– Что ты думаешь о нашей няне? – неожиданно спросила она меня.
– Лучше не бывает, – ответил я.
– Я тоже так думаю. Знаешь, Дик, мне кажется, я слишком трясусь над Питером Джоном. Я провожу с ним массу времени, а в этом нет никакой необходимости. Няня сделает то же, что и я, причем быстрее и лучше. Я не спускаю с него глаз, хотя знаю, что спокойно могу оставлять его с няней и Пэддоком на целые недели… К тому же, и доктор Гринслейд всегда рядом.
– Ты, конечно, можешь его оставлять, – согласился я. – Но ведь ты будешь тосковать по нему так же, как тоскую я, потому что с ним всегда весело.
– Да, он такой славный, – улыбнулась она.
Днем мы покатались верхом по лугам, и домой я вернулся, чувствуя себя здоровым и полным энергии, как скаковая лошадь. Но вечером, когда перед обедом мы вышли в сад, меня охватило непреодолимое желание избавиться от всех дел и вернуться к спокойной, размеренной жизни. Я понимал, что мое сердце принадлежит этим немногим акрам, и мысль об этом почти лишила меня твердости духа.
Тем не менее, перед сном мы с Мэри еще раз прошлись по всем пунктам моих планов. Двадцать восьмого апреля, если ничто не помешает, я вернусь домой, но если не буду успевать, пошлю ей телеграмму и поеду прямиком в Лондон. В эти дни все должны быть уверены, что я болен и лежу взаперти, поэтому телеграммы я буду подписывать «Корнелиус».
На следующее утро, когда все еще спали, я с помощью Пэддока выкатил из гаража свой большой «Воксхолл»[40] и, прихватив все необходимое, выехал по подъездной аллее на главную дорогу. Пэддок, умевший водить машину, должен был вернуться домой примерно в десять и объяснить моему водителю, что, согласно моему указанию, перегнал автомобиль в Оксфорд и оставил на неделю в пользование одному моему другу.
В начале седьмого мы добрались до «Сайлент вумен». Таверна, как одинокий форт, торчала на краю обрыва в месте, где сходились сразу четыре дороги. Из ее труб валил дым, и я решил, что Сэнди уже заказал завтрак. Пока я загонял машину в гараж, на пороге в самом деле появился Сэнди – в фланелевых штанах и твидовом пиджаке, бодрый и почему-то загоревший.
– Надеюсь, ты голоден, – вместо приветствия сказал он. – Здешний хозяин – отличный парень, и хорошо знает, что такое настоящий мужской аппетит. Я заказал яйца, почки, жареные колбаски и ветчину, а он как будто только этого и ждал, представляешь? Ну вот – пока что моя штаб-квартира находится здесь, хотя главный штаб расположен в совсем другом месте. И, кстати, Дик: здесь я для всех мистер Александр Томсон, театральный критик, несколько задержавшийся на пасхальных каникулах.
Завтрак полностью оправдал наши ожидания. От быстрой езды по утреннему воздуху и самоуверенной физиономии Сэнди Арбутнота, сидевшего передо мной, мне стало как-то спокойнее на душе.
– Я получил твои записки, – сказал я, – но, черт возьми, твои представления о победителях скачек в Дерби никуда не годятся. А я-то полагал, что всякий джентльмен разбирается в таких вещах.
– Бывают исключения. Ты сделал то, о чем я тебя просил?
– Я заявил Медине, что окончательно порвал с тобой и не желаю тебя видеть. Но почему это так важно?
– Мне было необходимо избавиться от его внимания к моей персоне. Если он убедится, что мы с тобой поссорились и что я уехал из Англии навсегда, то, скорее всего, оставит меня в покое. Видишь ли, он довольно настойчиво пытался меня прикончить.
– Ну и ну! – только и смог выговорить я.
– Причем четырежды, – невозмутимо продолжал Сэнди. – В первый раз еще перед тем, как я покинул Лондон. Можешь поверить, это был увлекательный отъезд! И три попытки в Париже, последняя – всего четыре дня назад. Надеюсь, мне удалось оторваться от его людей, поскольку они уверены, что я позавчера отплыл из Марселя в Восточное Средиземноморье.
– Но зачем ему это?
– Во время обеда в клубе «Четверг» я позволил себе кое-какие неосторожные высказывания. Он считает, что я – единственный, кто способен его разоблачить, и не будет спать спокойно до тех пор, пока не устранит меня или не убедится, что я ничего не подозреваю. То, о чем я просил тебя в письмах, было необходимо, чтобы меня хотя бы на время оставили в покое. У меня полно дел, а ничто не отнимает столько времени, как игра в прятки с наемными убийцами. Но главная причина – защитить тебя. Ты, Дик, вряд ли представляешь, что в течение этих трех недель балансировал на самом краю пропасти. Тебе грозила страшная опасность, и никогда в жизни я еще не испытывал такого облегчения, как сегодня утром, воочию увидев твою насупленную физиономию. Ты был в безопасности только до тех пор, пока Медина был уверен, что мы в ссоре, я не путаюсь у него под ногами, а ты – его преданный раб.
– О, такого раба, как я, не было со времен «Хижины дяди Тома»!
– И отлично. Благодаря этому у нас есть лазейка во вражескую крепость. Но мы лишь в самом начале осады, и никто пока не знает, чем она завершится. Ты, надеюсь, разобрался, что за человек Медина?
