— Э-эх! Янка!.. — только и молвил Злат, ударил шапкой о землю, поднял своего коня на дыбы и с отчаянным посвистом с места галопом поскакал куда глаза глядят.
— Нет слов, о благородная Анна... — начал было Ромуальд, но Анна перебила его:
— И не нужно слов. Ты нам полюбился молчаливым.
Она отворила один из сундуков, что были на возке, и, набрав охапку дорогих мехов, направилась к Янке и Ромуальду.
Роже забеспокоился, забежал перед Анной:
— Опомнись, Анна! Что ты надумала? Я отменяю благословение!
Но Анна шагала, не обращая внимания на епископа.
— Не дам!.. — закричал Роже, простирая перед ней руки. — Это не тебе принадлежит, это достояние Франции!
— А разве, Роже, я уже стала королевой? — с усмешкой поглядела на него Анна.
— И не станешь ею никогда, если будешь раздавать приданое каждому погорелому рыцарю!
Анна молча глядела на епископа, а он, распаляясь, продолжал кричать:
— Девчонка, тебе посчастливилось стать невестой короля франков только оттого, что твой отец сидит на мешке с золотом! Кто ты, дикая язычница!.. Ты погляди на себя!
Долгим надменным взглядом смерив Роже, Анна отодвинула его неожиданно сильной рукой. Вернулась к возку; кинув меха обратно, взяла под уздцы лошадь — она послушно пошла за Анной, и возок остановился перед Янкой и Ромуальдом.
— Без этого вам не одолеть чёрного рыцаря. Примите от Анны.
— Нет!.. Никогда!.. — Роже бился в руках Шалиньяка. — Всё золото!.. Всё серебро... Санта Мария... А-а-а!.. — вдруг взвыл он нечеловеческим голосом и без чувств повалился на землю.
А Злат шёл через рощу, не различая дороги, и сучья с треском ломались о его плечи и стегали по лицу. И-э-эх! — выхватил Злат меч и в сердцах рубанул вставшую на его пути осинку, — упала она, как подкошенная, с чистым косым срезом. И ещё — э-эх! — упала за ней вторая, потом третья. Ходил туда-сюда меч, словно сотни врагов окружили Злата, и там, где он ступал, оставались улицы и переулочки да одни высокие пеньки.
Так рубил и рубил Злат налево и направо, с горя и печали, и, когда опомнился он, не было вокруг ни единого деревца, одни пеньки, а за ними — чистое поле...
11Седмица 26 по Пятидесятнице,в Царьграде
жеминутно трубили серебряные трубы на Ипподроме, император Константин принимал парад войска, с победой вернувшегося из Месопотамии. Перед императорской кафизмой проезжали возы, груженные военной добычей, конюшие проводили бесценных трофейных скакунов; ехали в колесницах военачальники, проходили, блестя доспехами и оружием, тагмы греческих, варяжских и варварских воинов, приветствуя своего главнокомандующего.
Мономах, в императорской мантии и короне, отвечая на приветствия благосклонными кивками, слушал пояснения логофета Лихуда, живописавшего подробности победы.
— Именно внезапность нападения и предопределила исход битвы, — говорил Лихуд. — Обязан отметить, благословенный василевс, что это стало возможным лишь благодаря тайным донесениям твоего резидента Халцедония, кои были поистине бесценны.
— О да, — согласился император, — я, помню, читал их как увлекательный любовный роман. — Он ласково улыбнулся сидящей рядом красавице черкешенке, аланской принцессе, последней своей фаворитке, и незаметно коснулся рукою её смуглой ручки в перстнях. — Кстати, ты давно не докладывал мне о его миссии в Польшу. Там ведь тоже творится история, достойная романа! Мы жаждем продолжения.
— Увы, благословенный, — отвечал скорбно Лихуд, — потомки, несомненно, напишут об этом, но сам Халцедоний уже не напишет ничего.
— Он мёртв? И ты молчал? — нахмурил брови василевс.
— Мы проверяли эти сведения. К несчастью, они подтвердились. Халцедоний пал как воин при исполнении своего долга недалеко от Гнезно в стычке с войском польского короля, усиленным отрядом варяжских наёмников.
Император поднял руку, и, повинуясь его едва заметному жесту, смолкли трубачи, остановилось шествие и затих Ипподром.
— Печально, — молвил Константин в тишине. — У нашего тайного посланника и резидента была семья?
— Возможно, — ответил Лихуд, — и во многих странах, но в пределах Ромейской Империи церковь никогда не освящала его брака.
Аланская принцесса, огорчённая остановкой шествия, скучала, слушая неинтересный ей разговор. Император вновь ласково тронул её руку и произнёс весело:
— Тем лучше для твоего ведомства, Лихуд: оно сэкономит на пенсии!
По мановению императорского жеста парад ожил, тагмы продолжили движение, и снова затрубили трубы.
