К счастью, сразу обыскивать не стали. Поистине к счастью — кроме пистолета с двумя обоймами, у Лёнчика была еще карта с последними данными о размещении на побережье зенитных и береговых батарей. Но рано или поздно дойдет до обыска, и парень начал соображать, как быть дальше.
Как ни пакостно было на душе, понимал, что главное — не потерять присутствия духа. Надо держать марку, оставаться тем шалопутным Ленчиком, которого знает весь город. Поэтому, оказавшись среди задержанных, громко приветствовал честную компанию и уселся на диван.
Огляделся: знакомых по подполью не было, случайные люди. Какая-то парикмахерша — она то спокойно говорила с соседями, то начинала вдруг причитать, вспоминая о своих несчастных детях, которые ждут не дождутся ее с работы. Какой-то одноногий старик. Какой-то торговец — этот подлизывался к сидящему за столом у коптилки немцу… Народу, в общем, собрали довольно много.
Немец на заискивания торговца не отвечал, делал вид, что по-русски не понимает, но Лёнчик решил: притворяется. Решил, заметив несколько его быстрых взглядов на разговаривавших людей.
Коптилка вполне оправдывала свое название, чадила немилосердно, однако никому до этого не было дела. Будь здесь хозяева — уменьшили бы огонь… Нет хозяев.
То, что происходило, чем-то напоминало похороны, когда в квартиру покойного набиваются совершенно порой посторонние, чужие, не знакомые друг другу люди. С тою разницей, что на этот раз они собрались не по своей воле и над ними самими тоже грозно витала близкая смерть…
Но как быть дальше? Вот тебе и решимость не даваться в руки живым… Так что же — вынуть пистолет и начать стрелять? Немца за столом — уложит, это точно. Может, застрелит еще одного-двух. Но уйти не сможет. Силой отсюда не вырвешься. Срежут из автомата, да и всех остальных перебьют. Нет, это не годится. Весь город будет говорить: из-за одного дурака столько народу погибло. Ни мать, ни сестры в глаза людям смотреть не смогут.
Что же остается?
Документы в порядке. Все нужные печати в паспорте стоят. Взяли на улице, во двор зайти не успел. Дальше: как оказался здесь? Куда и откуда шел? Шел домой, в Исары. Из города. Болтался в городе, надеялся что-нибудь подработать…
А что — вроде клеится одно к одному. Значит, положимся на свою удачливость. Недаром же Ходыкяна считают везунчиком. А пока надо избавиться от оружия и карты.
Исподтишка следя за немцем, не делая ни одного резкого движения, Лёнчик вынул из кармана пистолет, пряча его в рукаве. Потом наклонился, будто завязать шнурок ботинка, и положил пистолет под диван. Уже выпрямившись, затолкнул ногой поглубже.
Как хорошо, что он сел на дальний от немца край дивана!
Поерзав на своем месте, придвинулся к спинке, прислонился. Между спинкой и сиденьем была щель — он опустил в нее обе обоймы. Труднее всего оказалось избавиться от карты — она лежала во внутреннем кармане, — но в конце концов отправил под диван и ее.
Чтобы не тянуть, сразу скажу: для Ходыкяна и остальных задержанных эта история кончилась благополучно. По-видимому, фашисты устроили ловушку, надеясь, что к Мицко явится кто-либо из тех, кого им не удалось схватить сразу. Наверное, рассчитывали, что, заметавшись, подпольщики ринутся к своему вожаку. Они искали совершенно определенных людей из жителей Аутки. Но эти люди были уже в лесу.
Проверив документы и обыскав задержанных, их отпустили. Что же касается арестованных в первый день, то погибли трое: Антон Мицко, Сергей Донец, Митрофан Клименко. Когда после освобождения Ялты были вскрыты могилы казненных, их тела опознали с трудом: выколоты глаза, отрезаны носы и уши, вывернуты в суставах и связаны сзади проволокой руки… Однако подпольщики никого не назвали — больше арестов не было. А знали они многих, особенно Антон.
ГЛАВА 26
Дети играли. Игра была тихой, потому хотя бы, что не было сил для шумных, быстрых игр, для беготни и крика, в которых дети находят разрядку. Сил не было, но оставалась потребность в игре, и они возились на размытой дождями и талыми водами куче песка.
Вокруг были заросли одичавшего за три военных лета кустарника, буйно поднявшегося бурьяна. Природа, великий врачеватель Земли, сразу почувствовала отступление человека и взялась за свое дело. Она протянула щупальца и к полуразрушенному школьному зданию, которое высилось неподалеку. В трещинах каменных стен появились зеленые былинки. Дай им срок, и, присосавшись к этому камню, они обволокут, затянут, укроют его, растворят, переварят в корнях и листьях бумагу, дерево, железо, гипс лепных украшений, оставив грядущим векам под слоем земли (под «культурным слоем», как говорят археологи) следы пожара, битое стекло и фаянс мест общего пользования…
Весь этот район располагался на склоне горы. Как почти повсюду в Ялте, дома, дворы, огражденные подпорными стенами улицы перемежались садами, парками, а то и просто зарослями, полузаброшенными рощицами, в которых рядом уживались инжир, алыча, маслина, лавр, кипарис, жимолость и еще что-нибудь. Здесь рядом тоже был парк, куда ребята совершали вылазки — зимой в надежде убить черного дрозда и сварить из него суп (это так ни разу и не удалось, хотя черные дрозды с наступлением холодов перекочевывали вниз, поближе к теплому морю, во множестве), летом в поисках плодов.
