Тут стоит напомнить, что Магиллври родом из Ольстера[20], поэтому имеет известные предрассудки.
– Полагаю, все члены руководства синдиката – вполне уважаемые люди в глазах рядовых обывателей?
– И весьма, – мой приятель коротко кивнул. – На днях я встретил одного из них во время обеда у… – Чуть понизив голос, он назвал имя одного из членов правительства. – Перед Рождеством я ездил на облавную охоту в Саффолк, и один из предводителей этой компании, замаранный в крови по уши, стоял на номере рядом со мной. Между прочим, вполне приятный и общительный малый.
Затем мы вернулись к делу. Магиллври предложил мне, изучив все детали, сблизиться с кем-нибудь из видных членов синдиката. Допустим, с шропширским сквайром. Возможно, мне удастся наткнуться на что-нибудь такое, что выведет нас на след заложников. Он по-прежнему верил в довольно абсурдную мысль, что мне якобы присущ какой-то особый нюх, которым не обладают профессионалы.
Я согласился, что это отличный план, и мы договорились, что я проведу воскресенье в его квартире, изучая секретные досье.
Уже собираясь уходить, я хотел было упомянуть о наших с Гринслейдом экспериментах, но после всего, что сообщил мне Магиллври, решил, что это малосущественно. Поэтому только поинтересовался, не знаком ли он с мистером Домиником Мединой.
Магиллври улыбнулся.
– Зачем он тебе понадобился? Вряд ли он имеет какое-то отношение к твоей деревне.
– Не знаю. Я много о нем слышал и подумал: неплохо бы с ним познакомиться.
– Мы встречались всего несколько раз, но должен признаться – я был очарован. Он очень красив.
– Да, мне говорили. И это единственное, что меня в нем смущает.
– Если бы ты его увидел! Это не какой-нибудь дамский угодник. Это единственный известный мне человек, которого обожают женщины и который нравится мужчинам. Он первоклассный охотник, многообещающий политик и блестящий оратор. Однажды я слышал его речь. Я не очень разбираюсь в ораторском искусстве, но в конце у меня возникло непреодолимое желание встать и аплодировать ему стоя. Он повидал мир, а еще он хороший поэт, хотя тебя это вряд ли заинтересует.
– Не понимаю, почему ты это говоришь, – возразил я. – Я совсем неплохо разбираюсь в поэзии.
– Ну да, как же: Вальтер Скотт, Маколей, Теннисон. Но Медина не по этой части. Он царь и Бог для молодых литераторов, смелый новатор. И еще он превосходно владеет кучей языков.
– Что ж, надо думать, знакомство окажется приятным. Я сообщу тебе о своих впечатлениях.
По пути с вокзала я отправил письмо мистеру Медине, приложив послание Гринслейда, и на следующее утро в клубе меня ждал вежливый ответ.
Медина писал, что Гринслейд не раз упоминал о нашем общем увлечении охотой на крупную дичь, он наслышан обо мне и с нетерпением ждет встречи. К сожалению, в этот уик-энд ему придется уехать из Лондона, но он предлагает пообедать вместе в понедельник. Местом встречи был назван небольшой старомодный клуб для избранных, почти все члены которого были владельцами обширных поместий и заядлыми охотниками.
Я заметил, что жду этой встречи со странным интересом. Так, в воскресенье, пока я просматривал бумаги в кабинете Магиллври, мысли о мистере Медине не покидали меня. Мое воображение рисовало нечто среднее между гвардейцем-гренадером и Аполлоном Бельведерским, разодетым по последней моде. Но когда я назвал свое имя дворецкому клуба, и на мой голос обернулся молодой человек, гревший руки у камина в прихожей, мне пришлось выбросить эту картинку из головы.
Доминик Медина оказался примерно одного роста со мной – то есть, чуть меньше шести футов, и на первый взгляд выглядел довольно хрупким. Однако опытный взгляд, умеющий оценить мужскую стать, моментально определил бы в нем крепкого и очень развитого физически человека. Несмотря на это, он казался худощавым – и поэтому моложе своих лет, а его осанка и походка были легкими, как у канатоходца.
Газетчики частенько употребляют тошнотворное словцо «ухоженный» по отношению к мужчинам. Обычно это наводит меня на мысль о скаковых лошадях с лоснящимися боками. Конюхи добиваются этого блеска с помощью щеток и скребниц. Но сейчас это слово само всплыло в моей памяти, хотя во внешности мистера Медины не было никакого лоска. Старый, но добротный коричневый твидовый костюм, рубашка с мягким отложным воротником и шерстяной галстук делали его похожими на деревенского сквайра, который приехал в столицу на аукцион «Таттерсоллз» – прикупить пару чистокровных лошадок-двухлеток.
Мне нелегко припомнить первое впечатление от его лица, ибо память моя переполнена другими ощущениями, которые возникли, когда я видел его в иных обстоятельствах. Но общее впечатление было исключительно приятным. Очень английское, и в то же время не вполне английское лицо, кожа чуть смуглее, чем тот оттенок, который придают солнце или ветер, – оно дышало каким-то мягким изяществом, редким у наших соотечественников. Безукоризненное по форме, оно не имело ни единого изъяна в чертах, а едва заметная жестковатость не позволяла ему выглядеть слащавым.
