– Я долго не выдержу, – шепнул я Арчи.
– Да, оркестр посредственный, но я приметил пару отличных танцоров. Только взгляни на ту девушку в зеленом платье, которая танцует с еврейским юношей!
Я взглянул и увидел стройную девушку, совсем молодую. Ее можно было бы назвать красивой, если б не обилие макияжа и нелепо взбитая прическа. Несмотря на свои скудные познания, я сразу понял, что она настоящий мастер, ибо на каждое ее движение было приятно смотреть, и даже рваный, дребезжащий регтайм она превращала в поэзию. Однако лицо ее меня поразило – оно было слепым, если вы понимаете, о чем я. То есть, лишенным даже тени выражения. Египетская мумия в сравнении с ней выглядела бы деревенской хохотушкой. Я невольно подумал: что же должна была пережить эта несчастная душа, чтобы обрести такой взгляд?
Я перевел глаза – и передо мной возникла фигура, которая показалась мне знакомой. Тем не менее, я едва узнал в ней Оделла, дворецкого Медины, в великолепном вечернем костюме с белоснежным жилетом и алмазными запонками в твердых накрахмаленных манжетах сорочки. Сейчас, вне службы, в нем безошибочно угадывался кулачный боец. Я видел таких, как он, в окраинных пабах, где проводились бои. Меня он не замечал, потому что тоже пристально следил за девушкой в зеленом.
– Ты знаешь, кто она? – спросил я Арчи.
– Какая-то профессионалка. Черт, она блестяще танцует, но у бедняжки такой вид, будто ей жизнь не в радость. Любопытно было бы с ней поговорить.
Тут музыка оборвалась. Оделл подал знак танцовщице, и та покорно, как собачонка, направилась к нему. Он сказал что-то стоявшему рядом с ним чернобородому мужчине, затем все трое покинули зал через дальнюю дверь. В следующее мгновение я увидел, как фигура девушки промелькнула за той дверью, через которую вошли мы.
Арчи рассмеялся.
– Этот здоровяк наверняка ее муж! Держу пари, она зарабатывает на жизнь им обоим танцами в подобных местах, а по вечерам он ее еще и поколачивает. И я бы основательно помолился, прежде чем встрять в драку с таким малым…
Глава 8Слепая пряха
С сегодняшней точки зрения те дни представляются мне одними из самых мучительных в моей жизни. Я уже окончательно убедил себя, что ключом ко всему был Медина, но был вынужден ждать, как больные у Овечьей купальни, пока кто-нибудь возмутит воду[34]. Единственным, что меня утешало, была глубокая неприязнь к человеку, который завладел мною. Я еще не так много знал о том, что он собой представляет, но то, что я знал, вызывало у меня только отвращение. Он превратил меня в раба, и каждая капля крови свободного человека в моих жилах кипела от возмущения. И в то же время я был полон решимости оставаться смиреннейшим из рабов, готовым целовать следы тирана. День отмщения рано или поздно наступит, и я дал себе слово, что расквитаюсь с ним сполна. Пока же я благодарил небеса за то, что они наделили его слепым пятном тщеславия, которое не позволяет ему замечать прорехи и недочеты в моей маскировке.
Большую часть недели мы не разлучались. Я завтракал с ним два дня из трех, мы часто выезжали в Брайтон подышать свежим воздухом. Он пригласил меня на обед, который устроил в Палате общин в честь какого-то канадского государственного деятеля, заставил посетить роскошный бал у леди Амисфорт и раздобыл для меня приглашение на вечеринку в Вирлсдоне, потому что и сам туда собирался.
Я послушно следовал за ним повсюду. Должен признать, что в присутствии других людей, он относился ко мне замечательно: то и дело интересовался моим мнением, всегда считался с моими взглядами, вовлекал в обсуждение тех или иных тем. В результате Мэри получила письмо от своей кузины, в котором та сообщала, что я, кажется, полюбил бывать в светском обществе и пользуюсь успехом. Письмо это Мэри переслала мне, добавив в приписке насмешливые поздравления.
Со всеми этими задачами я справлялся без усилий, поскольку бессознательно поддавался обаянию Медины и без труда подыгрывал ему. Но как только мы оставались одни, его поведение круто менялось. В голосе появлялся металл, его мнения становились непререкаемыми, а хозяйские интонации звучали все чаще. Я возвращался домой, скрипя зубами от бешенства. Никогда еще у меня не было работы хуже.
Оставаясь в одиночестве в своей комнате в клубе, я принимался мысленно тасовать те скудные факты, которые были мне доподлинно известны, но эта головоломка никак не желала складываться в ясную картину. Магиллври сообщил, что по поводу Оделла практически ничего не удается выяснить, а его агенты на Пальмира-сквер зафиксировали крайне мало посетителей, не считая разносчиков и бродячих шарманщиков. Так что мое предположение о процветании массажного заведения мадам Бреда оказалось ошибкой. Только какая-то женщина часто покидала дом номер четыре и возвращалась в него, но она не передвигалась пешком, а всегда ездила на такси. Скорее всего, что это была одна и та же дама, но она так закутывалась в шали и прятала лицо под капюшоном плаща, что утверждать это с уверенностью было невозможно. Постепенно накопилось множество мелких наблюдений: однажды были привезены уголь или дрова; закутанная дама дважды выходила вечером и возвращалась через пару часов, хотя обычно ее можно было видеть только днем. В доме вставали рано и ложились поздно; пару раз оттуда доносились звуки, похожие на плач, но это могла быть и кошка. В общем и целом во всем этом не было ничего нового, и в конце концов я пришел к выводу: либо я иду по ложному следу, либо агенты Магиллври никуда не годятся.