Но сейчас дети играли неподалеку от дома.
У оккупации было много примет и одна из них — тишина. Кладбищенская тишина. В обычно шумной и многоголосой Ялте она казалась пронзительной. Жизнь будто вытекла из города.
Раньше раздражали курзал, танцплощадки, летние кинотеатры, ресторанные оркестры, рев и дребезжанье автомобилей, радиола на турбазе, полночные песни загулявших курортников, гомон набережной. Раздражали и мешали жить. Но вот наступила мертвая тишина. Мертвая — этим сказано все. Жить стало невозможно.
Раньше, услышав крик, можно было и не обратить на него внимания. Мало ли отчего кричат люди! От радости, по глупости… Может, человек увидел друга, которого не встречал сто лет, а может, хлебнул лишнего и решил исполнить арию. Крик мог разве что удивить.
В этой же тишине он пугал, заставлял насторожиться и сжаться. Наверное, и поэтому дети играли тихо.
Но вот наверху послышались крики, треск сучьев. Ребята замерли. Кричать, вести себя бесцеремонно могли только немцы, румыны да полицаи.
Несколько человек в полицейской форме, продираясь сквозь кусты, появились на школьном дворе. Один заметил ребят, вскинул карабин, бросился к ним, но лишь теперь понял, что это дети. По-прежнему держа карабин наготове, обшарил кусты. Подбежали остальные.
— Никого не видели? Никто не проходил?
— Да помолчи ты! — приказал старший из полицейских. Он приблизился последним. — Встаньте! Ребята поднялись.
— Откуда вы? Мальчик показал на соседний двор.
— Отвечай словами. Ответила девочка:
— Мы живем в соседнем дворе. Его мама самый главный врач, а мой папа…
— Давно вы здесь? — перебил полицейский.
— Не очень, — сказала девочка.
— Здесь проходила женщина. Куда она пошла?
— Какая женщина? — спросила девочка и недоуменно посмотрела на мальчика. Тот пожал плечами.
— Я спрашиваю — куда она пошла? Куда? Может спряталась?
— Мы никого не видели. Несколько полицейских осматривали тем временем здание школы.
— Не врешь? Поджав губы g округлив глаза, девчушка замотала белобрысой головкой.
— Вы учтите — это бандитка. Если заметите кого чужого — бегом к нам…
— В здании пусто, — доложили старшему.
— Могла шмыгнуть назад в балку, — сказал один из полицейских.
— Или проскочить проходным двором… — возразил другой.
— Которым? Тут их несколько.
Потеряв интерес к детям, старший полицейский приказал:
— Прочесать дворы вплоть до набережной! Минуту спустя здесь опять стало пусто.
— Им бы только людей гонять. Ищут сами не знают кого, — явно подражая кому-то из взрослых, с недетской сварливостью сказала девочка.
— Может, пойдем? — робко предложил мальчик. Он был определенно на вторых ролях в этой компании и теперь ждал решения.
— И дом растоптали… — продолжала девчушка. На песке четко отпечатались следы подбитых гвоздями немецких солдатских сапог.
— Завтра построим другой, — утешил ее мальчик. Они пошли было прочь, когда откуда-то послышалось:
— Ребятки!.. Повернулись на зов и увидели костлявую руку, которая тянулась из-за кучи мусора. Это было так неожиданно и страшно, что дети бросились бежать. Первой опомнилась девочка. Что-то заставило ее остановиться. Посмотрела на своего спутника, приказала:
— Стой здесь и никуда не уходи. Понял? И пошла назад. У мальчика сжалось сердце, но он двинулся следом. Оглянулась.
— Не ходи. Стой здесь. Я что сказала?..
Он видел, как она идет, то скрываясь за кустами, то снова оказываясь на виду, замирал от страха и восхищался смелостью подружки. А девочка подошла к мусорной куче, присела и как бы спряталась за ней.
Эта куча появилась в первые дни оккупации, когда в школе — тогда еще относительно целой. — поселились румыны. Очищая здание от всего им ненужного, они сваливали мусор в углу двора. Потом в школу попала бомба, жить в ней стало невозможно, и лишь время от времени в ее дворе останавливались отправлявшиеся под Севастополь или возвращавшиеся оттуда части. И всякий раз куча росла.
Между тем Верочка Чистова поспешила назад не только из любопытства и не от избытка смелости. Она почувствовала в этом необходимость. Происшедшее могло иметь отношение к отцу, а то, что касалось его, было для нее самым главным.
В углу двора, среди бурьяна и сорванного с крыши ржавого железа, Вера увидела лежащую прямо на земле женщину. Каким образом и когда она пробралась сюда? Как ей удалось остаться незамеченной?
Женщина подняла голову, и Вере показалось, что она ее уже видела. Женщина страдала, гримаса боли искажала лицо. Ей не пришлось звать Веру — та сама подошла ближе.
— Тебя как зовут? — спросила женщина, и это не был праздный вопрос, с каким взрослы