Кроме того, клуб существовал на средства шахтеров, и записывали в него лишь тех, кто уже обладал какой-то профессией, рабочим стажем. Пришлось начинать с малого — с планеризма, точнее, со школьного кружка, где я вскоре приступил к исполнению обязанностей инструктора.
А время между тем неслось вскачь, опережая самые дерзкие замыслы и мечты. Каждый день приносил с собой что-нибудь новое, нередко ошеломляющее и потрясающее воображение.
Еще не смолкли последние отголоски челюскинской эпопеи, еще не сходили со страниц газет имена летчиков A. В. Ляпидевского, Н. П. Каманина, М. В. Водопьянова, B. С. Молокова, С. А. Леваневского, М. Т. Слепнева и И. В. Доронина, которым за беспримерную героическую работу, проявленную при спасении экипажа затонувшего в арктических льдах парохода «Челюскин», было первым присвоено звание Героя Советского Союза, а мир уже переживал новую сенсацию — беспосадочный перелет через Северный полюс в Америку чкаловского экипажа.
В. П. Чкалов, Г. Ф. Байдуков, А. В. Беляков, М. М. Громов, А. Б. Юмашев, С. А. Данилин, В. С. Гризодубова, М. М. Раскова, П. Д. Осипенко и многие другие прославленные авиаторы совершали героические перелеты, вписывая славные страницы в историю нашей Родины. Но дело, конечно, было не в самих рекордах. Эти полеты свидетельствовали о гораздо большем — о том, что в нашей стране создана мощная авиационная промышленность, опирающаяся на передовую научно-техническую и инженерно-конструкторскую мысль. Хотя нас, молодежь, воодушевляли, подогревали наше и без того горячее желание овладеть, покорить, завоевать небесные просторы именно результаты героических перелетов, рекорды наших летчиков.
У меня в то время помимо школьного кружка много времени занимала работа в собственной мастерской. Помог мне в этом деле отец. Железнодорожник по профессии, к авиации он особого интереса никогда не питал, но к увлечению сыновей относился по-мужски уважительно. Оборудовал для наших работ сарай, не жалел денег и на инструменты, и на материал: ни один из соседских мальчишек не мог бы похвастать таким плотнично-столярным набором, какой купил мне отец, угробив на него всю получку и часть премии. Именно здесь, в этом сарае, и были собраны сначала простенькие модели, а затем и настоящие планеры…
А вскоре состоялся тот разговор, который стал поворотной вехой в моей судьбе. Сперва я решил поговорить начистоту с братом. Учеба в школе у меня в последнее время не клеилась: не тем голова была занята. Подумал, что Виктор меня поймет.
Так и вышло. Старший брат целиком оправдал возлагаемые на него надежды. Уговаривать или переубеждать его мне не пришлось. Наоборот, он сам охотно пошел мне навстречу.
— Считаю, что выбор правильный, — внимательно выслушав меня, сказал Виктор. — Но только учти: самолет не увлечение, не личная прихоть или там склонность души. Научиться летать — нынче этого мало. Стать необходимым авиации — вот в чем вопрос. А стать ей необходимым нужно, без этого нечего и огород городить. Небо — это на всю жизнь.
— А со школой как? — нерешительно задал я самый сложный и жгучий вопрос. — На то и на другое просто времени не хватит.
— Придется пока бросить, — твердо отрезал Виктор. — Кончишь десятилетку позже. Считай, что десятилетка — это твой личный долг, который обязан со временем возвратить. Без образования в авиации делать нечего.
Виктор помолчал, почесал в затылке и наконец спросил:
— С отцом мне поговорить или сам скажешь?
— Сам! — твердо сказал я.
Отец возражать не стал. Видно, давно предвидел подобный оборот дела. Спросил только:
— На завод пойдешь?
— Ясно, батя! На металлургический, — радостно кивнул я.
— Ну понятно, ваши ведь аэроклубовские почти все оттуда. А учебники школьные все же не сдавай, сбереги.
С того дня началась для меня новая жизнь. Легче не стало. На заводе бить баклуши было не принято. Пришел — вкалывай. Да я легкой жизни и не искал. Работал с азартом, на совесть, хотя и уставал на первых порах здорово — только что с ног не валился.
И вот в аэроклубе меня зачислили в самолетную группу. Теорию пришлось осваивать заново. Школьные учебники по совету отца я спрятал понадежнее, аккуратно перевязав их ремешком, и засел за книжки со схемами авиационных двигателей, с рисунками лонжеронов, нервюр, с таблицами полетных расчетов. Научиться предстояло многому.
Прошло несколько месяцев. Работа на заводе пришлась по душе, да и на жизнь я привыкал смотреть по-иному — шире, требовательнее. Навыки, которые постепенно накапливал у себя в цехе, пришлись к месту и на Волынцевской горе. Разобрать и собрать авиационный мотор было теперь для меня плевым делом. Отвертка или гаечный ключ будто прикипали к рукам: все спорилось, каждое движение выходило ловким и точным. Давала себя знать и отцовская мастерская в сарае. Кое-кто из ребят даже начал завидовать. Правда, зависть была хорошая, такой зависти не пристало стыдиться. Я охотно показывал сверстникам все, чему успел научиться сам, делился с друзьями своими нехитрыми производственными «секретами».
