужина, пробудившего у нас такие яркие воспоминания, мы спокойно расположились отдохнуть на действительно мягких полках нашего купе.
Я взял лежавшую на столике газету – вкладыш какой-то «морковской толстушки» – и внимание мое привлекло интервью с неким Александром Нагорным. Уже подремывая, я прочел:
«Главную суть нашего государства я бы вывел так – „У нас самая удачливая страна!“.
– А вы не ошиблись? Обычно слышишь: „Вот все у нас есть, везения только не хватает“.
– Нам стыдно жаловаться. Еще 12 веков назад мы были маленьким восточно-славянским племенем, затерянным в болотах бесконечно далеко от центров цивилизации. И казалось, шансов у этого народа уж точно никаких. А теперь посмотрите – предельно малым запасом сил и населения мы самые большие на глобусе.
У нас поразительный потенциал. После Смутного времени на Руси было всего 4 миллиона человек населения. Но именно тогда мы взяли и дошли до Тихого океана! Потом двинулись на Европу и охватили собой почти всю ее Восточную часть. И всего этого мы достигли не кровопролитными войнами, а внутренним самоброжением. Это совершенно колоссальный феномен в мировой истории».
Анализировать этот текст уже не было сил, но, вероятно по ассоциации с объявленным Нагорным величием нашего народа, последней историей, которая всплыла в памяти перед тем, как приятная дремота отключила меня от действительности, было воспоминание о том, как однажды мы с Александром Еремеевичем ехали из Дорогоклинтона в трехместном купе и ему (рост 1 м 95 сантиметров при «нехилом» телосложении!) досталась вторая полка в этой душегубке! Воистину, это было зримой иллюстрацией к тезису о том, что «нашим людям» тесна европейская цивилизация! Но тогда мы настолько вымотались на погрузке шлама из отстойника, что Александр Еремеевич, сложившись чуть ли не втрое, облегченно выдохнул и заснул на все пять часов езды до Морквы…
Глава 4
О прибытии в Магнитоград, поселении в его гостинице, поездке на магнитоградском трамвае, об опасностях работы магнитоградского кондуктора, первой встрече и беседе с госпожой Янгель, согласовании цены на магнитоградский фарт-ценк, моем вечернем чтении, а также о мнении простой Берлингуерки о недостаках продовольственного снабжения морквичей осенью 1991 года.
Сосед мой, густо щи наперчив,
Сказал,
взяв стопку со стола:
– Ты, друг, наивен и доверчив.
Жизнь твоя будет тяжела.
Магнитоград встретил нас неприветливо – почти осенняя хмурость, унылый вид кирпичных пятиэтажек, дымящие по горизонту трубы металлургического гиганта, подозрительно покосившееся «колесо обозрения» в парке и нелепый паровоз, стоящий в ста метрах от вокзала и символизирующий «стремительность технического прогресса» начала тридцатых годов прошлого века…
В гостинице (ее расцвет пришелся, вероятно, на пятидесятые годы) с ее рассохшимся паркетом, который пружинил, как болотный мох, но скрипел, как несмазанный ворот деревенского колодца, «в наше распоряжение» был предоставлен обширный, но обшарпанный 201 номер. Он состоял из спальни с двумя скрипучими деревянными кроватями и облезлыми прикроватными тумбочками, напомнившими мне пионерское детство и шмоны дежурной пионервожатой по утрам в нашей «палате» – есть ли в ящике предписанные зубная щетка и зубной порошок и нет ли запретной рогатки?
Кроме спальни мы, оказывается, оплатили право распоряжения в течение трех суток гостиной с провалившимися пружинами раскладного дивана, шатким столом, прожженным в нескольких местах сигаретными окурками ковром на полу, двумя колченогими «венскими» стульями, телевизором «Рекорд» с обломанными ручками и мотком проволоки вместо антенны и «Инструкцией по эвакуации в случае пожара», висевшей в рамочке на стене возле входной двери.
Похожий телевизор стоял и в берлингуерской гостинице, но там он был один на этаж и вечерние новости я ходил слушать специально, ощущая это компонентом особой «культурной программы», почти равным походу в кинотеатр в Моркве.
Его вид напомнил мне, как однажды, все той же памятной осенью 91, в программе «Время» передавали репортаж о пустых полках морковских магазинов. Зрителей было всего трое: я, дежурная по этажу и уборщица. И вот в полусонной тишине холла раздался голос уборщицы – пожилой, но еще вполне крепкой женщины, которая с нескрываемым удовлетворением и даже каким-то торжеством, сказала:
– Вот, правильно, пусть эти морквичи узнают, как мы тут завсегда живем!
Я искренно удивился:
– Что ж тут правильного? Почему вас радует то, что кому-то где-то стало плохо? Почему вам хорошо от того, что такой же, как вы, «марьванне» в Моркве сегодня нужно отстоять два часа за батоном хлеба?
Уборщица ничего мне не ответила и поднялась с дивана, ничуть не устыдившаяся своей реплики и только понукаемая дежурной по этажу, которая, чтобы сгладить неловкость передо мной, известным ей морквичем, отослала уборщицу в кладовку:
– Нечего глупости болтать, Петровна, сходи-ка лучше да посмотри – вскипел ли чайник. Я его в кладовке поставила…
В магнитоградских своих «хоромах» мы могли свободно посещать и «места общего пользования», правда, разделяя эту свободу с неизбежными аборигенами – рыжими тараканами, шуршавшими где-то под отклеивающимися пластами «моющихся обоев».
Впрочем, подробное ознакомление с апартаментами откладывалось на вечер, поскольку нас уже ждали в Отделе сбыта на комбинате.
До заводоуправления мы добирались на трамвае, линия которого, слегка попетляв по городским улицам, выходила «во чистое поле» и несколько километров тянулась мимо каких-то будок, чахлых тополей и лоскутков огородов до промзоны, где остановки соответствовали номерным проходным. Так они и назывались – «Первая», «Вторая», «Седьмая» и «Заводоуправление». Как добирались до третьей, четвертой, пятой и шестой, и были ли ещё проходные – осталось неясно.
В трамвае работала кондуктор, деловая и энергичная женщина, которая, правда, не слишком утруждала себя профессиональной деятельностью. К нам она подошла и «обилетила», а вот к постоянным клиентам – работникам металлургического комбината – обращаться не решалась. Только однажды на наших глазах (и видимо, именно пытаясь показать нам свою непредвзятость, продемонстрировать нам, «столичным штучкам», что и в магнитоградской коммунальной службе исповедуется универсальный советский принцип «в сортирах и банях все равны») она попыталась получить плату за проезд с какого-то мужика с тяпкой, севшего где-то на «огородном» участке маршрута.