– Того, кого ты хочешь сделать своим рабом, ты сперва лишаешь памяти, потом подчиняешь своей воле. Чтобы привычка к подчинению не ослабела, ты должен как можно чаще находиться рядом с ним и постоянно усиливать свое влияние. Однако это довольно обременительно. Но укрепить эти узы можно иначе. Покажи тому, над кем ты собираешься властвовать, их прежнюю жизнь и там, среди привычных для них вещей, внезапно прояви свою власть. Так она станет для него чем-то привычным, ибо если сознательная память стирается, подсознательная остается с человеком навсегда и со временем становится его второй натурой.
– Понимаю, – рассеянно произнес Медина. – Я догадывался об этом. Скажите, повелитель, может ли власть, однажды установленная, быть сброшена?
– Только по воле того, кто этой властью пользуется. Только повелитель может отпустить раба на волю.
После этого они снова перешли на хинди, продолжая обсуждать уж невесть какую чертовщину. В какой-то момент мне показалось, что мудрец начинает уставать от разговора. Наконец он встряхнул колокольчик, лежавший у него под рукой, и, когда бесшумно возник слуга, отдал ему какое-то короткое распоряжение.
Медина поднялся и поцеловал протянутую руку, а я, разумеется, последовал его примеру.
– Надолго ли вы в Лондон, владыка? – спросил он.
– Всего на два дня. У меня дела в Париже и в некоторых других местах. Но я вернусь в мае и снова тебя призову. Благоденствуй, брат мой! Да пребудут с тобой божества мудрости!
Мы спустились в сверкающий зал, где как ни в чем не бывало продолжались танцы и застолье. Встреча ветеранов близилась к концу, и Том Мэхен в холле увлеченно беседовал с группой увешанных наградами друзей. Я понимал, что должен хоть что-то сказать Медине, и разительный контраст между этой шумной суетой и тем, что происходило в номере гуру Харамы, подсказал мне слова. Когда мы надевали плащи, я как бы вскользь заметил, что все это напоминает мне выход из света во тьму.
Он тут же согласился:
– Вернее, низвержение из истинного мира в мир теней…
Ему явно требовалось обдумать результаты нашего визита, поэтому он даже не предложил мне пройтись с ним, как обычно поступал. У меня тоже хватало пищи для размышлений.
В клубе меня ждало письмо, подписанное «Спион Коп». Почтовый штемпель оказался английским, чему я искренне обрадовался.
«Найдешь меня двадцать первого апреля, – говорилось в нем, – в таверне „Сайлент вумен“ на дороге, которая ведет к твоему Фоссе. Это между Колном и Виндрашем. Многое надо рассказать».
Слава богу, подумал я, что Сэнди вернулся, хоть и выбрал для встречи какое-то совсем уж неожиданное место. Мне тоже было что порассказать, ибо в тот вечер я заглянул в мозги Медины. Больше того – в голове у меня забрезжили проблески плана действий.
Глава 10Тайный разговор в придорожной таверне
Первым моим импульсом было сообщить Магиллври об этом Хараме, который, в чем я не сомневался, замыслил недоброе. Я подозревал какую-то политическую интригу – иначе зачем бы ему понадобилось блуждать по европейским столицам, останавливаясь в самых дорогих гостиницах?
Но, поразмыслив, я решил не касаться политики. Я не мог говорить о Хараме, не упомянув Медину, а я не должен был делать ничего такого, что могло вызвать хоть малейшие подозрения против него. Но у меня имелось предписание врача с рекомендацией недельного отдыха, подписью и печатью, и утром девятнадцатого апреля я отправился с ним к Медине. Там я поведал, что уже целую неделю скверно себя чувствую, и мой доктор велел мне возвращаться домой и некоторое время провести в постели.
Это явно не пришлось ему по вкусу, поэтому я показал предписание и пожаловался, что мне и самому это совсем не с руки, но я не могу разорваться между своими желаниями и неважным состоянием здоровья.
Между прочим, ему понравилось, что я принес записку, как какой-нибудь младший лейтенант, ходатайствующий об увольнительной. Во всяком случае, Медина сменил тон на сочувственный.
– Как жаль, что вы уезжаете, – сказал он. – Ведь вы мне так нужны! Но с недомоганиями шутить не следует, а неделька постельного режима, надеюсь, поставит вас на ноги. Когда вас ждать обратно?
Я ответил, что двадцать девятого во что бы то ни стало буду в Лондоне.
– Ухожу в монастырь, – пошутил я. – Никаких писем и газет, для всех знакомых меня не будет дома, в остальном – сон и еда. Словом, как сыр в масле, к тому же, под присмотром жены.
После разговора с Мединой я разыскал Арчи Ройленса.
Он пребывал в отличном настроении и тут же сообщил, что повидался с Хансеном, и, как выяснилось, на острове Флаксхольм, расположенном у самого входа в Мюрдальфьорд, действительно есть ровная площадка, подходящая для приземления. Это сравнительно большой остров с озером в центре, совершенно необитаемый, если не считать фермы на южной оконечности. Кроме того, Арчи раздобыл аэроплан «Сопвич», которому, по его словам, можно было доверять, и мы решили, что он должен прибыть на Флаксхольм не позднее двадцать седьмого апреля, как следует обустроиться и ждать прибытия моторной лодки из Мюрдальфьорда. Я настоятельно посоветовал ему взять побольше провизии, на что Арчи только ухмыльнулся и заявил, что он не настолько глуп, чтобы не позаботиться о собственном брюхе. Он уже наведался в «Фортнум энд Мейсон» и запасся спиртным и кучей деликатесов.
