— А двор и епископы меня недругом считают, — сказала Агнеш.
— У меня своя голова, — ответил он.
— И не побоялся за неё? Про нас много страшного рассказывают. Ну как отсеку голову лазутчику?
— Не отсечёшь, — сказал он.
— Это почему?
— Потому что знаешь, сколько в этой голове мыслей о тебе.
Агнеш хмыкнула недоверчиво:
— Ври больше. Выдуло их давно ветрами разных стран, где вас носило.
— Сам так думал. А увидел тебя — понял: никуда они не делись и не уходили никогда.
Агнеш помолчала, словно раздумывая, правда это или неправда, и вдруг рассмеялась:
— Не свататься ли пришёл королевский брат к разбойнице и язычнице?
Он тоже засмеялся и спросил весело:
— А если так, что бы ответила?
— Ответила бы — не женщина я больше. А кормилица: вон у меня, — кивнула Агнеш за дверь шатра, — какая ртов орава, куда от неё деваться?
— А я бы сказал: есть куда деться — свет велик, границы близко, а там тебя ни друзья, ни враги не достанут. Вот я, твой верный друг и слуга, а вот быстрые кони. Решай!
Он смотрел на неё снизу вверх и ждал ответа. Она улыбнулась и ответила ему в тон:
— А простит тебе твой Бог, что, подобно язычнику Пиште, добыл себе жену язычницу? И брат твой, король, — что он скажет?
— Он поймёт. Он тоже тебя любил.
— Так он меня прежнюю знает. А узнал бы про нынешнюю...
— Знает и про нынешнюю. И я знаю... И не могу, — молвил Левента, поднимаясь с пола на колени, — сидеть спокойно, когда гибнет твоя душа!..
— Это про меня и попы говорят, слышала.
— А я слышал, что говорят о тебе воеводы и какое войско против тебя собирают... Не знаю, Агнеш, — горячо продолжал Левента, — кто тебя околдовал, но не верю, что навечно. А мой Бог прощает раскаявшимся. Если поверишь мне, оленица моя ненаглядная, всё для этого положу, но спасу и душу твою и тело, нет у меня ничего тебя дороже!..
Агнеш увидела, как влажно блеснули от слов, не высказанных с давних пор, его глаза, и её лицо тоже потеплело. Она отвечала задумчиво и мягко:
— Тебе — поверю. Себе не прощу. Спрашиваешь, кто меня околдовал? Эти люди, — повела она рукой, — матери их, отцы, деды. Когда... после беды я онемела, и жизнь мне стала немила, и все петли я искала или высокого обрыва, меня взяли к себе двое стариков из деревни. Лечили травами, заговорами, последних кур в жертву богам резали... а в Христа не верили, добро творили не ради рая или ада — просто жили по совести, радовались жизни, и лучше, чем с ними, мне не было никогда. От этой радости и прошла моя немота, и снова жить захотелось.
— Жить можно было и среди других людей...
— А куда мне было идти? И зачем, когда эти люди приняли меня как свою? Любили, заботились. И рыцарям, убившим отца и меня опозорившим, мы славно с ними отомстили, воюя с Петером. Одни у нас стали дела, одни мысли.
— Одни — с разбойником Ватой? — Левента выпрямился, поднявшись с колен. — Сколько невинной крови на нём!
— Не всегда мы с ним ладим, — сказала Агнеш неохотно.
— А чем твои люди лучше? Убили епископа в Шароше, церковное имущество разграбили! А оно — достояние всей городской общины.
Глаза Агнеш настороженно замерли на Левенте.
— Кто про грабёж сказал?
— Известно это.
— Мне неизвестно, — сказала Агнеш, нахмурившись. — Что ещё тебе известно?
Левента вздохнул:
— Не об этом я пришёл с тобой говорить. Не судить тебя, не спорить. Скажу лишь ещё: не жди от короля, что он будет с вами заодно.
— Не жду, не дура, — отвечала она и тоже встала. — Видишь, пришёл ты говорить о любви, а о любви не вышло, не время, значит, ей сейчас. А за верность тебе спасибо. Но поздно, милый Левента. Орешина, выкопанная в орешнике, в дубняке не примется — завянет.
— А если ударят по орешнику топоры?..
— Значит, судьба. Но мои люди — не безответные деревья. Прощай, — шагнула она к выходу. — И ещё одно знай, Левента: люблю я только один раз в жизни.
Агнеш негромко свистнула, и в тот же миг возник в двери Ласло, словно всё время ждал у порога.
— Пусть Буйко и Любек, — приказала Агнеш, — отведут этого человека туда, где его Пишта нашёл, и коня ему пусть вернут. Он не враг нам. Идите. — Левента, бросив последний, печальный взгляд на Агнеш, двинулся за воином. — А потом, Ласло, — прибавила Агнеш, — немедля вернись ко мне.
Оставшись одна, Агнеш присела к столу, как будто внезапно убыло в ней сил, и некоторое время сидела так неподвижно. Потом взяла со стола медное зеркало с ручкой и осторожно в него заглянула.
Но не лицо Агнеш отразилось в нём, а её фигура во весь рост, и шла Агнеш, совсем молодая, в белом платье, по цветущему лугу, и два всадника шагом ехали на конях по обе стороны от неё. Все трое смеялись чему-то весело, потом один из всадников нашу лея, обхватил Агнеш крепко и посадил на коня перед собой. И они поскакали по лугу, а оставшийся всадник, грустно улыбаясь, глядел им вслед. А конь мчался всё резвее, и воздух туго бил в лицо и трепал волосы, и дух забирало от радостной скачки...