Что у меня имелось на руках кроме этого? Твердое и обоснованное подозрение в отношении Медины. Но в чем я мог его заподозрить? Только в том, что он ведет себя со мной не так, как мне нравится, любит позабавиться с гипнозом и нравится мне все меньше, чем чаще я его вижу? Я знал, что его образ, выставляемый напоказ, насквозь фальшив, но самым серьезным грехом, в котором я мог бы обвинить Медину, было всего лишь непомерное тщеславие. Ну, а то, что его дворецкий был завсегдатаем ночных клубов, вообще не имело отношения к моему поработителю.
Помню, как, записав все это на листке бумаги, я некоторое время просто сидел, незряче глядя на свои записи, и размышляя о том, какая все это чушь собачья. Затем я вписал туда шесть строчек пресловутого стихотворения и опять мрачно уставился на листок. Теперь я думал о девушке, о молодом человеке и о мальчугане, который любил птиц и рыбалку. И о том, что их ждет.
У меня не было ни единого доказательства связи Медины с этим делом, кроме заявления Тома Гринслейда, что именно от него он услышал о трех вещах, которые более-менее вписывались в смысл таинственного стихотворения. Но Том мог ошибиться, или Медина упомянул их в самом безобидном смысле, вне всякой связи с посланием, полученным родными заложников. Чтобы делать хоть какие-то выводы, у меня было недостаточно улик. И все же, чем больше я думал о Медине, тем более смутной становилась его фигура в моем сознании. И еще: я мог бы поклясться собственной жизнью, что, находясь рядом с ним достаточно долго, я непременно узнаю какую-то крайне важную и по-настоящему жуткую тайну. Поэтому я в сотый раз решил оказаться от рассудочной логики и положиться исключительно на чутье.
Я еще раз наведался к доктору Ньюховеру. Он принял меня самым будничным образом и, кажется, даже не мог вспомнить мой случай, пока не заглянул в журнал записи пациентов.
– Ах, да, вы же были у мадам Бреда! – наконец сообразил он. – Она сообщила мне. Ваша головная боль, как я понимаю, окончательно прошла, но вы все еще чувствуете слабость? Что ж, снимайте пиджак и жилет.
Он тщательно осмотрел меня, после чего уселся за стол и принялся постукивать по его крышке оправой очков.
– Общее улучшение налицо, но вы еще не вполне здоровы. Потребуется время и некоторые усилия, и все это, конечно же, в ваших руках. Вы ведете размеренную жизнь, проводите половину времени в городе, половину в деревне? Пожалуй, разумно, но не думаю, что именно это вам поможет.
– В прошлый раз, если не ошибаюсь, вы упоминали о ловле лосося в Норвегии.
– Нет, в общем, я бы пока не рекомендовал. Ваш случай отличается от того, что я предполагал при первичном осмотре.
– А вы сами рыбачите? – поинтересовался я.
Он признался, что не прочь побродить с удочкой, и на минуту-другую у нас завязался нормальный разговор, в ходе которого выяснилось, что доктор предпочитает надежные удилища и мушки от Харлоу – мастеров, услугами которых пользовался и я. Под конец визита он дал мне кое-какие элементарные рекомендации насчет диеты и физических упражнений.
– Если головная боль вернется, стоит ли мне снова обратиться к мадам Бреда? – спросил я.
Он покачал головой.
Я заплатил гонорар, а перед самым уходом поинтересовался, стоит ли мне прийти к нему еще раз.
– Думаю, в этом нет особой необходимости. Во всяком случае, до осени. Да и меня почти все лето не будет в Лондоне. Конечно, если недуг вернется, что маловероятно, приходите, а если меня не окажется на месте, обратитесь к моему коллеге. – Он написал на листке бумаги имя и адрес.
На улицу я вышел, не зная, что и подумать. Доктор Ньюховер, которого так встревожило мое состояние во время первого визита к нему, теперь, похоже, хотел одного: побыстрее от меня избавиться. Вел он себя в точности так, словно перед ним психопат, одержимый множеством мнимых симптомов. Но что любопытно: я действительно вдруг почувствовал себя неважно. Вероятно, сказалось постоянное нервное напряжение, но при этом меня не покидало ощущение тревоги и какой-то внутренней дрожи, как бывает при первых проявлениях гриппа. Вот только до этого я никогда не болел гриппом.
Вечером я получил очередное послание от Сэнди: отпечатанный на машинке листок с парижским почтовым штемпелем на конверте.
«Держись поближе к М.,– было сказано там. – Исполняй все, что он пожелает. Дай ему понять, что со мной ты порвал окончательно. Это крайне, крайне важно!»