Андрей ехал верхом в окружении братьев Левенты и Белы, а также епископа эстергомского Кальмана и воеводы Антала. Худой, высокий и узкоплечий, новый венгерский король рассеянно оглядывал унылую и безлюдную окрестность; епископ меж тем говорил:
— Почтенный брат твой Бела, которому Совет епископов даровал герцогство, может выбрать свою треть королевства по желанию, исключая, конечно, епископства Эстергомское, Дьерское, Веспремское и Эгерское, кои всегда принадлежали царствующему из рода Арпадов.
Андрей посмотрел на Белу, слушающего епископа угрюмо; впрочем, Бела всегда был хмур видом.
— Я бы рекомендовал герцогу, — продолжал епископ, — взять себе в удел всю Трансильванию.
— Что скажешь, брат? — спросил Андрей, поскольку Бела по-прежнему внимал епископу с мрачным равнодушием.
— Дарёному коню в зубы не смотрят, — отозвался Бела.
— Этот конь — с дорогой сбруей, — многозначительно ухмыльнулся в ответ епископ Кальман. — Земли Трансильвании плодородны, богаты соляными копями и золотым песком в реках. Там есть замок, достойный вашей светлости, — в Темешваре. — И, полагая вопрос решённым, епископ продолжал: — Что же до твоего брата Левенты, решение которого мне кажется странным...
— Что странного, святой отец? — возразил Левента, белозубо улыбаясь. Конь непоседливо играл под ним, и сам Левента был полной противоположностью Беле. — Быть братом своего брата — титул не хуже других. Да и привычнее мне править не людьми, а конями. Ведь хороши мадьярские кони?
Андрей ласково глядел на брата. Ему всегда был люб Левента своей простотой и обаятельной лёгкостью. А епископ, молчаливо согласившись с Левентой, заключил:
— Люди же твои, король, будут именоваться «русские его величества» и получат лучших коней и деревню Орошвар близ твоей резиденции в Эстергоме.
Сказавши это, он умолк, и все облегчённо порадовались передышке, потому что епископу более близка была латынь, а братьям — славянский язык и разговор по-мадьярски шёл не без запинок. Дорога за время беседы взобралась на возвышенность, однообразную равнину сменили весёлые, золочённые осенью перелески, а вдали уже и высокий, густой лес темнел.
— Ты сказал о конях, — подъехал к Левейте воевода Антал, улучив время вставить в высокую беседу и своё слово. — Ты прав: венгерские скакуны соединяют в себе резвость арабских аргамаков с красотою коней из Сицилии, о которых говорят, что они вскормлены цветами. Одного из этих красавцев из моей конюшни я подарю тебе.
— Благодарствуй, — отозвался Левента.
— Но не только резвость и красота украшают их, — увлечённо продолжал Антал. — Они выносливы не менее, чем жеребцы из Фригии, которых, как рассказывают, объезжали сыновья амазонок...
Но договорить ему не удалось: впереди заклубилась пылью дорога. Несколько всадников, появившись из-за перелеска, скакали навстречу королевскому шествию. Антал вглядывался из-под ладони. Лёгкая его тревога прошла, когда всадники приблизились настолько, что можно было сосчитать их число — шесть и увидеть, что они безоружны.
Подскакав, всадники осадили коней, и ещё стало ясно, что пятеро из них лишь почтительно сопровождают шестого. Конь его был светло-серым, почти белым, а одежда всадника выдавала его главенство.
— Мир вам, — молвил всадник и обратил затем взор на Андрея. И тот с удивлением услышал, что голос всадника был женским, да это и была молодая женщина.
Епископ и воевода не отозвались, всадница, похоже, и не ждала их ответа. Она глядела на Андрея приветливым взглядом глубоких синих глаз, показавшихся вдруг Андрею до боли знакомыми.
— Мир королю венгров на его земле. — Женщина склонила голову, а когда подняла, лицо её осветилось улыбкой. — Здравствуй. Вот ты и снова дома, Эндре!
Ярл Свенельд, глава варягов, ехавший за Андреем, нахмурился и подал коня вперёд.
— Кто бы ты ни была, женщина, — сказал он, — тебе не след говорить так со своим королём.
Он с возмущением оглянулся на венгерских попутчиков, но они по-прежнему хранили отстранённое молчание.
— А пусть король сам скажет, след или не след, — ответила женщина.
Андрей мучительно всматривался в её лицо. Произнёс неуверенно:
— Агнеш?..
Она улыбалась.
— Узнал. Стало быть, я не так постарела. А ты изменился... повзрослел и возмужал. А ты прежний, Левента, — перевела женщина взгляд на братьев. — И ты, как всегда, хмур, Бела.
Бела в ответ повёл плечом: что, мол, делать. Левента с улыбкой кивнул согласно. Ярл, поняв, что женщина имеет какое-то право так говорить, вернулся на своё место.
Кони Андрея и той, которую он назвал Агнеш, шли рядом, пятеро всадников следовали неотступно, но на расстоянии от них.
— Не думал тебя увидеть, — сказал Андрей. — Двенадцать лет прошло.
— Тринадцать. С того дня, когда псы Петера искали тебя, чтобы убить, а я могла только плакать и молиться за тебя.
— Зато теперь, вижу, ты никого не боишься.
— Никого, — согласилась Агнеш, открыто его разглядывая.
