Магиллври недовольно крякнул.
– Что ж, будь по-твоему. Назначим операцию на десятое июня. Ты, разумеется, понимаешь, что брать их придется одновременно, всех до единого. Именно поэтому мы и затеяли такой грандиозный бандобаст[37]. Кстати, у тебя аналогичная ситуация с заложниками. Невозможно освободить одного, оставив у них в руках остальных, иначе все впустую. Ты понимаешь это?
– Понимаю, – ответил я. – А еще я понимаю, что смещение твоей даты сокращает время, отпущенное мне. Если все сойдется, мне придется начать действовать буквально накануне твоей операции – скажем, девятого июня. Но если я найду только одного из заложников? Я жду девятого, чтобы его освободить, потом ты наносишь свой удар, и что происходит с остальными?
Он пожал плечами.
– Очевидно, самое худшее. Видишь ли, Дик, преступный синдикат, который я собираюсь раздавить, и люди, захватившие заложников, связаны между собой. И тем не менее, это две разные группы. Я могу отправить в камеру всех членов синдиката и даже близко не подобраться к тем, кто осуществил похищение. Я почти уверен, что даже если мы возьмем и вторую группу, доказать связь между ними нам не удастся. Первые – жестокие и циничные бандиты, но вторые – настоящие художники в своей области.
– Допустим, – сказал я. – По крайней мере, я надеюсь найти хотя бы одного из заложников, следовательно, я кое-что узнаю и об их похитителях.
– Ты запретил мне задавать вопросы, но честно признаюсь: я бы дал отрубить себе руку по локоть, чтобы узнать, где и чем ты сейчас занимаешься. Но в любом случае – удачи тебе. Надеюсь, ты сумеешь подобраться к самому сердцу этой гидры.
– Там будет видно, – обронил я и с этим отчалил.
До сих пор я перемогался, но теперь, похоже, меня ждало возмездие. Я начинал заболевать по-настоящему. Весь день я неважно себя чувствовал, а под вечер у меня начала подниматься температура. Рассудив, что это, скорее всего, грипп, после обеда я отправился к врачу, с которым познакомился во Франции. Кстати, никакой температуры у меня не оказалось.
– Какой образ жизнь вы вели в последнее время? – спросил он и, когда я ответил, что торчал в Лондоне в ожидании решения одного затянувшегося дела, объявил, что это и есть причина моего отвратительного самочувствия. – Вы привыкли к активной жизни на свежем воздухе, но вынуждены сидеть в городе. Вы слишком обильно питаетесь, но лишены физических нагрузок. Завтра же отправляйтесь домой, и через день будете здоровы, как бык.
– Меня бы устроило, если б я похворал еще, скажем, недельку.
Он удивленно поднял брови, а потом рассмеялся.
– Ну, если хотите, я выпишу рецепт, в котором укажу, что вам необходимо немедленно вернуться в деревню, иначе за последствия я не отвечаю.
– Хорошо бы, но только не сейчас. Я позвоню вам, когда он мне понадобится. А пока я могу считать, что со мной ничего серьезного?
– Ничего такого, от чего не излечили бы партия в сквош и легкое слабительное.
– Хорошо, когда пришлете мне этот рецепт, пусть там будет указано, что мне нужна неделя полного покоя – и никаких посетителей. Так сказать, лечебный отдых.
– Хорошо, – с улыбкой кивнул он. – Вообще-то говоря, такой рецепт требуется каждому сыну Адама минимум четыре раза в год.
Вернувшись в клуб, я обнаружил там поджидавшего меня Медину. Он впервые явился непосредственно ко мне. Сделав вид, что обрадован и даже немного растерян от такой чести, я повел его в маленькую курительную – ту самую, где мы беседовали с Сэнди. Там я сообщил ему, что у меня проблемы со здоровьем, и он искренне мне посочувствовал. Потом я вспомнил последнее послание Сэнди и, воспользовавшись замечанием Медины насчет того, насколько эта комната уютна и покойна, возразил:
– Когда я наведался сюда в последний раз, тут было далеко не так спокойно. Мы здесь повздорили с этим полоумным Арбутнотом – прямо перед тем, как он отправился за границу.
При упоминании имени Сэнди, Медина вскинул на меня глаза.
– Вы поссорились? А я-то считал, что вы старые друзья.
– Дело прошлое. Теперь я даже видеть его не желаю. – Я решил отнестись к своей задаче серьезно.
Медина как будто остался доволен.
– Вот видите, – сказал он. – Мне он тоже не показался привлекательным.
– Привлекательным! – возмутился я. – Да он просто озверел! Приличные люди так себя не ведут! Он так долго торчал на Востоке и так привык к тамошнему раболепию, что возомнил себя чуть ли не богом. Он пытался указывать мне, что делать, а я ответил ему: «держи карман шире», и мы… В общем, вышла небольшая ссора. Он вернулся на Восток, где ему и место, а я… Нет, видеть его не желаю, с меня довольно!
Медина даже заурчал от удовольствия, окончательно уверовав, что его влияние на меня настолько глубоко, что может разрушить даже старую дружбу. Чего я и добивался.