– Бери с собой всю теплую одежду, какая найдется, Дик, – прибавил он. – В это время года там еще адски холодно.
Кроме того, он договорился через Хансена, чтобы в Ставангере приготовили моторный катер для мистера Бранда, который прибудет пароходом из Халла утром двадцать третьего апреля. В случае, если мои планы изменятся, я должен связаться с ним немедленно.
Вечером я с легким сердцем отправился в Фоссе. Истинное блаженство – вырваться из Лондона, дышать чистым воздухом и знать, что как минимум неделю я буду заниматься делом, куда более полезным чем тупое шатание по улицам. Питера Джона я застал в отменном здравии, а сад был усыпан первоцветами и нарциссами.
Мэри я сообщил, что доктор прописал мне неделю полного отдыха.
– Дик, – немедленно встревожилась она, – ты болен?
– Нет, просто слегка переутомился. Но официально я должен валяться в постели неделю напролет, и ни одну живую душу нельзя ко мне даже близко подпускать. Прошу тебя, предупреди служанок и скажи повару, пусть готовит как для больного. С Пэддоком я сам поговорю, он поможет мне с этим спектаклем.
– Спектаклем?
– Да. Видишь ли, мне необходимо на неделю съездить в Норвегию. Если, конечно, Сэнди не воспротивится.
– Но я думала, что полковник Арбутнот все еще за границей!..
– Так оно и есть… По крайней мере, официально. Но послезавтра обедаю с ним в «Сайлент вумен» – помнишь эту таверну, где мы ужинали, когда я рыбачил на Колне?
– Дик, – нахмурилась Мэри, – не пора ли тебе рассказать, чем ты вообще занимаешься?
– Думаю, пора, – согласился я, и вечером после обеда рассказал ей все как есть.
После этого она задала мне кучу вопросов, очень проницательных, потому что Мэри, вообще-то, вдвое умнее меня. Потом она долго сидела, подперев щеку кулаком, и размышляла.
– Я бы хотела встретиться с мистером Мединой, – наконец проговорила она. – Тетушка Клэр и тетушка Дориа знакомы с ним… Я боюсь его, отчаянно боюсь, и, думаю, я бы меньше боялась, если б хоть раз его увидела. Это ужасно, Дик, что ты воюешь с таким странным и страшным оружием. И твое единственное преимущество – это то, что ты такая непробиваемая дубина… Тем не менее, мне ужасно хочется тебе помочь. Невыносимо сидеть здесь и ждать, изнывая от страха за тебя и все время думая об этих несчастных пленниках. Особенно мальчик не выходит у меня из головы. Я часто просыпаюсь и поднимаюсь в детскую, чтобы взглянуть на Питера Джона – на месте ли он. Няня, наверное, думает, что я спятила… Норвегия… Ох, надеюсь, ты знаешь, что делаешь.
– Я не вижу другого выхода. Мы знаем, где может содержаться один из заложников. Не знаю, кто именно, но я просто обязан действовать. Если я найду одного, это может вывести меня на остальных.
– Все равно останутся еще двое, – вздохнула она, – а время уходит. Но ведь ты один. Тебе нужны помощники. Может, Магиллври?
– Нет. У него свое дело, не менее важное. Если его втянуть еще и в мое, развалятся оба.
– А полковник Арбутнот? Чем он занят?
– О, Сэнди не сидит сложа руки, и, слава богу, наконец-то вернулся в Англию. Я узнаю, что он накопал, когда встречусь с ним. Пока я буду в отъезде, Сэнди будет продолжать то, что я начал.
– Может, пока тебя не будет, я могла бы с ним повидаться, хотя мы до сих пор даже не представлены друг другу? Так мне было бы спокойнее. И все-таки, Дик, я могу чем-то помочь тебе? У нас никогда не было тайн друг от друга, даже когда мы еще не были женаты, и тебе известно, что на меня можно положиться.
– Знаю, дорогая, – сказал я. – Но я не вижу вариантов… пока. Если б видел, я бы сразу тебя подключил, потому что я всегда предпочитаю иметь рядом тебя, чем целый полк кавалерии.
– Бедный мальчик!.. Я все могу выдержать, но от мысли о нем я просто схожу с ума. Ты видел сэра Артура?
– Нет, я старался держаться от него подальше. Джулиуса Виктора и герцога я еще способен выносить, но в лицо сэру Артуру смогу посмотреть только тогда, когда верну ему сына.
Мэри порывисто встала.
– Это необходимо сделать! – горячо воскликнула она. – Дик, я сердцем чувствую: мы на верном пути. О, как бы я хотела… Как бы я хотела, хоть что-нибудь сделать!..
Не думаю, что в ту ночь Мэри смогла уснуть. Утром она была бледна и немного подавлена, а в ее глазах появилась какая-то необъяснимая отстраненность: такой взгляд у нее я видел, когда в марте 1918 года уезжал в действующую армию.
Тем не менее, мы оба провели чудесный день. Питер Джон разгуливал по нашему маленькому поместью, погода была, как в мае, когда близкое летнее тепло соединяется с резковатой свежестью. Буйство нарциссов радовало душу, берега озерца сплошь покрылись синими и белыми мышиными гиацинтами, и каждая лощина в лесу желтела первоцветами. Утро мы посвятили углублению бочажков в нашей маленькой речушке, которые должны были стать нерестилищами для форели, обитающей в озере. Питер Джон неожиданно показал себя потенциальным инженером-гидравликом. А когда няня, средних лет шотландка с Чевиотских гор, наконец унесла его в дом, Мэри оторвалась от подводных раскопок и уселась на поросший барвинком берег.