Он тоже разглядывал её, дивясь резким, уверенным её движениям и крепкой мужской посадке в седле.
— Что за платье на тебе? Уж не стала ли ты воином?
— С твоим отъездом я перестала быть женщиной. Какое же платье мне носить, как не мужское? — ответила она. Но, видя, как речь её смутила Андрея, переменила разговор: — Я поклонилась королю, могу я поклониться своей королеве?
Андрей кивнул, дал знак, и воины, расступившись, пропустили их к королевской повозке.
В полутьме под полотняной крышей белело лицо проснувшейся Анастасии. Откинув лисьи меха, она заспанно и удивлённо глядела на мужа и подъехавшую с ним женщину в мужском платье.
— Мир тебе, королева, на нашей земле. — Агнеш приветствовала Анастасию поклоном. — Теперь вижу — это правда, что ты прекраснейшая из женщин.
Анастасия ответила незнакомке благосклонным кивком, но в её глазах росла тревога, она беспокойно перевела их на мужа, и Агнеш заметила это.
— И ничего не бойся, — прибавила она. — Родишь мальчика здоровым и крепким в день, когда выпадет первый снег.
Агнеш развернула коня, резко его вздыбив, и с криком «Гайда!» поскакала прочь, и всадники — за ней, и фигуры их быстро уменьшались на дороге, ведущей к лесу.
Андрей глядел им вслед, пока всадники не пропали в сени деревьев. Епископ Кальман и воевода тем временем вновь оказались рядом с королём.
— Если бы ваше величество не были так милостивы с этой женщиной, — сказал епископ, — мои люди схватили бы её, не дожидаясь приказа.
— За что?
— Босоркань она, ведьма, — недобро отозвался Антал. — Колдует, лечит заговорами, по ночам, говорят, обращается в мышь. И конь её, я слышал, может ходить по облакам. Не сглазила бы королеву...
— Если бы только ведьма, — вздохнул епископ. — Она из тех, кто водит дружбу с богомерзким разбойником Ватой. Но может быть, всё к лучшему, — прибавил епископ, поразмыслив и не желая далее огорчать короля. — Ты обошёлся с ней великодушно — это позволит нам без приключений добраться до Эстергома.
Ту страшную ночь, тринадцать лет назад, Андрей помнил хорошо, как и события, что ей предшествовали. За год до этого погиб сын Стефана Святого Имре, растерзанный на гоньбе вепрем. Право наследования должно было перейти к племяннику Стефана Вазулу, отцу Андрея. Но из Италии неожиданно явился другой племянник короля, Петер, сын его сестры и венецианского дожа Орсеоло, человек, ненавидящий всё венгерское, кроме лакомого трона. Искушённый в интригах, он убедил престарелого короля в заговоре, и Вазу и был ослеплён, а на сыновей его началась настоящая охота. Рыцари германского короля Генриха III, которых Петер привёл с собой, как гончие псы рыскали по всей Венгрии в погоне за наградой, обещанной за головы Андрея, Левенты и Белы. Но Бела сумел бежать в Польшу. Левента же и Андрей укрылись в Вишеграде, где ишпаном был верный друг их отца Габор.
Вот тогда, когда у дома Габора появились разъярённые германцы и факелы осветили ночной двор, тогда в своей светёлке и молилась за Андрея семнадцатилетняя дочь ишпана Агнеш...
Молитва ли её спасла тогда братьев или случай и добрые кони, но им удалось уйти, а мечи рыцарей обрушились на голову старого Габора. Потом был год скитаний: волынский князь Игорь Ярославич не принял беглецов, опасаясь Петера и его зловещего сюзерена Генриха III; братья искали прибежища у польского короля, у половецкого хана, пока их дружески не принял и не обласкал великий князь Ярослав Мудрый. Андрей особенно полюбился князю своей добротой, миролюбием и склонностью к книжному учению. И противу своих правил, не в пример норвежцу Харальду, князь отдал за изгнанника свою дочь, тихую и кроткую голубицу Анастасию...
Из тумана воспоминаний Андрея вывел голос Левенты. Брат ехал рядом с ним по лесной тропе, отводя рукою набегающие ветви.
— А я её сразу узнал, ещё издалека, — говорил Левента. — Статна, как и прежде, горда. И всё такая же красивая. Хоть много ей пришлось перенести: говорят, рыцари тогда обесчестили её рядом с трупом отца и три года она была немой от позора.
— Кто же её вылечил?..
— Говорят, знахари и колдуны, которых здесь пруд пруди. А признайся, — испытующе поглядел Левента на брата, — ёкнуло ведь твоё сердце? Ты крепко её любил.
— Любил, — Андрей задумчиво кивнул. — Давно это было.
— Я помню, какие ты ей любовные грамотки писал. А я их носил к ней, хотя она не умела читать и не знала латыни. — Левента засмеялся. — Зато я их читал тайно, могу теперь признаться. И готов был подписаться под каждым твоим словом!
— Я знал, — отозвался Андрей, — что ты её тоже любишь.
— И я знал, что ты знаешь, и это мучило меня вдвойне. Но право старшего брата — закон. Я имел право только любоваться вами издали и завидовать вашему счастью... Зато теперь право наконец за мной? — сказал Левента, лукаво улыбнувшись, и было непонятно, в шутку он это говорит или всерьёз. — Ты женат, я свободен — не моё ли теперь время охоты на сию Артемиду?..