— Хорошо, пусть будет по-твоему, Роже.
Она медленно поднялась.
— Святой отец и благородные рыцари. Вам известно, что сей человек преступил в замыслах против господина своего, великого князя, и короля Генриха, будущего моего мужа. Назначьте ему кару, и пусть ваше решение будет моим.
Наступило молчание. Анна обвела стоящих вокруг неё людей тревожным взглядом.
Шалиньяк шагнул вперёд первым, вынул из ножен меч наполовину и задвинул обратно:
— Смерть.
Анна вздрогнула от стука меча, но продолжала тихо, спокойно:
— Не служит ли, благородные рыцари, ему оправданием, что он спасал меня?
— Все мы спасали тебя, — молвил подошедший от ручья Злат, — да с мечом в руках.
— Янка!.. — с надеждой взглянула на неё Анна.
Янка смачивала платком лоб раненого.
— Ромуальд тоже Готелинду любил, — ответила она.
— Моё мнение уже ничего не решит, — развёл руками Бенедиктус.
— Да будет так... — прошептала Анна. — Когда?
— Церковь рекомендует предавать души грешников в руки Божьи на рассвете, — со знанием дела объяснил Роже. — Когда молитвы об их спасении, благодаря влиянию эфира, легче доходят до небесных сфер.
— Да будет так... — повторила Анна.
Все разошлись по своим местам. Анна опустилась на землю к костру, напротив Даниила. Они молчали.
— Даниил, Даниил... — произнесла Анна. — Что ты наделал? Ты учил меня добру, справедливости и любви...
Во взгляде Даниила не было страха.
— Я любил.
— Но разве, любя, можно творить зло? Помнишь, что говорит о любви Писание: «...цветы показались на земле, и время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей...»
— Но «люта любовь, как преисподняя, стрелы её — стрелы огненные, и крепка, как смерть», — ответил Даниил. — Я должен её проклинать... Но я её благословляю! Ибо она дала мне радость мук и миг свободы. Я плыл в мыслях своих по морям, видел дивные страны, дышал подоблачным ветром, каким дышат одни птицы небесные, и ты была со мною...
Анна оглянулась, придвинулась к Даниилу и ножом разрезала ему верёвку на ногах.
— Беги!
Но Даниил, улыбаясь, покачал головой:
— Нет, Анна. Как зверь, вкусивший свободы, не может жить среди людей, так и мне нет без тебя жизни.
— Даниил... — молвила Анна, глядя на горящий костёр. — Если бы мир был устроен иначе и не было бы у каждого из людей своего предначертания, я ведь могла бы встретить тебя... и, может быть, полюбить...
— Умолкни, не говори больше ни слова! — воскликнул Даниил. — Моя душа посетила этот мир в годы, когда ты жила на земле, — есть ли большее счастье? Прощай, Ярославна! Возлюбленная моя, прекрасная моя!..
Большое солнце, холодное, чужое, встаёт из-за края земли в утро казни.
Всё покрыто росой, как инеем, — чужие деревья, трава чужая, чужие, незнакомые цветы. И от ручья поднимается пар, словно ручей морозный, студёный. И утренний холод пронизывает Анну, сидящую на берегу.
Мысли пронизывает холод, а не тело, и стынут от него готовые пролиться слёзы... Когда-нибудь, когда солнце надолго согреет мир, они оттают и изольются, они лягут обильной росой на лугах, и высоко поднимутся вспоенные ими травы. Всё пройдёт, и раны затянутся, и зарастут пепелища... и простит нам обиду вечная душа в небесах...
За спиной Анны раздались шаги — Шалиньяк подошёл к ней.
— Мы ждём тебя, госпожа.
Айна поднялась и последовала за ним.
— Доминус вабискум... — слышался монотонный голос Роже, — ...новит мне патер, эт эго агноско патрем... эт анимам меам поно про овибус меис... Си мортуи сумус кум Кристо...
Все собрались на опушке, и Даниил стоял, связанный, на коленях, и перед ним торопливо возносил молитву Роже, и Злат, сам не свой, нетвёрдыми руками проверял, надёжно ли укреплена рукоять меча.
— Амен, — заключил Роже, вставая, и сделал Злату знак. Злат шагнул к Даниилу.
— Не гневись, Ярославна, — вдруг сказал он, отводя глаза. — Не слушается рука.
Шалиньяк с досадой огляделся.
— Жак, — позвал он франкского воина. — Сделай своё дело.
Позёвывая, Жак подошёл к Даниилу и обнажил меч. Он дугой сверкнул в воздухе.
— Нет!.. — закричала Анна, закрыв лицо руками.
И бросилась бежать прочь, не различая дороги, через ручей, по высоким влажным травам, обдирая платье и тело об колючие кустарники. Но всё медленнее становился её бег, и наконец Анна остановилась. Тишина была вокруг... Анна повернулась и пошла обратно, ступая медлительно, неторопливо, и вернулась к опушке.
Там уже не было Даниила, воин старательно вытирал меч о траву, Бенедиктус тянул вино из фляжки, остальные смотрели на Анну.
— Приказывай, моя королева, — сказал Шалиньяк.
— Запрягайте коней, — молвила Анна, и каменным было её лицо. — Солнце уже высоко.