Жизнь шла не легко, но зато интересно. Даже в кино сходить некогда было. Да, честно говоря, не очень и хотелось. Впечатлений и так хоть отбавляй! А когда в аэроклуб поступили наконец новые самолеты, я и вовсе готов был там ночевать. Жаль было каждой упущенной минуты. И хотя до дома от летного поля рукой подать, но я, чтобы не тратить зря времени на обеды и ужины, все чаще завертывал с собой в узелок ломоть хлеба с куском сала или печеной картошкой.
Мать в конце концов пожаловалась Зарывалову.
— Ты что, герой, совсем, говорят, от дома отбился? Так у нас с тобой не пойдет! — сказал тот. — Вон ты какой тощий! Смотри, комиссия забракует.
— Какая комиссия? — удивился я.
— А такая, которая в Луганскую летную школу отбирать курсантов из вашего брата будет. Ты что думал, раз Осоавиахим, значит, это так, для забавы? Походил в аэроклуб, полетал себе в удовольствие — и все, точка? Нет, брат, Осоавиахим — это главная кузница летных кадров!
— Да я же и не летал ни разу! — опешил от неожиданности я.
— Ничего, полетишь еще. Завтра и полетишь, так что готовься, — сообщил Зарывалов. — Или, считаешь, рано еще?
— Да что вы, Василий Алексеевич!.. Да я… Да у меня…
— Ну вот и договорились, — делая вид, что не замечает моей радости, дружески сказал Зарывалов. — А обедать все-таки домой ходи. Забракуют!
Я в тот раз так и не успел расспросить про набор в летную школу. Все заслонила мысль о предстоящем полете.
Первый полет! Кто не мечтал о нем, кто не ждал его с замиранием сердца и перехватившим от волнения дыханием! А вдруг передумают, вдруг отложат? Мало ли что может случиться. Ненастье зарядит или инструктор к чему-нибудь придерется.
Весь день ходил сам не свой. Из рук все валилось. Что делалось вокруг, не замечал, на оклики не отзывался. Лишь одна мысль стучала набатом в голове: «Завтра! Завтра полечу!»
Наконец Виктор, наблюдавший исподволь за мной, не выдержал и отвел меня в сторону:
— Ты что, будто тень загробная, ходишь? Не оробел, случаем, малость?
— Боюсь, — едва слышно признался я. — Боюсь, вдруг завтрашний полет отменят.
— А с чего бы это его отменять! — успокоил Виктор. — С теорией да и со всем прочим у тебя полный порядок. Сам не раз проверял. Вот разве что ты и к завтрашнему дню не очухаешься, живых людей, как сейчас, узнавать не будешь… Пойдем-ка лучше домой ужинать. Выспаться тебе как следует надо.
Но спалось нам обоим в ту ночь плохо. И Виктор беспокоился. А я и вовсе всю ночь проворочался с боку на бок, заснув лишь под утро. Приснилось, будто Зарывалов в последний момент передумал и запретил полет. «Нельзя тебе лететь, — говорил он. — Не понимаешь ты, парень, задач Осоавиахима. Осоавиахим — это кузница кадров! А ты что? Мать не слушаешься, дома не обедаешь… Забракует тебя комиссия!»
Проснулся я чуть свет. Сердце громко колотилось. Умывшись в сенях ледяной водой, вышел во двор и сразу успокоился. Небо было светлое, чистое — ни единого облачка. Летная погода.
— Летная! Летная! — повторил я несколько раз вслух. И не удержался — прошелся по двору колесом.
За этим несолидным занятием и захватила меня мать, вышедшая во двор наколоть щепок для самовара.
— Сегодня, значит? — спросила она.
— Сегодня! — сказал я, подходя к ней и беря у нее из рук топорик.
— Ты уж не забирайся в первый раз высоко, — тихо попросила она. — Ты уж как-нибудь к земле поближе…
— Не бойся, мама! — обнял я ее за плечи. — Не бойся. Я же не один, я с инструктором.
Наскоро позавтракав и не дожидаясь Виктора, я убежал на аэродром. Там в этот ранний воскресный час еще никого не было, но я как раз на это и рассчитывал. Мне хотелось побыть возле машины одному. Старенький У-2, на котором предстояло через несколько часов сделать один-два круга над летным полем, был знаком мне вдоль и поперек, но виделся он сейчас не таким, как обычно. Что ни говори, одно дело готовить самолет для других, совсем иное — лететь на нем самому!
Я с почтением оглядел обшарпанный, потрепанный фюзеляж, латаные-перелатаные перкалевые крылья, потрогал твердый, не податливый под рукой деревянный винт и полез в кабину. Здесь и застал меня появившийся вскоре Зарывалов. Едва заметив его коренастую, кряжистую фигуру, я спрыгнул на землю и, мигом очутившись возле начальника аэроклуба, с места в карьер зачастил:
— Василий Алексеевич, а когда комиссия приедет? Кого отбирать будут? Сколько часов налета нужно? Заявление кому подавать?..
— Да погоди ты тарахтеть! Оглушил совсем! — улыбнулся Зарывалов. — Отца-мать прежде спроси, а уж потом заявление… Школа военных летчиков — это, брат, профессия! И серьезная. С бухты-барахты такие дела не делаются.
— Отца уговорю. Виктор поможет. Лишь бы вы против не были.
— А я и не против! С чего ты взял? — сказал Зарывалов. — Только не скоро еще. Успеешь и часы нужные налетать, и обдумать все как следует. К нынешнему полету готов? Не спал небось всю ночь. Глаза, как у кролика, красные.