– Уверен, что вы поступили правильно. Я жил на Востоке и кое-что знаю о тамошних обычаях. Есть путь знания, и есть дорога иллюзий. Арбутнот выбрал вторую… Мы друзья, Ханней, и когда-нибудь я вам многое расскажу и многому научу. Возможно, это случится очень скоро. Я добился известного положения в обществе, но та фигура, которую видят люди, – лишь малая часть моей личности. Знание – единственная непреоборимая сила, а я приобщился к знаниям, по сравнению с которыми все потуги Арбутнота – ничто.
Я заметил, что от его легкой и чуть-чуть пренебрежительной манеры говорить не осталось и следа. Теперь он обращался ко мне властно, высокомерно, чуть ли не высокопарно.
– Восток и Запад никогда не были связаны по-настоящему, – продолжил он. – И сегодня мы склонны наделять понятие «сила» ложным значением. Мы думаем о ней как о материальной категории – такой, как деньги или владение большими пространствами плодородной земли. Но истинная сила – и так было всегда – заключается во владении человеческими душами, и к этому прилагается все остальное. Как она возникает? Откуда приходит? Частью из знания тайн человеческого сердца – но это не имеет ничего общего с банальностями профессиональных психологов. Частью из прирожденного величия духа, которое требует наличия определенных качеств, развитых в большей степени, чем у обычных людей. Восток обладает тайным знанием, но, создавая практики, не рождает практиков. Запад же, наоборот, имеет инструменты, но не знаком с принципами их использования. Как я уже сказал, между Востоком и Западом никогда не было истинного единства, но когда оно будет достигнуто, тот, кто овладеет этой связью, будет повелевать миром.
Я слушал его, навострив уши и время от времени бормоча слова одобрения и согласия, а про себя молился, чтобы он не останавливался. Внезапно Медина умолк, словно в нерешительности, но потом, взглянув на мою подобострастную физиономию, продолжал:
– Послезавтра в Лондон прибывает один человек с Востока. Великий носитель тайного знания. Я встречусь с ним, а вы будете меня сопровождать. Вы мало что поймете из того, что увидите и услышите, потому что находитесь в самом начале пути, но вам предстоит воочию увидеть воплощение мудрости.
Я пробормотал, что буду польщен.
– Постарайтесь сделать так, чтобы весь этот день был у вас свободен. Но в особенности будьте готовы с наступлением сумерек.
На этом он удалился, небрежно попрощавшись.
Я поздравил себя с тем, что окончательно утвердился в положении ученика, чья преданность настолько не вызывает сомнений, что к нему относятся, как к мебели. Хотя Медину можно было понять. После всех проверок он, вероятно, решил, что полностью подчинил мое подсознание и может лепить из меня все, что ему заблагорассудится.
На следующий день я съездил в Фоссе и сказал Мэри, что очень скоро снова вернусь – через день-другой. Должно быть, что-то в моем лице натолкнуло ее на мысль, что я напал на след, поэтому она спросила, какие новости. Тон вопроса был таков, что я сразу понял – на этот раз мне не отвертеться. Пришлось признаться, что я кое на что наткнулся и пообещать все рассказать подробно в следующий приезд. Это было бы вполне благоразумно: Мэри умела хранить чужие тайны как никто, а мне хотелось поделиться добытой информацией – на случай, если со мной что-нибудь произойдет.
Вернувшись в Лондон, я обнаружил новое послание от Сэнди – снова из Франции и за подписью «Алан Брек». (Нет, все-таки мой приятель совершенно не разбирался в лошадях.) Внутри оказались всего две строчки: Сэнди заклинал меня любыми ухищрениями заставить Медину поверить, что я полностью порвал с ним всякие отношения, и что сам он навсегда уехал куда-то на восток от Суэца.
Кроме того, меня ждала записка от Магиллври. В ней сообщалось, что доктор Ньюховер заказал каюту на пакетботе «Гудрун», отплывающем из Халла двадцать первого апреля в половине седьмого вечера. На этом же судне заказано место для К. Бранда, эсквайра.
Это помогло мне принять решение. Я написал своему врачу, чтобы он приготовил обещанное медицинское предписание к девятнадцатому апреля, и засел за составление плана, ибо мне казалось, что я должен следовать только той линии, которая вырисовывалась, хоть это и означало, что остальные вопросы придется пока засунуть в долгий ящик. Мне отчаянно хотелось поговорить с Сэнди, но тот по-прежнему валял дурака во Франции и слал бессмысленные письма. Затем я позвонил Арчи Ройленсу и, выяснив, что он еще в Лондоне, назначил ему свидание завтра утром в «Тревеллерс»[38].
– Арчи, – сказал я, как только мы встретились, – я хочу попросить тебя о большом одолжении. В ближайшие две недели ты ничем особым не занят?
Он признался, что собирался вернуться в Шотландию, чтобы понаблюдать за гнездованием большого улита[39].
– Будь другом, забудь о своих улитах! Я, вероятно, двадцать первого отправлюсь в Норвегию, и мне нужно добраться туда как можно скорее. Но пакетбот – это слишком медленно.
– Эсминец подойдет? – деловито осведомился он.