Как бледный дух, пугающий и странный,
Почудилось, что он глядит с мольбой
Куда-то вдаль, за горизонт туманный.
Что видит он — иной земли порог
И мановение руки бесплотной
Туда, где виден тусклый огонек,
Едва мерцающий в ночи холодной?
Или он видит в этот смертный час
Свой дом, жену и дочь, родимый берег,
Кольцо любимых рук, сиянье глаз —
Все, что хранил в душе и во что верил?
Корабль тонет; скоро он уйдет
Туда, где только холод и забвенье,
Ужели сгинет он в пучине вод
И нет руки, протянутой к спасенью?
Смотри, собралась призраков толпа,
Их взор пылает радостью коварной!
Уж волны хлещут…» — Голос вдруг пропал,
И крик ее развеял сон кошмарный.
Утихла буря, снова даль ясна
Пропало наважденье роковое,
Лишь ветра в снасти чистая струна,
Лишь мерный рокот близкого прибоя.
Она проснулась; сгинул ночи мрак,
В окрестных рощах крепнет птичье пенье,
И слышен лай сторожевых собак,
Веселый лай, предвестник возвращенья!
Спустя три дня
[Написано после созерцаний картины Ханта Хольмана «Обретение Христа в Храме»]
И толкотня и гам
В потоке богомольцев. Во вратах
Стою: народом переполнен храм,
Сложившийся в мечтах.
Каменья здесь бесценны,
И мрамор пола рассыпает блики
По всей округе — перед нами сцена
Знамений превеликих.
Но дикой красоты
Пророчество о смерти полно силы;
И сорваны все лучшие цветы
Для той, что ждет могила.
Поговорить, поспорить
Мудрейшие сошлись со всей земли
На три святые дня. Их речь о Торе
Послушать все пришли.
Их старческие брови
Досадой сведены, надсадной мыслью:
Разрушил мальчик умственных сокровищ
И кладези, и выси.
Презренье лишь и строгость
Я в лицах наблюдал, пока мой взгляд
Не обратился на Того, Кто был в восторге
Немом — в толпе и над…
И мысль в конце концов
Созрела в сердце, полном опасений:
Способны ли слепцы вести слепцов,
Разрушив царство тленьем.
Предчувствие беды
И смерти, грозной, но пока далекой…
Кровавый свет пророческой звезды
Привел волхвов с Востока.
Как светятся махины
Зеркальных скал, венчая глубь огнем,
Моя душа во сне творит картины,
Увиденные днем.
Приходят и уходят
Лишь созерцатели. В толпе гудящей
Хватает недовольного народа,
Невесть что говорящих:
«О, где тот идеал,
И совершенный камертон для скерцо
И гимна красоте, что Он являл?»
О вы! Медлительные сердцем!
Вглядитесь в эти очи —
В них Божество любовью излилось:
Таинственней могил, бездонней ночи,
Они вас зрят насквозь.
Вглядитесь в эти очи:
Они ведут борьбу без укоризны,
Пока воскреснуть каждый не захочет —
И не захочет жизни:
Вам Бога не найти,
Склонившись, поцелуйте Его след,
Молитву изливая: «Посети,
Дозволь идти вослед!»
Среди толпы бредя,
Родитель с матерью шептали кротко,
Невольно укорив, но не судя:
«О, что ж ты, милый отрок,
Излив печаль сердец,
Что сделал с нами Ты, наш дорогой?
Три дня искали я и Твой отец
Тебя в тоске большой».
А я стоял и слушал
Слова любви: «Меня искать не надо!» —
Зарюя, лечит жаворонок душу
И мысли от разлада.
Отныне воцаряются
Покой и тишина; а с грезой слитый
Из кельи колдуна дух испаряется
С прочтением молитвы.
Уже светлеет дол,
Глаза прикрыл — зачем мне пробужденье?
Любя вцепился я в ночной подол —
Продлить свое виденье.
Лица в пламени
Когда угли в ночи сырой
Слегка подернутся золой,
Рождается видений строй.
Вот ферма посреди жнивья,
Хор птиц, журчание ручья, —
То место, где родился я.
Далекий образ миновал,
И гений мой нарисовал
Знакомого лица овал,
Когда узрел впервые ты
Ребенка милые черты
И кудри, эльфом завиты?
Теперь же девушка она,
Красой своей устрашена
И в омут чувств погружена.
О, как дыхание зашлось,
Когда увидеть довелось
Мне темный шелк ее волос!
Как пульс мой быстро трепетал,
Когда ее я повстречал
И нежно за руку держал!
Теперь те локоны седы,
Затеряны ее следы,
Увяли вешние сады.
Прервалась трепетная нить,
И никогда не возвратить
Ту, что могла моею быть.
Тех кратких встреч восторг забыт:
Звучит в часах моей судьбы
Рефрен печальный «если бы…»
Высот, что я не покорил,
Тех дел, что я не совершил,
И тех венков, что не носил.
Видение ушедших дней
Тускнеет в отсветах углей,
И гаснет свет в душе моей.
Вокруг покой; весь мир молчит,
Лишь прах и пепел ветер мчит,
И снова я один в ночи.
Урок латыни
Латинских книжек пестрый ряд
Урок нам дать готов.
Как много книги слов хранят!
Но есть глагол один, в сто крат
Важней всех прочих слов.
И все, что надо изучить —
«Amare» igitur «любить»[1]
Мы жизни сладостный нектар
Вкушаем каждый день —
Блеск глаз, румянец щек, пока
На них внезапно облака
Свою не бросят тень.
И скажем мы, любви вкусив,
Что горек сей инфинитив.
«Amare» с горечью глагол
Вчера во власти мрачных снов
Мы думали всерьез:
Роз не бывает без шипов,
А утром мир опять таков,
Что нет шипов без роз.
Урок латыни — на века:
Любовь пленительно-горька.
Все то, что я вообразил
Я счет не вел ее годам,
Когда писал портрет,
В смятенье чувств набросив ей
Десяток с лишним лет.
Я взял лазурный цвет для глаз
И медный — для волос,
Но вышел медный слишком рыж,
Лазурный — чуть белес.
Она пощечину дала,
А я считал, что ей
Отныне надо бы меня
Касаться понежней.
Когда б меня спросили, как
Ее улучшить стать,
Я б отвечал: «Добавить? Нет!
Лишь кое-что убрать».
Есть у нее медвежий стан,
Гиений кроткий нрав,
Такая шейка, что умрет
От зависти жираф.
Поверьте, я ее люблю!
И это существо —
Все то, что я вообразил,
Плюс что-то сверх того.
Пак утраченный и обретенный
Пак укрылся от людей,
Смотрит он на них с опаской,
И теперь уже нигде
Нам не встретить сказку!
Жадный гоблин сливки пьет,
В шкаф залазит для острастки,
Ложки чайные крадет,
Но мы ищем сказку!
Кто же в дверь мою стучит,
Чьи глаза взывают к ласке,
Чей волшебный смех звенит?
Ах, дитя мое, твой вид
Даже лучше сказки!
Пак вернулся в мир людей,
Он их больше не страшится,
Посреди их площадей
Он ликует и резвится,
Скачет вольно взад-вперед,
Ищет новые забавы.
Бах! Хлопушки быстрый взлет!
Плюх! Вот это нам по нраву!
Слишком скоро ты, дитя,
Станешь с детством расставаться,
Дни короткие летят,
Но ведь эльфы не грустят, —
Будем же смеяться!