— Осмелюсь доложить, благочестивый василевс, — сказал Лихуд, дождавшись паузы в трубных гласах, — что, хоть план Халцедония и остался незавершённым, намеченное им благословило само небо. От нашего агента в Германии нам стало известно: посольство франков лишилось всех даров русского архонта и в настоящее время вместе с княжной затерялось где-то в саксонских землях.
— И франкский король не дождётся желаемого? — спросил император.
— Я уверен. — Логофет твёрдо кивнул. — Ведь простой камень дорог лишь в драгоценной оправе.
Император помолчал, оттеняя значительность услышанного.
— Мы непременно поручим Михаилу Пселлу написать панегирик этому герою, — промолвил он. — А на деньги, предназначенные для пенсии, пусть воздвигнут мраморный бюст Халцедония. И установят в Пантеоне славных, — простёр император руку, — здесь, на Ипподроме!
12В день апостола АндреяПервозванного, по утрени
ремя утрени путники встретили в копне сена.
Шалиньяк, Бенедиктус и Злат спали, тесно прижавшись друг к другу и согревая теплом своих тел Анну. Роже первым открыл глаза, словно кто-то толкнул его во сне. Беспокойно огляделся и вскочил:
— О Боже!..
Все проснулись. Роже, лишившийся дара речи, указывал трясущимся пальцем туда, где ещё вечером стояла телега с последним оставшимся скарбом. Телеги не было. Видны были четыре вмятины от её колёс, от них шла колея и скрывалась в траве. Как гончий пёс, Роже побежал по следу, но остановился, потеряв его.
Шалиньяк огляделся. Не было и воинов. Один механический человек, порядком распотрошённый, валялся на земле.
— Жак!.. — наливаясь багровым цветом, прорычал Шалиньяк. — Низкие, подлые собаки! Жалкие рабы!..
— Думаю, — прикладываясь к фляжке, отозвался Бенедиктус, — что рабы стали много богаче своих господ.
— Догоним. — Злат искал в сене меч. — Не могли они уйти далеко...
— Не догонишь, Злат, — сказал Бенедиктус. — Если учесть, что они увели и коней.
На коновязи болтались обрывки верёвок.
— Что ж, пусть так, — поднялся на ноги Бенедиктус и отбросил опустевшую фляжку. — Зато теперь чаша испита сполна.
Всё, что осталось от пышного некогда посольства, двигалось в молчании. Прохожий или проезжий могли бы принять наших путешественников за бедных переселенцев, каких много было в те годы на дорогах неспокойной Европы.
Анна шла впереди, укутанная тёмным шерстяным плащом. Остальные тянулись следом. Шалиньяк и Злат тащили на плечах механического человека, густо покрытого грязью и дорожной пылью.
Где-то далеко позади, отстав от всех, ковылял Роже, и в поникшей фигуре его были отчаяние, отрешённость и безнадёжность.
Осень была всё заметнее, на холмах, пригретых последним солнцем, золотились и алели виноградники. Дорога петляла среди кустарников, из рощи вдруг выводила к полям, раздваивалась, сливалась с другими дорогами. Путники держались глубоко наезженной колеи.
Механический человек оттягивал плечи, Злат и Шалиньяк обливались потом, но держались, по возможности, бодро.
Дорога привела на вершину холма, и здесь путники остановились. Злат и Шалиньяк, отдуваясь, бросили куклу на землю. «Прозит!» — неожиданно проскрипело в механической утробе.
Анна улыбнулась.
С вершины виднелись бесконечные просторы Иль-де-Франс. Изрезанные межами поля, цепочки красных тополей, далёкие церковные шпили освобождались от утреннего тумана.
— А ведь уже пахнет Францией! — сказал Бенедиктус. — Разрази меня тысяча громов, я чую запах молодого вина! Сейчас как раз время давить лозу... Надо признать, что единственное, чем бесспорно богат наш король, это добрым вином!
Но Анна не слышала, она вглядывалась вдаль, где среди холмов, покрытых золотистыми виноградниками, вилась дорога, и по дороге скакали сто человек всадников, и впереди них — ещё один, в золотом, развевающемся, как крылья, плаще.
Шалиньяк тоже вгляделся:
— Клянусь небом, я узнаю плащ короля! Это король! — и он радостно подбросил вверх свою мятую шляпу с пером.
— Если это король, — скорбно молвил подошедший Роже, — то что я ему скажу? Что?!.
— Не печальтесь, ваша святость, — отозвался Злат. — Вы скажете ему, что королева приехала.
Гордо вскинув голову, Анна ждала на вершине холма приближающихся всадников.
Ярославна в тот же год венчалась на королевство и после смерти Генриха много лет правила Францией. Её похоронили в Санлиссе, где до сих пор можно увидеть гробницу с надписью «Анна регина». Ещё двести лет Русь не тревожили внешние враги, пока не появились кочевники с востока. Но это уже другая страница истории.