Разумеется, Турпин описывал ее куда более поэтично, время от времени переходя на французский. Попутно выяснилось, что его возлюбленная обожала собак, не боялась ничего на свете, при ходьбе ставила ступни носками наружу и начинала очаровательно шепелявить в минуты сильного волнения. В результате я почувствовал, что весьма неплохо знаю мисс Виктор – тем более что в кабинете Магиллври просмотрел не меньше полусотни ее фотографий.
На обратном пути мне пришло в голову спросить его, знает ли Турпин мистера Медину. Он ответил, что нет, и добавил, что сегодня приглашен к мистеру Джулиусу Виктору – небольшой званый обед, в основном, для узкого круга политиков, где будет и Медина.
– Мистер Виктор – удивительный человек. Он не стал ничего менять в своей жизни, несмотря на то что случилось, и его друзья уверены, что Адела сейчас в Нью-Йорке. Сейчас он похож на того мальчика-спартанца с лисенком под плащом.
– Передай ему привет от меня и скажи, что сегодня я непременно буду у него. У меня есть приглашение, действующее постоянно. В восемь пятнадцать, кажется, я не ошибаюсь?
За обедом у Джулиуса Виктора собралось небольшое, но блестящее общество: министр иностранных дел, Доминик Медина, Паллисер-Йейтс, герцог Элстер, лорд Саннингдейл – бывший лорд-канцлер, французский министр Левассер, Турпин и я. Дамы отсутствовали.
Поведение герцога и мистера Виктора являло собою образец стойкости и силы духа – никто бы не догадался, что их жизнь превратилась в сущий кошмар. Беседа за столом была не слишком оживленной, один Саннингдейл все восторгался книгой какого-то немца о математической концепции бесконечности. Суть концепции этого математика ускользнула от меня даже после пространных объяснений лорда. Министр иностранных дел и Левассер уединились, чтобы потолковать с глазу на глаз, правда, к их разговору так и норовил присоединиться Турпин.
В целом во время обеда царила бы смертная скука, если б не Медина. У меня появилась отличная возможность оценить его качества светского человека, и, признаться, я был поражен его искусством вести и направлять разговор. Так, словно невзначай задав один-единственный вопрос, он превратил рассуждения Саннингдейла о бесконечности в приятную беседу. Потом мы заговорили о политике, и Медину, который только что вернулся из Палаты общин, тотчас спросили, что там сегодня происходило.
– Они только что прикончили свое дежурное блюдо: спровадили в отставку парочку болтунов из числа лейбористов, – сообщил он.
Саннингдейл, который считался ярым сторонником партии лейбористов, встрепенулся, и я с восхищением стал следить за тем, как Медина умиротворяет бывшего канцлера. Он мигом втянул его в самый благодушный спор, создав атмосферу всеобщей терпимости и взаимопонимания, но и ни на дюйм не поступаясь своей точкой зрения. У меня сложилось впечатление, что он куда лучше осведомлен о предмете обсуждения, чем старый лорд, и знает так много, что может себе позволить время от времени бросить оппоненту спасательный круг. Больше того – он ни на миг не забывал, что мы сидим за обеденным столом, поэтому общий настрой и тональность беседы были выбраны идеально точно, и ему удалось настроить на такой же лад всех присутствующих.
Что ни говори, а он был необыкновенным, поистине выдающимся человеком. Ко мне он отнесся как к давнему другу и буквально заставил принять участие в разговоре. Под его влиянием я и сам завел умные речи, чем ошеломил Турпина, который знал за мной лишь один талант – к драке.
Однако я не забывал и о своей главной цели, а если б и забыл, само присутствие Джулиуса Виктора и герцога мигом напомнило бы мне, ради чего я здесь. Я украдкой следил за обоими – и одновременно за Мединой.
Рядом с этой парой – один похож на старого седобородого адмирала, другой – пожилой крепыш с румянцем во всю щеку, и оба со следами тайной боли в уголках глаз и в изгибе губ, – Медина казался идеалом учтивого, благодушного и открытого англичанина. Я заметил, что даже в одежде он тщательно избегал каких бы то ни было излишеств: ни тебе особо элегантного жилета, ни слишком мудреного узла на галстуке. И манеры и его внешний вид говорили об уверенной раскованности и превосходном воспитании.
Памятуя о том, что мне следует ему подыгрывать, я в меру своих способностей на протяжении всего вечера пытался продемонстрировать ему свою симпатию и преданность.
Когда мы выходили из столовой, старый герцог потрепал меня по плечу.
– Я рад видеть, что вы с мистером Мединой друзья, сэр Ричард. Слава богу, что среди наших молодых людей, идущих в политику, есть и такие, как он. Ему необходимо как можно скорее обрести свое место, то есть – пристроиться к делу, иначе он найдет себе занятие поинтереснее, чем политика.
Не сговариваясь, мы c Мединой вместе вышли из дома. В точности, как три ночи назад, я шагал рядом с ним по тротуару. Но как разительно изменились за это время мои взгляды и оценки! Тогда я был просто слеп и глух.
Когда мы вышли на Пэлл-Мэлл, мой спутник взял меня под локоть, и жест этот показался мне скорее хозяйским, чем дружеским.