За спиной её раздались шага, дивное изображение исчезло, и теперь одно усталое лицо Агнеш глядело с мутной медной поверхности. Агнеш отложила зеркало, подобралась, обернулась. Ласло стоял перед ней.
— В Шароше храм разграбили. Чьих рук дело? — в упор глянула на него Агнеш.
— Не ведаю, — отвечал Ласло.
Агнеш поднялась. Взяв мешок у изголовья постели, кинула в него зеркало и пошла к двери.
— Собери людей, — приказала она на ходу.
Ласло побежал вперёд. Агнеш окружили несколько женщин, дожидавшихся её у входа.
— Кудесница добрая, — засеменила за Агнеш старуха. — Не откажи, исцели сыну ногу. Сбор винограда скоро, а он ступить не может.
— Вечером приводи, — ответила Агнеш, продолжая идти. — Все вечером приходите, сейчас недосуг мне, — сказала она, и женщины отстали.
Воины, собранные Ласло, уже ожидали предводительницу на вытоптанном посреди стана кругу, где торчал широкий пень. Агнеш ступила на него и оглядела своё воинство.
— Мне стало известно, братья, — сказала она, — что, несмотря на мой запрет, кем-то разграблено церковное имущество в Шароше и убит поп, тоже несмотря на запрет. Но попа не вернёшь, а имущество принадлежало всей общине города и вложено было такими же, как вы, бедняками. Не в наших законах, братья, грабить своих братьев!
Воины переглядывались. Ласло цепкими своими очами блуждал по их лицам.
— А поэтому, — сказала Агнеш, — велю всем до единого принести сюда свои вещи, и каждый начальник дюжины проверит их у каждого из своих. Начнём же с меня.
С этими словами Агнеш подняла свой мешок и вытряхнула его содержимое — гребёнка упала на землю, рубашка и платки, простой ножик... медное зеркало с ручкой...
Воины, Буйко и словен Любен, проводили Левенту до опушки леса. Дальше открывалась равнина и тропа спускалась по ней с холма к реке.
— Вот, господин, — сказал Любен. — Там внизу брод, а за бродом — прямая дорога до города.
— Прощай. — Буйко громко свистнул, конь под Левентой испуганно присел на задние ноги и понёс всадника вниз по тропе.
Они повернули коней обратно в лес.
— Зря ты назвал его господином, — сказал Буйко. — Нет у нас такого слова.
— Не привык ещё, — смущённо отвечал Любен. — Да и хозяйка сказала, что не враг он нам.
— И хозяев у нас нет, — сказал Буйко. — Может, ты и в Христа веруешь? — засмеялся Буйко.
— А как же, в Иисуса Христа, Божью матерь Марию. И в Дух Святой. А ты разве нет? — удивлённо спросил Любен.
— Нету их, — твёрдо отозвался Буйко.
— А кто же есть?
— Ише есть, бог-небо, — объяснил Буйко. — И богиня-земля Ноли — мать всего живого. И Луца...
— А это кто такая?
— Вида у неё нет, — сказал Буйко. — Зато она знает всё, что с нами будет, наперёд.
Любен смолк на время, обдумывая его ответ.
— Выходит, что они есть, — заключил он свои раздумья.
— Кто?
— И Христос, и Мария, и Дух Святой. Только зовутся у вас по-другому. Может, скажешь, и Сатаны нет? — ехидно спросил он.
— Нет. Ердог есть. Правитель подземного царства.
— Так он и есть Сатана! — в свою очередь засмеялся Любен, довольный, что побеждает в споре. — А ещё имя ему — дьявол, чёрт.
— Сам ты — чёрт, — рассердился Буйко, обратив в гнев свою досаду. — Погоди, вот выйдет указ короля Эндре о Боге вашем и попах, посмотрим, кто последним посмеётся.
— Про попов я и без Эндре знаю, — сказал Любен, — вон у меня на лбу от них метина. А о Боге — посмотрим, — согласился он, и спор угас, и снова мирно шагали их кони по лесной тропе.
В это время в лесном стане люди сидели группками на кругу, выложив перед собою мешки, корзины и берестяные короба. Начальники дюжин заканчивали проверку, и пока она была безуспешной.
Ласло, нетерпеливо играя нагайкой, прохаживался возле своей дюжины.
— Живей, живее, — приговаривал он. — Мы последние остались. Не медлили небось, когда крали. Ну! — подступился он к ближнему от себя воину.
Тот торопливо раскрыл свой короб и вывалил хозяйство. Деревянная ложка были там, деревянная миска, кружка из бересты.
Следующим был Дьюла, спасённый в Шароше на площади. Дьюла развёл пустыми руками.
— А мешок твой где? — огляделся Ласло.
— Разве в ад берут с собой мешок? — весело отвечал Дьюла. — Никогда не слышал. А я ведь там, если верить епископу, тоже был уже одной ногой. Этой... нет, вот этой! — показал ногу Дьюла, и воины засмеялись. — Да и не было у меня никогда никакого мешка, честно скажу. Свирель была, точно, пергамент был... Всё псы ишпана отняли. А мешок...
— Ладно, помолчи, — сказал Ласло и хмуро двинулся дальше.
У третьего, четвёртого воинов в мешках и коробах было почти то же, что у первого. Ласло поравнялся с молодым парнем, у которого мешок ещё не был развязан. Да, похоже, парень и не собирался его развязывать.