– Более-менее. А ты?
– Я на полпути. Такой сложный субъект мне еще не попадался. Но давай сверим впечатления. Мне начать?
– Да. И если можно – с обеда в «Четверге». Из-за чего ты завелся? Тебе не понравились какие-то его высказывания?
– Все началось раньше. Понимаешь ли, я много слышал о Медине в самых разных концах света и, хоть убей, не мог взять в толк, что это за человек. Все, с кем мне приходилось говорить о нем, буквально молились на него, но у меня он всегда вызывал двойственное чувство. Я рассказывал тебе о Лафатере, но ты, по-моему, не обратил на это внимания. Так или иначе, Медина дурно влиял на моего друга. Поэтому я начал наводить справки, и прежде всего о том, чем Медина занимался во время войны. По самой популярной версии, в первые два года он пропадал где-то в Средней Азии, куда отправился с научной экспедицией. После этого он якобы примкнул к Белому движению и успешно сотрудничал с Деникиным. Я занялся этой историей и вскоре выяснил, что он действительно побывал в Средней Азии, но ни разу не приближался к линии фронта и никогда не встречался с генералом Деникиным. Вот что я имел в виду, когда сказал тебе, что этот человек – лжец.
– По крайней мере, он всех в этом убедил.
– В том-то и дело. Он заставил весь мир поверить в то, что ему нужно, а для этого надо быть человеком незаурядным. На первых порах я пришел к выводу, что он – гениальный пропагандист. Но что лежит в основе его результативности? Все его шаги досконально продуманы, этого не отнять, но кроме того у него должны быть еще какие-то личностные качества, действующие на расстоянии. И я решил, что он обладает уникальным даром внушения – гипнотической силой. Я занимался этими вопросами на Востоке, и убедился, как мало нам здесь известно о воздействии разума на другой разум. Я всегда был уверен, что это и есть истинная магия. Помнишь, я даже что-то ляпнул на этот счет в «Четверге»?
Я кивнул.
– Надо полагать, ты сделал это, чтобы посмотреть, как он себя поведет?
– Именно. Хотя это был не особо разумный шаг, потому что я мог его спугнуть. Но мне фантастически повезло, и я вырвал из него огромной важности признание.
– То самое латинское изречение?
– Да. Sit vini abstemius qui hermeneuma tentat aut hominum petit dominatum. У меня чуть припадок не случился, когда я это услышал. Слушай, Дик, я всегда питал страсть ко всему тайному и разным заумным вещам, и даже в Оксфорде занимался ими вместо того, чтобы как следует учиться. Экзамен на степень бакалавра я сдал со скрипом, но зато приобрел огромное количество самых необычных знаний. Среди прочего меня занимал Майкл Скотт. Да-да, тот самый, которого считали магом, только он был никаким не магом, а вдумчивым и самобытным мыслителем. Он, как и я, родом из Шотландского пограничья, и я засел писать его биографию. Исследуя обстоятельства жизни Скотта, я поступил на дипломатическую службу, а свой досуг тратил на поиски его рукописей в лучших библиотеках Европы. Большинство его работ были напечатаны в пятнадцатом и шестнадцатом веках, все они кошмарно скучны. Но многие рукописи остались неопубликованными, и я надеялся обнаружить в них кое-что любопытное, поскольку был уверен, что подлинный Майкл Скотт – это нечто гораздо большее, чем компилятор и толкователь, каким мы его знаем. Я был уверен, что именно он обучил сумасшедшего императора Фердинанда некоторым необычным вещам, и что учение его основывалось как раз на идее влияния одного разума на другой.
В общем, я был прав. В Париже, в Национальной библиотеке, я обнаружил несколько листов рукописи, без сомнения вышедшей из-под пера Скотта. Одной из самых известных его работ, ты наверняка помнишь, является «Physionomia», но это всего лишь перевод трактата Аристотеля. Однако эти листы, как бы принадлежавшие к той же книге, сильно отличались от нее. Фактически это – пособие по искусству управления сознанием, и, можешь поверить, на удивление современное, нынешним психоаналитикам такое и не приснится. Так вот: эта латинская фраза – цитата оттуда. Редкое слово «hermeneuma», как только он его произнес, заставило меня насторожиться. Выходит, Медина изучал труды Майкла Скотта, и это позволило мне понять, в какую сторону он смотрит.
– Значит, в тот раз он выдал себя, а ты – нет?
– Я тоже свалял дурака. Помнишь, я спросил, знает ли он гуру, который обитает у подножия хребта Шаньси восточнее Кайканда? Это был грубый просчет, именно из-за этого он и вознамерился отправить меня на тот свет. Дело в том, что у этого гуру он научился почти всем своим штучкам.
– Этого гуру зовут Харама? – спросил я.
Сэнди вздрогнул так, словно увидел привидение.
– Откуда, черт побери, ты это знаешь?
– Просто несколько дней назад я провел с ним и Мединой около часа.
– Что?! Харама в Лондоне? Господи, Дик, это просто невероятно! Скорее рассказывай, как это случилось, и как можно подробнее!
Я рассказал все, что помнил о той встрече, и он, кажется, позабыл о своей тревоге, и остался жутко доволен моим рассказом.