– Вы остановились в клубе? – спросил он. – А почему бы вам не пожить у меня, пока вы в городе? В особняке на Хилл-стрит полно пустых спален.
Предложение это повергло меня в смятение. Если я поселюсь у Медины, это разрушит все мои планы; но если он будет настаивать, могу ли я отказаться, если должен делать вид, что всецело нахожусь в его власти?
К счастью, он не стал настаивать. Я рассыпался в извинениях – дескать, у меня хлопот полон рот, постоянные поездки в имение, и прочее в том же духе.
– Хорошо, – проговорил он. – Но когда-нибудь я снова сделаю это предложение, и уж тогда не приму отказа.
Обычные слова, так мог бы отреагировать любой из моих приятелей, но почему-то они вызвали у меня раздражение, с которым я едва справился.
– Как вы себя чувствуете? – поинтересовался он после паузы. – Многие из тех, кого я знаю, с трудом переносят английскую весну. Вы сегодня выглядите немного хуже, чем в прошлый раз.
– Да. На прошлой неделе я был нездоров: головная боль, провалы в памяти, какая-то рассеянность и тому подобное. Думаю, все это от перемен погоды. Я побывал у врача, и он меня ободрил.
– Кто ваш врач?
– Мистер Ньюховер с Уимпол-стрит.
Он кивнул.
– Я слышал о нем. Мне говорили, он хорош.
– Он прописал мне массаж, – добавил я. – Это, по крайней мере, снимает головную боль.
– Рад слышать.
Он неожиданно отпустил мою руку.
– Говорят, мистер Арбутнот уехал за границу?
В его голосе зазвучал холод, и я поспешил отреагировать.
– Да, читал в газете, – якобы беззаботно обронил я. – Безнадежный парень. Жаль, что он никак не желает заняться настоящим делом, потому все его таланты и дарования пропадают зря.
– Вы с ним дружны?
– Были когда-то, – бессовестно солгал я. – Я не видел его много лет и только на днях снова встретил на улице. Должен сказать, что он показался мне довольно странным. Вам не показалось, что в «Четверге» с ним творилось что-то неладное?
Медина пожал плечами.
– Я не обратил внимания. Мистер Арбутнот какой-то слишком… неанглийский. Не знаю, как он этого добился, но в нем есть что-то вопиюще левантинское. Сравните его хотя бы с гостями на сегодняшнем обеде. Даже французы ближе нам по образу мыслей.
Мы были уже у подъезда клуба. Когда я остановился, Медина посмотрел мне прямо в глаза.
– На вашем месте я бы не имел дела с Арбутнотом, – произнес он, и слова его прозвучали как приказ.
Я изобразил слегка растерянную улыбку, но кулаки у меня так и зачесались.
Я улегся в постель, бурля от негодования. Этот новый хозяйский тон, эти намеки на отношения типа «хозяин – слуга» неожиданно вызвали у меня острую неприязнь к Медине. Я отчетливо ощутил: он уверен, что обрел надо мной какую-то тайную власть. И вдобавок эти оскорбительные высказывания в адрес Сэнди, с которыми я был вынужден соглашаться!
Размышляя об этом, я долго не мог заснуть. У меня не было фактов и улик, но теперь я почти не сомневался, что Медина способен на любую низость, и что он несомненно имеет отношение к тайне трех заложников.
Вместе с тем я понимал, что если поделюсь этими мыслями с кем-либо, кроме Сэнди, меня сочтут сумасшедшим. Репутация Медины в обществе была непоколебимой, как британская конституция…
Утром я отправился к Магиллври. Первым делом я растолковал ему, что не бездельничал, а занимался собственной версией, которую считаю более продуктивной, чем попытки прощупать некоего шропширского сквайра. В ответ на его расспросы я сказал, что по делу пока ничего не могу ему сообщить, а о подробностях версии умолчу, пока не получу хоть какие-то результаты.
Однако я нуждался в помощи. Мне требовались лучшие профессионалы из тех, что работали на Магиллври.
– Рад, что у тебя хоть что-то продвигается, Дик, – кивнул он. – Что именно тебе нужно?
– Необходимо установить круглосуточное наблюдение за домом номер четыре на Пальмира-сквер в Северном Лондоне. В нем, насколько мне известно, проживает некая мадам Бреда – шведка по происхождению, занимающаяся медицинским массажем, две женщины-служанки и странноватая девочка-подросток. Я хочу выяснить, кто регулярно посещает этот дом и чем заняты его постоянные обитатели. Действовать следует с величайшей осторожностью, чтобы эти дамы не обнаружили слежку.
Магиллври записал адрес.
– А еще я хочу выяснить, чем занимался в прошлом дворецкий мистера Медины.
Он присвистнул.
– Ты имеешь в виду Доминика Медину?
– Именно. Лично его я, разумеется, ни в чем не подозреваю… – Мы оба рассмеялись, словно над забавной шуткой. – Но я хочу знать всю подноготную его дворецкого. Зачем – объясню позже. Звать этого малого Оделл, с виду он похож на боксера-средневеса. Разузнай все, что сможешь, и не помешало бы приставить к нему «хвост». Дом Медины на Хилл-стрит ты наверняка знаешь, но ради всего святого – осторожность и еще раз осторожность!