Савелий Ильич принял мои объяснения и согласился с ними:
– Это бывает! У меня тоже с памятью не все в порядке, если честно… Вот ведь, чуть не забыл передать вам вопрос от Сан Саныча. Он видел у вас бумаги, связанные с патентным законодательством. И он просил меня узнать у вас – нет ли среди ваших связей хорошего патентного агента? Если этим занимается ваша фирма, он готов сотрудничать с ней.
Тут я понял, что у меня точно что-то с памятью и я путаю сны и явь! Но ответил я равнодушно:
– Нет, мы не занимаемся этим профессионально.
А Савелий Ильич настойчиво продолжил:
– А в таком случае Сан Саныч просил передать, что готов поговорить на эти темы лично с вами.
И Савелий Ильич голосом выделил лично так, как умеет это делать Лукерья Федоровна, скрывая таким нехитрым образом предложение какого-то кэша.
Я ответил:
– Хорошо, передайте Сан Санычу, что когда я приеду, мы этот вопрос обсудим.
Мы закончили курить и я проводил Савелия Ильича до выхода. Он остановился в Моркве у какого-то родственника, так что вопросов с его размещением не было.
Возвращаясь обратно, я никак не мог понять – что же и когда в наших отношениях с Савелием Ильичом и Сан Санычем было «на самом деле», а что – плод моих снов и мороков, вызванных напряжением последних месяцев работы.
Первое, что я сделал, вернувшись в рабочую комнату, было обращение к Елене Никоновне с просьбой показать мне тот договор, который я привез из Челядьевска.
Она достала его из новенькой папки с названием «Челядьевск. Документы». Я бегло просмотрел его и остановился только на фразе: «…готовая продукция разделяется между Сторонами в соотношении 57,5 % „Химбико“ и 42,5 % „Полуоксиду“. Комиссионное вознаграждение за реализацию продукции устанавливается в 6 % от стоимости реализации.»
Этого не могло быть! Не мог Сан Саныч ТАК меня обмануть, ещё не начав работы с нами. И тем более не мог он этого сделать после нашего разговора о Сартре – в патентных делах начальное доверие необходимо как воздух.
Но это было! Под договором стояли две подписи – Сан Саныча и моя, и две печати, одна из которых была оттиснута мною лично – я ясно помнил, что когда я ее поставил, то подумал, что получилась она не очень ясной и «вверх ногами» – нужно было смотреть на специальную метку на ободке, а я об этом забыл. И я ясно помнил, что читал текст перед тем, как подписывать и ставить печать, и там все было правильно – 65 на 35 и 6 комиссионных.
И выбор у меня теперь был простой – либо к психиатру за микстурой «от плохой памяти», либо – к компьютеру к статье о природе эвереттических склеек, над которой я как раз сейчас работал.
Но жизнь, как всегда, дала решение неожиданное – ни к психиатру, ни к компьютеру я не пошел, а пошел в кабинет к шефу, повинуясь приказу из красной коробочки «громкой связи»: «Все ко мне!».
Глава 9
О совещании у Ефима Семеновича по вопросу о ходе работы над «фартовой» программой, демарше Вольского, неожиданном выпаде шефа, крутом вираже Александра Еремеевича, почти полном рассеянии подозрений в глупости и измене, кадровых перестановках командировочных групп, а также о различиях яиц фирм «Химбико» и «Фаберже».
Нравы детей в Летнем саду были
очень церемонные. Пошептавшись с
гувернанткой или няней, какая-нибудь
голоножка подходила к скамейке и,
шаркнув или присев, пищала:
«Девочка (или мальчик – таково было
официальное обращение), не хотите ли
поиграть в „золотые ворота“
или „палочку-воровочку“?»
Когда все расселись по своим местам, Ефим Семенович, мрачно усмехнувшись, начал совещание необыкновенно «церемонно» с известной всем реминисценции:
– Я пригласил вас, господа, сюда, чтобы сообщить пренеприятнейшее известие… Нет, к нам не едет ревизор… Пока, во всяком случае… Но я не исключаю, что такое событие может случиться.
Сказать, что тишина установилась такая, что стало слышно, «как муха пролетит», было бы сильным огрублением ситуации. Такая тишина во время любой речи шефа – дело обыкновенное. Сейчас же «градус тишины» возрос до уровня знаменитых «трех минут молчания» – когда сигнал SOS с терпящего бедствие корабля может быть услышан и без всяких усилителей за сотню миль от места происшествия.
Послушав это безмолвие с полминуты, Ефим Семенович продолжил:
– Пока изложу факты. Когда схема работы с фартом была уже готова настолько, что я понял неизбежность крупных затрат, я обратился в наш банк с просьбой о кредите. Сначала мне сказали, что я могу быть спокоен – мне дадут лимон «азиатского сорта» в любой момент, как только я официально попрошу об этом. И после успешной командировки Георгия Евгеньевича в Челядьевск я решил, что момент для просьбы настал. В банке попросили день на оформление заявки. Она, дескать, ещё не имеет визы Филиппа Горошкова. Знаю я этого трутня… Он ведь, кстати, в свое время ловко выскользнул из дела моего однокашника, дипломированного нефтяника, а впоследствии «драматурга и режиссера» первой волны приватизации Гусиевича… Через день попросили подождать ещё сутки. А вот сегодня – отказали, сославшись на вздорный пункт «Инструкции ЦБ по выдаче кредитов», в соответствии с которым рекомендуется не делать этого, если требуемая сумма превышает сумму остатка средств на счете.
