Но позже, в углу курительной комнаты наверху, когда я поведал ему, каким делом сейчас занят, Сэнди перестал валять дурака. Для откровенного разговора с ним мне не надо было спрашивать разрешения у Магиллври. Он молча слушал, пока я в общих чертах излагал то, что узнал из досье Магиллври, и не проронил ни слова, когда я дошел до истории трех заложников. Когда же я упомянул о нежелании выбираться из своего деревенского болота, он только рассмеялся.
– Просто удивительно, что такие люди, как мы, вдруг ни с того ни с сего начинают горячо любить удобства и уют. Я и сам через это прошел. И что же тебя в конце концов расшевелило? Мальчик?
Я кивнул, а затем, очень неохотно и осторожно, рассказал о странном стихотворении и причудах подсознательной памяти Гринслейда.
Сэнди это чрезвычайно заинтересовало.
– Довольно бессмысленная и чересчур рассудочная идея, Дик. Но все-таки продолжай. Я весь дрожу от нетерпения.
Но как только я добрался до мистера Медины, Арбутнот перебил меня:
– Ты встречался с ним?
– Вчера. Мы обедали вместе.
– Ты ничего ему не рассказывал?
– Нет, но собираюсь.
До этой минуты Сэнди сидел, развалившись в кресле и перекинув ноги через подлокотник, но тут порывисто встал, уперся обеими руками в каминную полку и уставился на огонь.
– Я собираюсь раскрыть перед ним карты, когда поговорю с Магиллври.
– И Магиллври, разумеется, даст согласие?
– А ты? Ты когда-нибудь сталкивался с этим человеком?
– Ни разу. Но, разумеется, наслышан о нем. Могу даже сказать больше: одной из главных причин моего возвращения домой было желание увидеть Доминика Медину.
– О, тебе он наверняка понравится. Мне еще не приходилось встречать таких людей.
– Так все говорят… – Он повернулся ко мне, и я увидел на его лице то выражение мрачной озабоченности, которое время от времени сменяло его обычную беззаботность. – Когда вы встречаетесь?
– Мы договорились послезавтра пообедать в клубе «Четверг».
– Ах, так он состоит в этом клубе? И я там иногда бываю. Думаю, я тоже не откажу себе в удовольствии там пообедать.
Я спросил – что это за клуб, и Сэнди рассказал, что его создали после войны люди, занимавшиеся не совсем обычными делами, которые стремились не терять друг друга из виду. Клуб был очень маленьким, всего-то двадцать членов. Среди них Коллатт, кавалер Креста Виктории, плававший на судне – охотнике за подводными лодками, Пью из индийской разведки; герцог Берминстер, сэр Артур Уорклифф и еще несколько более-менее известных военных деятелей.
– Меня приняли в члены еще в 1919 году, – сообщил Сэнди, – но на обедах я, конечно же, еще не бывал. Знаешь, Дик, Медина должен был иметь очень большие связи на самом верху, чтобы стать членом «Четверга». Может, я сую нос не в свое дело, но многие отдали бы правую руку, чтобы оказаться на его месте.
Он снова сел и, схватившись за подбородок, задумался.
– Похоже, ты поддался-таки его чарам, – промолвил он.
– Я же говорю – он поразил меня. Умные обычно черствы и самодовольны, а люди порядочные и добрые чаще всего недалеки. Медина показался мне человеком, лишенным этих недостатков, но соединяет в себе достоинства тех и других. Всякий знает, что он порядочный человек, и достаточно спросить наших политиков, чтобы убедиться, как высоко они ценят его ум.
– Какой-то он уж слишком положительный… – В голосе Сэнди мне послышалась желчь. – Дик, – вдруг очень серьезно произнес он, – обещай мне, что не станешь торопиться с этим делом. Я имею в виду разговор с Мединой.
– Почему? – удивился я. – У тебя есть что-то против него?
– Н-нет, – неуверенно протянул он. – Ничего у меня нет. Но он какой-то… неправдоподобный, что ли, и я бы хотел побольше о нем узнать. У меня был один друг, который знал его лично. Я не вправе это говорить, и у меня нет прямых доказательств, но мне кажется, что знакомство с Мединой не довело его до добра.
– Как его звали? – спросил я.
– Лафатер.
Когда же я поинтересовался, что с ним стряслось, Сэнди сказал, что не в курсе, так как потерял его из виду два года назад.
После этого я от души посмеялся, потому что сообразил, в чем дело. Сэнди просто ревновал к этому человеку, который обворожил всех вокруг. Ему хотелось, чтобы старые друзья принадлежали ему и только ему.
Когда я сказал ему об этом, он усмехнулся, но не стал отрицать.
Глава 5Клуб «Четверг»
Мы встретились на втором этаже небольшого ресторанчика на Мервин-стрит в чудесном зале с белыми панелями и большими растопленными каминами в обоих концах. Клуб содержал собственного повара и дворецкого, и, клянусь, Лондон еще не видал лучшего обеда. Начался он с чибисовых яиц, а закончился фруктами из оранжерей Берминстера.