Это меня озадачивало, пока я не понял, в чем дело: волосы и глаза. Его темно-коричневые густые волосы были уложены надо лбом так, что лицо с сильным волевым подбородком приобретало почти прямоугольную форму. Но еще более удивительными в его облике были глаза: ошеломляюще голубые, но не те прозрачно-голубые, которые встречаются у англичан и шотландцев довольно часто, а темно-голубые, цвета сапфира. И если вы представите себе сапфир с блеском, как у алмаза, то получите довольно точное представление об этих глазах. Блондинку они сделали бы очаровательной, а на лице мужчины выглядели поразительно. Повторяю: поразительно и завораживающе.
Приветствовал он меня так, словно только и жил в ожидании этой минуты, но и с должным почтением к человеку, с которым ему еще только предстояло познакомиться.
– Превосходно, сэр Ричард! Как славно, что вы пришли. В нашем распоряжении столик у камина. Надеюсь, вы голодны? Сегодня утром во время поездки я дьявольски промерз и просто умираю от голода!
Я без колебаний принял приглашение, и могу сказать: еще никогда не ел с таким удовольствием. Сославшись на холод, он угостил меня бургундским, затем я выпил бокал «Бристольского крема»[21], которым славился клуб, но сам он пил только воду. Кроме нас в зале находились всего четыре человека. Здороваясь, каждого из них Медина назвал по имени, и эти матерые любители охоты, в свою очередь, выразили радость, но не подошли и не попытались заговорить с ним. Было в этом человеке нечто дружелюбное и одновременно надменное, этакая простодушная, но глубокая отстраненность.
Помню, наш разговор начался с ружей. В свое время в Индии я немало времени провел, охотясь на крупную дичь, и моментально понял, что этот человек любит охоту всей душой. Я не услышал от него ни одного хвастливого слова, но по отдельным его замечаниям пришел к выводу, что он истинный знаток. Мы обсудили новый калибр «двести сорок», имеющий поразительную убойную мощь, и я заметил, что мне не случалось опробовать его на звере крупнее шотландского оленя.
– В былые времена такое ружье было бы для меня истинным подарком небес! Помнится, на реке Пунгве[22] я чуть спину не сломал, таская на себе «пятисотый экспресс»[23].
– Былые времена! – сочувственно улыбнулся он. – У всех тогда были «пятисотые», и никто уже не захочет к ним возвращаться. Порой и меня тянет взбунтоваться и снова отправиться в какие-нибудь дикие места. Я еще слишком молод, чтобы вести оседлую жизнь. А вы, сэр Ричард? Вам не случается жалеть, что эта жуткая война закончилась?
– Нет. Я уже достиг того возраста, когда суставы начинают терять подвижность. Я пустил корни в Котсуолдсе. Я, разумеется, надеюсь, что мне еще удастся хорошенько поохотиться, но не жду новых войн. Думаю, всевышний уготовил мне стезю землепашца.
Медина рассмеялся.
– Хотел бы я знать, какую стезю он уготовил мне! Наверно, что-то связанное с политикой.
– Ну почему? – пожал я плечами. – У вас, как говорят все вокруг, целая дюжина разнообразных талантов. Это у меня всего один, и именно его я собираюсь зарыть в землю.
Я шутил и одновременно пытался понять: на какую помощь с его стороны можно рассчитывать. Медина, вопреки ожиданиям, мне нравился, но пока я не обнаружил никаких проявлений его знаменитого ума. Всего лишь славный парень, если угодно – еще один Том Гринслейд.
День был сумрачный, и огонь, пылавший в камине, отчетливо обрисовывал его профиль. Искоса взглянув на него, я поразился форме головы моего собеседника. Особым образом уложенные на лбу и затылке пряди волос придавали ей прямоугольную форму, но тут я обнаружил, что на самом деле она – округлая. Вернее, абсолютно круглая. Я никогда еще не видел столь круглой головы, разве что у чернокожих обитателей Восточной Африки. Мистер Медина явно знал об этом – и всячески старался это скрыть.
На протяжении всего обеда я украдкой наблюдал за ним и заметил, что он тоже присматривается ко мне. Его глаза казались вполне дружелюбными – и одновременно очень проницательными. Внезапно наши взгляды встретились.
– Вы не задержитесь на земле, – улыбнулся он. – Не надо обманывать себя. Вы совершенно не похожи на фермера. Что это будет? Политика? Коммерция? Путешествия? Вы обеспечены?
– Да. Если исходить из моих скромных потребностей, я даже довольно богат. Но у меня нет никаких особых амбиций.
– Да. Пожалуй… – Он снова внимательно взглянул на меня. – Если позволите, вам недостает самолюбия. О, я сразу распознаю самолюбие в людях, да ведь эту штуку и не скроешь. Однако мне кажется… нет, я даже уверен, что вы невероятно работоспособны, и вы не тот человек, который легко отказывается от своих привычек. Вы не сможете удержать себя в узде, сэр Ричард. Что-нибудь вас подхватит и унесет. Взять хоть меня, например. Два года назад я дал зарок не ограничивать себя одной областью деятельности, а сейчас иду вполне определенной дорогой. Англия сплошь состоит из дорог, надо только выбрать ту, что ровнее.