Стоявшую в кабинете тишину буквально взорвало легкое покашливание Александра Еремеевича.
– Тут кому-то мои слова поперек горла встали? – с наигранным легким недоумением в голосе спросил Ефим Семенович, и, оглядев присутствующих, обратился к Александру Еремеевичу:
– Ты что-то хочешь сказать, Саша?
– Да, понимаешь, Ефим, это и правда так. Есть такой пункт в инструкции… – пояснил Александр Еремеевич свой демарш.
А его покашливание было именно демаршем – прерывать начальника можно было только в случае, если у тебя имелись какие-то чрезвычайные на то причины! И Вольский, как знаток финансовых вопросов, решил снять напряжение и успокоить и шефа и всех нас – вступительные слова Ефима Семеновича были, по его мнению, чересчур драматичными, а «по жизни» ситуация не выходила за коридор «рабочих параметров».
– Конечно, Саша, ты прав, есть такой пункт. И уж я-то знаю это точно – проверил лично, перед тем как страху на вас нагонять. Я бы и не стал ничего сообщать вам, если бы – вспомни, Саша, ты ведь у нас экономист-плановик – этот пункт был именно запретительным, а не рекомендательным. Это во-первых. Во-вторых, если бы отказ я получил от какого-то любого другого, но не нашего банка, директор которого сидит в очереди на прием в те кабинеты, куда я, проходя мимо него, ногой дверь открываю. И, наконец, в-третьих, Саша, если бы я не хотел спросить и тебя, и Георгия Евгеньевича: куда вы смотрели в Магнитограде и о чем там болтали?
Такого удара я совершенно не ожидал. И, судя по тому, что и Александр Еремеевич сидел с полуоткрытым ртом секунд тридцать, он тоже побывал в нокдауне.
В первую же из этих тридцати секунд головы почти всех присутствующих повернулись в сторону Александра Еремеевича и тишина стала понижать свой градус до уровня чуть ли не шушуканья. Те двое, кто составил исключение из общего порыва, были Илья Давидович, который развернул свое кресло и смотрел на меня, и «Пегей» – Петр Гейдарович – наш молодой растущий «волк», с недавнего времени ставший официальным заместителем шефа и тоже повернувший голову в мою сторону.
Из этого факта я сразу понял, что все происходящее действо уже обсуждено этой «большой тройкой» – шефом, Ильей и Пегем. И роли членов тройки расписаны заранее – им важно было увидеть реакцию и Александра Еремеевича, и мою на атаку шефа.
То, что Илья «близок к руководству» было известно «изначально» – он был приемным сыном матери Ефима Семеновича и она воспитывала Ефима и Илью как братьев. Однажды Илья даже рассказал мне одно их семейное предание о древней романтической истории в каком-то орловском имении их общего предка, из которой вытекало, что родственность между ним и Ефимом Семёновичем не только юридическая и бытовая, но и в некоторой степени кровная. А вот то, что Пегей реально находится на вершине пирамиды, было для меня новостью.
Время растерянности, однако, было недолгим и Александр Еремеевич, «отряхнул перья», поддернул брюки, выпрямил спину и, вовсе не проявляя желания извинительно «шаркнуть ножкой» для «замаливания грехов», как бойцовский петух бросился в контратаку:
– А в чем дело, Ефим? Что там стряслось? Договор мы привезли хороший, «своих людей» нашли… Да ты ведь сам в прошлый раз говорил, что наш успех – для фирмы яйца!
В пылу словесной баталии Александр Еремеевич не заметил, что процитировал мысль шефа довольно двусмысленно. И наши дамы невольно улыбнулись этому его обороту. Тамара Петровна и Белла Борисовна так просто прыснули, когда Тамара Петровна почти «на автомате» вполголоса добавила к последней фразе Вольского:
– Но вряд ли фирмы «Фаберже»…
Но это было неважно – важно то, что Александр Еремеевич в этой ситуации занял активную позицию. Я, благодаря этому, тоже пришел в себя и выразил на лице недоумение не менее ярко, чем Паша Эмильевич на вопрос Остапа о том, куда девался стул из приюта для старушек?
Ефим Семенович между тем продолжил:
– А дело в том, что, как я выяснил с помощью Пегого – ездил он в банк и не зря – к ним пришло «конфиденциальное» письмо из Магнитограда с просьбой сообщить им «кредитную историю» «Химбико». Есть у них, оказывается, основания полагать, что мы – «фирма-однодневка» и работать с нами рискованно. Что, якобы, из переговоров с нашими представителями они эти основания и извлекли. А представителями в Магнитограде были вы с Георгием Евгеньевичем! Вот я и спрашиваю – с кем и как вы там вели переговоры, что после этого в наш банк приходят такие письма?
Однако Вольский был уже в «полной боевой форме» и его такой вопрос как будто и не задел. Александр Еремеевич только серьезно и деловито спросил: