— Ярл Свенельд велел нам взять город, — отозвался он. — А больше он ничего не сказал.
— Я говорю! — крикнул Левента, сжав рукоять сабли.
Варяг глядел на него равнодушно, но миролюбиво.
— Прости, Левента, — сказал он. — Мы сделали то, что ты просил. И больше ты над нами не начальник.
Оживление в амбарах сменилось уже весёлыми криками и хохотом. Кто-то запел песню. Больше здесь Левенте делать было нечего.
Он повернулся и, ускоряя шаг, побежал к воротам.
Дозорный отряда Антала, покусывая травинку, бездумно глядел в розовеющее небо, когда мощная рука Пишты удавом обхватила сзади его шею и сжала так, что травинка осталась закушенной навеки.
По знаку Пишты Агнеш и Балаж выехали на опушку. Остальные воины, едва угадываясь среди деревьев, таились в роще. С пригорка был как на ладони виден походный лагерь королевского отряда, расположившийся в ложбине меж двух других холмов. Утро ещё не начиналось для него. Спали под телегами и просто вповалку на траве воины, и только кашевары уже приступили к делу: из-под котлов ползли дымки. В глубине лагеря виднелся шатёр воеводы.
— Совсем Антал не ждёт гостей, — ухмыльнулся Миклош. — Самое время будить.
Агнеш согласно кивнула.
— Если из нас один останется, — вдруг сказала она, — дай слово, что уведёшь людей на юг, на пустые земли. И там осядешь.
Миклош глянул на неё неодобрительно:
— Не лучшие слова ты сказала перед боем.
— После боя, может, никаких не скажу, — ответила Агнеш, выхватила из ножен саблю и привстала в стременах.
И с криком «Гайда!» ринулись из рощи вслед за поскакавшей вперёд Агнеш её воины.
Они грохочущей лавиной скатились в сонный лагерь, сея смятение и ужас среди его защитников такой побудкой. Застигнутые врасплох, воины Антала метались беспорядочно и бестолково, и всюду их доставали сабли и пики. Полуголый Антал выскочил с мечом из шатра. Сразу несколько воинов Агнеш во главе с Буйко устремились к нему, весело поигрывая над головами саблями.
И был бы конец воеводе, но что-то коротко свистнуло, и Буйко со стрелой, крепко вошедшей ему в глаз, первым упал с коня.
Ещё и ещё просвистело. Упал вслед за Буйко другой воин, и третий, и четвёртый. Непонятно было, откуда летели стрелы, но поражали они метко и наверняка. Упал Любен — стрела попала ему точно в шрам на лбу; упали Тамаш и Йонаш... Воины Агнеш смешались, растерянно озираясь и ища невидимого врага. Но к тому времени очнулись наконец воины Антала. И он сам, побуждая их к наступлению, уже яростно взмахивал мечом.
Тут и невидимый враг показался. Печенежские лучники, начавшие стрельбу с двух холмов, теперь катились с них двумя встречными рядами, не переставая стрелять на скаку и безошибочно поражая в людском месиве только противников.
Агнеш поняла, что печенеги готовятся сомкнуть свои смертоносные ряды в круг, из которого уже никому не будет выхода. И круг быстро смыкался, но ещё оставался в нём незамкнутый проход, ведущий обратно, к лесу. Атам, в лесу, — деревья, вечные защитники...
— Всем — в лес! — крикнула она, и Пишта повторил её приказ громовым голосом: «В лес!» И захлебнулся своим криком со стрелой в горле. Но воины услышали и, раскидывая врагов отчаянными ударами сабель, стали продираться сквозь их ряды в отступление.
Тем временем на холм выскочил Левента на взмыленном коне. И остановил коня, увидев, что прискакал поздно.
Уцелевшая горстка воинов с Миклошем и Агнеш вырвалась из боя и уходила к лесу. Но, отрезая им путь, из-за леса выскочила на рыжегривых конях лёгкая конница секеев.
А сзади, продолжая источать стрелы, неумолимо смыкалось кольцо печенежских лучников...
10
настасии приснился сон, смутный и горячечный, как бред.
Словно сквозь туман, она увидела какую-то беспорядочную сечу, где непонятно было, кто с кем бился и кто кого одолевал. Кони ржали страшно, но беззвучно в её сне, и так же беззвучно скрещивались мечи. Лицо женщины, увиденное единственный раз на границе, мелькнуло там; было оно спокойным и бледным, и конь под женщиной был бледным, как туман. Ещё приснились Анастасии, вперемежку с сечей, пламя камина, бродячий хегедюш и три крысы. И другое лицо — королевского брата Левенты, но он тут же в отчаянии закрыл его руками...
Анастасия проснулась. И сразу, заметив это, две старые служанки — Марфа, привезённая из Киева, и мадьярка Оршик — приблизились к постели, чтобы сменить на пылающем лбу королевы полотенце, смоченное уксусом.
— Ты так жалобно стонала, что мы уж сами собрались тебя будить, — сказала Оршик, протирая ей влажные лицо и шею.
— Плохой сон снился...
— Если плохой, надо тут же рассказать, — заметила Марфа. — Чтобы не сбылся.
Анастасия хотела рассказать свой сон, но сразу сбилась: и голова была дурной от жара, и сон сумбурным. Сказала она только о белом коне.
— Белый конь — к жалобе, — тотчас определила Оршик.