10Седмица 8 по Пятидесятнице.Заговенье на Успенский пост
ни ехали день, другой, много дней. Миновали убогие сёла с хижинами, крытыми косматой соломой, с кучами навоза у плетней, мрачные замки баронов, лепящиеся на неуютных вершинах скал, придорожные трактиры и церкви — и всюду в мире был единый распорядок: властители правили, священники молились, а крестьяне трудились на полях, ибо уже наступило время жатвы.
Местности становились всё населённее, дороги — всё многолюднее. В один из дней путникам повстречалось странное шествие.
Впереди конные воины гнали пиками баранов и коров. За скотом, тоже под охраной, брели длинной вереницей люди с бедным скарбом: горшками, узлами, серпами и мотыгами. Женщины несли на руках детей. Люди шли понуро, с выражением безнадёжной покорности судьбе, а вокруг них с лаем носились свирепые сторожевые псы.
Анна со спутниками вынуждены были посторониться и с обочины глядеть на процессию. Свернул даже Шалиньяк, который первое время пытался упрямо пробиваться сквозь баранье стадо. Замыкали колонну ковыляющие старики и старухи, их подталкивала копьями стража. Седой старик, хромой, заросший многодневной щетиной, увидев бочку на телеге, обратился к Янке пересохшим голосом:
— Добрая госпожа, дай глоток воды!.. Иначе умру от жажды.
Янка протянула ему ковшик, и старик жадно задвигал кадыком. Ромуальд, лежащий на телеге, приподнял голову и всматривался в его лицо.
— Гунтер?.. — неуверенно окликнул он. — Это ты, Гунтер?..
Старик с трудом оторвался от кружки и сощурил подслеповатые глаза.
— Господи!.. — произнёс он изумлённо. — А мы считали, что вы в лучшем мире!
— Что это значит, Гунтер? — показал Ромуальд на шествие. — Куда вас ведут?
— Ах, господин, — отвечал старик, — почему вы не вернулись неделей раньше? Одни беды преследовали нас все эти дни. Вначале красная комета появилась в небе... потом могильщики вырыли из земли на кладбище каменную женщину, нагую... А вчера чёрный рыцарь явился в поместье, сказал, что вы умерли, разорил замок, нас забрал и скот, по праву старшего брата... а куда нас ведут, мы не знаем. Ах, где же вы пропадали, господин!..
Только теперь путники обратили внимание на чёрный дым, столбом стоящий далеко у горизонта.
— Гунтер!.. — Ромуальд приподнялся в крайнем волнении. — А Готелинда? Помнишь ли ты белокурую госпожу, дочь барона Хагенштауфера?
— А, — сказал старик. — Помню. Отец устроил ей хорошую свадьбу, бесплатно угощали пивом бедняков...
— Когда?
— Да уж с полгода... Её муж — храбрый рыцарь. Уши у него заросли волосами, как у волка.
— О Боже! — воскликнул Ромуальд и без памяти упал обратно на солому. В это время стражник подъехал к телеге, копьё кольнуло старика в плечо, кружка упала на дорогу. Злат потянулся к мечу, но Анна коснулась его руки.
— Молчи, Злат, и молись, чтобы нас не узнали...
Злат задвинул меч в ножны. Старик, припрыгивая на одной ноге, изо всех сил нагонял под конвоем стражника хвост шествия. Чёрный дым расползался над горизонтом.
Они стояли на пепелище. Обгоревшие трубы да горы битого камня — это было всё, что осталось от замка Ромуальда. Стучал топор — Злат доделывал из уцелевших брёвен подобие хижины. Ромуальд отрешённо сидел возле неё.
— Поистине печальный рыцарь, — молвил Бенедиктус и украдкой вытер слезу.
Анна тоже глядела на рыцаря с жалостью.
— Ромуальд, — сказала она, — при франкском дворе ты будешь принят с почётом, вот тебе моё слово. Поедем с нами.
— Милость твоя безгранична, благородная принцесса, — ответил Ромуальд, поклонившись. — Но здесь моя земля, и я слышу, как склепы предков взывают к отмщению. Мне не будет покоя на этом свете, пока я кровью чёрного рыцаря не смою позор с нашего рода.
— Позови меня, — сказал Шалиньяк, взбираясь на коня, — я охотно приеду к тебе на помощь.
— И я приеду, — сказал Злат. — Прощай, Ромуальд. И не печалься. Печаль беде не помощник.
Все были уже готовы тронуться в путь, и Ромуальд, морщась от боли, поднялся, чтобы стоя проводить гостей у порога жилища. Одна Янка медлила и томилась.
— Как же ты?.. У тебя ещё и раны не зажили!
— Рыцарь не должен думать о ранах, Янка.
— Да кто тебе их перевяжет?..
— Мне известны бальзамы и снадобья, которые творят чудеса. И кроме того, — добавил Ромуальд, грустно глядя на Янку, — меня будет лечить память о твоей доброте. Прощай.
— Господь вознаградит тебя за всё. Прощай, — сказала Анна и тронула коня, а за ней двинулись Роже, Бенедиктус и рыцари.
— Не будет моей совести покоя! — вдруг воскликнула Янка, и все оглянулись на неё. Янка подбежала к Анне: — Одно добро я видела от тебя, Ярославна! Будь добра последний раз — разреши остаться с ним!
Остановился Злат и мрачнее тучи опустил голову, словно ждал этой просьбы. И Анна сказала:
— Не меня проси, Злата.
— Что касается церкви, — поспешил заявить Роже, — она благословляет этот брак.