Присутствовали, включая меня, двенадцать персон, и из них, кроме моего хозяина, я знал только Берминстера и Сэнди. Были там и Коллатт, и Пью, и маленький сухонький человечек, который только вернулся с верховьев реки Маккензи, где охотился на водоплавающих птиц. Меня также представили Паллисер-Йейтсу, банкиру, которому на вид не дашь и тридцати, и Фаллилаву, путешественнику по Аравии, которому было тридцать, но выглядел он на все пятьдесят. Особенно меня заинтересовал Найтингейл, тощий малый в очках, который вернулся к греческим рукописям и преподаванию в Кембридже после того, как довольно долго возглавлял племя кочевников-бедуинов. Был там и Лайтен, генеральный прокурор, начавший войну обычным рядовым в гвардии, – крепко сбитый мужчина с бледным лицом и проницательными насмешливыми глазами. Иными словами, там присутствовали умы более мощные и многогранные, чем в ином парламенте.
Последним прибыл Сэнди и был встречен общим радостным ревом. Каждый пожелал пожать ему руку и основательно хлопнуть по спине. Он был знаком со всеми, кроме Медины, и мне было любопытно, как они встретятся. Представил их друг другу Берминстер, и Сэнди на мгновение, как мне показалось, смутился.
– Я давно и с нетерпением ожидал этой встречи, – начал Медина, и Сэнди, бросив на него взгляд, неуверенно улыбнулся и пробормотал что-то вежливое.
Распорядителем был Берминстер, полный и жизнерадостный маленький человечек, подружившийся с Арчи Ройленсом во время службы в авиации.
Разговор начался с самых банальных тем: скаковые лошади и весенние конкуры, потом перешел на весеннюю ловлю лосося, поскольку один имел опыт рыбалки в Хелмсдейле, другой в Невере, еще двое – на реке Тэй. В клубе «Четверг» было принято вести общий разговор, и лишь изредка возникали беседы между двумя-тремя из присутствующих.
Я сидел рядом с Мединой, между ним и герцогом, а Сэнди расположился на дальнем конце овального стола. Он был молчалив, и я не раз замечал, что он время от времени бросает взгляды на мистера Медину.
Слово за слово, как это обычно бывает, и начались воспоминания. Коллатт заставил меня расхохотаться рассказом о том, как адмиралтейство всерьез занималось изучением вопроса об использовании морских львов для обнаружения вражеских подводных лодок. Несколько животных отобрали и обучили следовать за субмаринами, на обшивку которых прикрепляли рыбу в качестве приманки. По замыслу этих деятелей, морские львы должны были связать запах подводной лодки с пищей, и благодаря этому рефлексу преследовать вражеские суда. Причиной провала плана стала артистическая биография этих морских львов. Дело в том, что этих животных взяли из цирков, и клички у них были что-то вроде «Флосси» и «Сисси». Поэтому они никак не могли взять в толк, что идет война, и упорно норовили удрать на берег.
Эта история, как снежный ком, начала обрастать все новыми воспоминаниями, и к тому времени, когда подали портер, разговор напоминал галдеж в курительном салоне восточноафриканского каботажного парохода, только в миллион раз интереснее. Каждый из присутствующих видел и сам совершал удивительные вещи, и всем им хватало ума, чувства юмора и знаний, чтобы преподнести свои рассказы в захватывающей форме. Это была не череда пустых баек, а, скорее, обмен превосходными обобщениями, подкрепленными уместными примерами из пережитого.
Особенно мне понравился Медина. Говорил он немного, зато вызывал на откровенность других, а его жадный интерес подстегивал и поощрял рассказчиков. И снова я обратил внимание, что, как и во время нашей встречи три дня назад, пил он только воду.
Наконец речь зашла об исчезнувших людях и о том, есть ли надежда, что они когда-либо найдутся. Сэнди поведал о трех британских офицерах, которые с лета 1918 года томились в тюрьме в Туркестане и только сейчас вернулись домой. Он встретил одного из них в Марселе.
Потом кто-то заговорил о том, что можно надолго застрять в каком-нибудь глухом углу и пропустить самые важные события. Я рассказал, как в 1920 году познакомился в Южной Африке в городке Барбертон с одним старателем, который прибыл туда с португальской территории. Когда я спросил его, чем он занимался во время войны, старатель изумленно ответил: «Какой еще войны?» Пью, в свою очередь, поведал об одном малом, недавно объявившемся в Гонконге, которого восемь лет продержали в плену китайские пираты. Тот также ничего не знал о четырехлетней кровавой бойне до тех пор, пока не упомянул кайзера Вильгельма в присутствии шкипера подобравшего его на безлюдном берегу судна.
После этого Сэнди – как недавно вернувшийся из дальних краев – выразил желание познакомиться с европейскими новостями. Лайтен, помнится, высказал свои взгляды на недуги, подкосившие экономику Франции, а Паллисер-Йейтс, человек с внешностью регбиста-защитника, просветил его – а заодно и меня – насчет германских репараций. Сэнди просто возмутили заварившаяся на Ближнем Востоке каша и решения, принятые европейскими державами в отношении Турции. Он заявил, что мы сами, собственными руками превращаем прежде разобщенный Восток в мощный и враждебный нам кулак.
– Праведный боже! – сокрушался он, – как же отвратительны эти новые течения в нашей международной политике! Раньше Англия ко всем иностранцам относилась, как к детям, считая их слегка слабоумными, а себя – единственными взрослыми в мировом детском саду. У нас был холодный, отстраненный взгляд и твердое, лишенное предубеждений правосудие. Но сейчас мы сами превратились в ясли и играем в куклы на полу. Мы поддерживаем агрессивные силы, заводим любимчиков, и, конечно же, врагов. Все это неправильно! Мы ведем себя, как какое-то балканское государство!