— Она и так вон как жалится... — возразила Марфа. — К судьбе белый конь.
— Судьба — конь неосёдланный. А если конь под седлом...
Женщины заспорили, и Анастасия снова устало закрыла глаза. Так хорошо и уютно было с закрытыми глазами, как в тёмном чулане, куда любили они прятаться с сёстрами в детстве. Никому в эту уютную темноту не было хода, кроме собственных мыслей. И они не казались такими чёрными наедине с собой. Болезнь и лихорадка пройдут, как всё проходит, думала Анастасия, и ничто не помешает ребёнку родиться в срок и здоровым. Как эта женщина сказала: когда выпадет первый снег... Но мысль о женщине напомнила Анастасии её сон, и тревога вернулась в её душу.
Беспомощным, обессиленным взглядом она встретила вошедшего Андрея. Он присел на постель, взял в прохладные ладони её протянутую руку и спросил, пряча за ласковой улыбкой собственную тревогу:
— Хорошо ли спала моя королева?
— Страшно мне, Андрей... — прошептала Анастасия пересохшими губами.
Он гладил её руки, щеки, лоб, и ладонь его приятно остужала жар.
— Не бойся. Врач уже приехал из Регентсбурга, искуснее его, говорят, нет.
— Не за себя боюсь... За тебя, за него... Вражда мне всё снится, сечи и кровь...
— Не бойся ничего, — твёрдо ответил Андрей и крепче сжал её руку. — Когда он родится, мир и тишина будут на нашей земле. Я обещал тебе.
11
рикованная за ногу цепью, Агнеш сидела на голом каменном полу в сводчатом замковом подземелье. Из тёмных углов слышалась возня крыс. Три наиболее смелые из них уже выползли на освещённое крошечным окном пространство и осторожно принюхивались к гостье.
Шаги за дверью загнали их снова в темноту. Прогремел засов, дверь открылась, и факел в руке стражника осветил всё помещение. Стражник воткнул факел в расщелину между камнями и исчез. На его месте в двери появился бледный Левента.
Агнеш подняла на него глаза. При ярком свете стали видны ссадины на её лице и запёкшаяся сабельная рана у плеча.
— Сказала бы — садись, да некуда, — развела руками Агнеш.
Левента в молчании сделал несколько бессмысленных шагов по каземату, снова обернулся к Агнеш, и безысходная горечь отразилась на его бледном лице.
— Зачем ушла из города?.. Лучшие варяжские воины были со мной, и ты была бы спасена...
— А мои бы люди полегли?
Он не ответил. Много, очень много слов было для любимой у Левенты, по он не знал, с каких начать... да и не нужны стали сейчас те приготовленные слова.
— Короли кладут тысячи голов ради земель, рыцари — ради славы, воины — ради добычи, — сказал Левента, — и никто не говорит им, что это грех. Почему же нельзя положить сотню ради... не скажу уже — любви, но ради спасения твоей души вечной? И положил бы, не задумываясь, если бы мы не разминулись...
— Суждено нам было разминуться, — сказала Агнеш. — Ты шёл к своей судьбе, я — к своей.
— Шла, зная, что твои люди всё равно полягут, а ты окажешься здесь?
— Шла. К судьбе надо дойти, ответила Агнеш и шевельнулась, разминая затёкшую спину. — Так что решили ваши епископы? — спросила она.
— Казнь... — с усилием выговорил Левента это слово. — Но не решили какую...
Агнеш рассмеялась, и так странен был здесь её смех, и так чужд мрачным сводам.
— Я вспомнила, как два пьяных мужика спорили: через какие ворота лучше выходить из города? Не всё ли равно!
Но чем веселее была Агнеш, тем безысходнее становилась горечь Левенты.
— Ты смеёшься, — сказал он, — а мне кажется, что ты смеёшься надо мной. Над бессилием моим тебе помочь... Но если я не смог спасти тебя, — умоляюще поглядел он на Агнеш, — умри хотя бы как христианка, чтобы хоть после смерти наши души были вместе!
— Они будут, Левента. Все мы будем вместе после смерти, каким бы богам ни поклонялись при жизни.
— Даже те, кто умрут без раскаяния?
— А что это — раскаяние? — отвечала Агнеш. — Почему я должна каяться, что убивала людей короля, а не он, что убивал моих? И кто прав — согрешивший или казнивший?.. Оттого и смерть всем дана одинаковая, и всех уравнивает и примиряет. И мы обязательно встретимся, Левента, — улыбнулась она ему, — и вдоволь ещё наговоримся, так что не трать сейчас зря слова!
— Ты больше хотела бы увидеть здесь не меня, а Андрея? — вдруг спросил Левента.
— Я тебе тоже рада.
— Хочешь, я попробую... приведу его?..
— Не нужно, — качнула Агнеш головой. Левента хотел возразить, но Агнеш прибавила просто и уверенно: — Он сам позовёт.
Ночью служанки Марфа и Оршик, чутко дремавшие у постели королевы, разом проснулись: слишком уж часто и тяжело вдруг задышала Анастасия, и стоны её были не такими, как прежде.
Оршик побежала прибавить огонь в светильнике, Марфа склонилась над Анастасией, прислушалась, оглядела. Анастасия пылала жаром в полу беспамятстве. Но вдруг судорога пробежала по её телу, она выгнулась с глухим, утробным стоном, и Марфа, сунув руку под меха, всё поняла и обернулась к Оршик: