Я с тоской вспомнил о своих удочках, но впереди замерцали огоньки Мюрдаля, и я выбросил рыбалку из головы и принялся обдумывать свои дальнейшие шаги.
Норвежского языка я не знал, но надеялся, что кто-нибудь из местных жителей владеет английским – не зря же в портах Англии и Америки всегда полным-полно норвежских моряков. Доктор Ньюховер наверняка снимет комнату в единственной здешней гостинице, поэтому мне придется поискать для ночлега другое место. Мне даже показалось, что следить за объектом здесь будет куда труднее, чем в городе – если Ньюховер меня заметит, то немедленно узнает, а этого я допустить не мог. Впрочем, на такой случай у меня была заготовлена легенда – дескать, я приехал сюда ради пеших прогулок. Но на это не следовало полагаться: он все равно что-то заподозрит и немедленно сообщит Медине о моем появлении…
Как бы там ни было, но мне нужно было где-то переночевать.
Спустя некоторое время я вышел к небольшому пирсу, расположенному невдалеке от городка. Там, расположившись на сельдяных бочках и бухтах канатов, покуривали несколько мужчин, еще один стоял на конце пирса, разглядывая стоящий на якоре ярдах в сорока от берега катер Христиана Эгге, на котором прибыл Ньюховер. Я свернул на тропу, ведущую к пирсу, решив, что здесь-то и получу те сведения, в которых нуждаюсь.
Поздоровавшись, я уже хотел спросить, не сдается ли поблизости какое-нибудь жилье, но тут человек, смотревший в море, обернулся на звук моего голоса. Мне он показался довольно пожилым, потертая охотничья куртка не могла скрыть его сутулость. В скудном свете я не мог различить его лицо, но эта спина показалась мне поразительно знакомой, хоть я и не мог вспомнить, где ее видел.
Я обратился к норвежцам по-английски, но полиглотов среди них не оказалось. Впрочем, один из них указал на городок, словно имея в виду, что меня лучше поймут там. И тут подал голос человек в охотничьей куртке:
– Возможно, я смогу вам помочь. В Мюрдале есть неплохой постоялый двор. В это время года там малолюдно.
По-английски он говорил безукоризненно, но с каким-то гортанным акцентом, что безошибочно выдавало в нем иностранца.
– Постоялый двор мне, пожалуй, не подойдет, – ответил я. – Я ищу жилье подешевле.
Он рассмеялся.
– Можно устроиться и в другом месте. У Петера Бойера, кажется, есть лишняя койка. Я иду в ту сторону, сэр, и мог бы вас проводить.
Он подошел поближе, и его фигура оказалась в луче стояночного фонаря на катере. Я увидел худощавое загорелое лицо с весьма приятным выражением и растрепанную седую бороду. Тут я узнал его и едва не вскрикнул, пораженный случайностью, которая снова свела нас вместе.
По тропе мы вместе поднялись от причала к дороге.
– По-моему, – начал я, – мы с вами встречались и раньше, герр Гаудиан.
Мужчина остановился.
– Вы правы, это мое имя… но я не… я не думаю, что…
– Может, вы помните голландца по имени Корнелиус Бранд, которого вы приютили у себя в декабре 1915 года?
Он пристально всмотрелся в мое лицо.
– Помню, – последовал ответ. – А еще я помню некоего мистера Рихарда Ханнау, одного из инженеров компании Гуггенхайма, с которым мне довелось беседовать в Константинополе.
– Вообще-то, это одно и то же лицо, – хмыкнул я.
Я не знал, как он воспримет это сообщение, но то, как он среагировал, подтвердило, что не ошибся в оценке единственного немца, который мне искренне нравился. Герр Гаудиан рассмеялся – мягко и с пониманием.
– Чертовы турки! – покачал он головой. – Кто б мог подумать! Я часто думал, доведется ли мне увидеть вас снова, и вот – на тебе! Вы сваливаетесь прямо на голову на берегу этого норвежского фьорда.
– Вы ведь не держите на меня зла? – спросил я. – Я служил своей стране, а вы служили своей. Я играл по правилам, и вы играли по правилам.
– Зло? – воскликнул он. – Мы с вами джентльмены и далеко не дети. Я рад, что вы выжили. Я всегда желал вам добра, ведь вы отважный человек.
– Ничего подобного. Просто везучий, – возразил я.
– Но как мне теперь вас называть? Бранд или Ханнау?
– Меня зовут Ричард Ханней, но сейчас я все-таки Корнелиус Бранд. Почему – скоро расскажу. – Мне вдруг пришло в голову посвятить этого человека в свои дела. Похоже, само провидение послало его, и я не собирался упускать этот шанс.
Но после этих слов он снова остановился.
– Мистер Ханней, меня не интересуют ваши тайны. Насколько я понимаю, вы все еще служите своей стране? Я не спрашиваю, в чем заключается ваша цель, но не забывайте: я немец и не буду участвовать в преследовании любого из моих соотечественников, кем бы он ни был.
Несколько секунд я колебался, но потом произнес:
– Я больше не служу стране. Я вышел в отставку после заключения мира, и теперь я простой фермер.
– У британских фермеров в обычае приезжать в Норвегию под чужими именами?
– Это личное дело, о котором я и пытался рассказать. Уверяю вас, ни один немец здесь не замешан. Я всего лишь хочу проследить за одним доктором-англичанином.
– Хотелось бы верить, – немного подумав, ответил он. – Но два часа назад сюда прибыл один человек. Его катер стоит на якоре невдалеке от причала, а сам он поселился на постоялом дворе. Этот человек мне известен, и даже слишком. Он – немец и во время войны выполнял тайные поручения в Америке и еще кое-где. Мне он не нравился. Думаю, он причинил моей стране немало вреда, но с этим должны разбираться немцы, а не иностранцы.
– Мне этот джентльмен известен как доктор Ньюховер, имеющий практику в Лондоне на Уимпол-стрит.
– Ну и что? – Гаудиан пожал плечами. – Он просто использовал переиначенную на английский лад фамилию своего отца – Нойхофер. Что вам от него нужно?
– Ничего такого, чего бы не одобрил любой честный немец.
Я вкратце описал ему дело Медины, и Гаудиан ужаснулся.
– Мистер Ханней, – неуверенно пробормотал он, – вы в самом деле честны со мной?
– Клянусь всем, что только есть святого, я говорю чистую правду. Во время войны Ньюховер мог заниматься чем угодно, меня это не касается, но мне он нужен, чтобы разобраться с этим английским делом. И прежде всего – помешать преступникам и спасти человеческие жизни. К тому же, этот Ньюховер – всего лишь второстепенный персонаж, исполнитель. Мне необходимо выяснить единственное – что у него на уме.
В итоге Гаудиан протянул мне руку и добавил:
– Я верю вам и помогу всем, что в моих силах.
Мы прошли по длинной улице мимо постоялого двора, где в эту минуту Ньюховер, вероятно, укладывался в постель, и оказались на дороге, которая вела в долину Скарсо. Вскоре показалась река – могучий поток, набухший от таяния снегов, залитый мистическим полумраком северной ночи.
Тут-то и выяснилось, что герр Гаудиан снимает комнату у того самого Петера Бойера, у которого будто бы имелась свободная кровать, и когда мы дошли до небольшого коттеджа, стоявшего почти на самом берегу реки, хозяин с радостью меня принял. Вскоре его жена подала ужин – омлет, копченый лосось и отличное норвежское пиво, а насытившись, я достал карту и принялся изучать окрестности.
Гаудиан, между тем, набросал невеселую картину того, что происходило у него на родине. Похоже, война и падение кайзеровского режима унесли с собой массу порядочных и умных людей, которые были в состоянии противостоять его худшим сторонам. Он сказал, что нынешняя Германия – неподходящее место для человека умеренных взглядов. Власть в стране принадлежит жиреющим промышленникам, которые наживают огромные состояния за границей, одновременно разрушая и истощая собственную страну. А оппозиции как таковой больше не существует – разве что полоумные леваки да монархисты, требующие невозможного.
– Больше никто не прислушивается к голосу рассудка, и, боюсь, ничего не изменится, пока наш народ не будет доведен до крайности. В ваших руках было наше спасение, но послевоенные договора только ускорили упадок. Думаю, вы надеялись на лучшее, но оказались слепы, потому что не поддержали умеренных политиков, и жесткостью своих требований лили воду на мельницу всевозможных радикалов.
Выглядел Гаудиан как самый простой рабочий, и мне это показалось странным – ведь такой человек, инженер с мировым именем, мог бы превосходно зарабатывать в любой стране. Но потом я понял причину: он просто утратил желание зарабатывать. Он слишком хорошо постиг природу человеческих желаний, чтобы сохранить хоть какие-то амбиции. Он был холост, не имел близких родственников и предпочитал жить в самых отдаленных и безлюдных местах, наблюдая за растениями и животными.
На всякий случай я поинтересовался, не появлялся ли в долине еще один англичанин – некий мистер Джейсон. Гаудиан ответил, что ничего такого не слышал, тем более что до открытия рыболовного сезона еще две недели, поэтому иностранцев в здешних местах практически нет. Потом я стал расспрашивать его о фермах на горных лугах – саэтерах, и он сказал, что лишь немногие из них начали работу, поскольку горные пастбища еще остаются под снегом. Лишь одна-две на самых нижних лугах обитаемы, и то лишь потому, что зима в этом году выдалась мягкая, а весна наступила рано.
– Взять хотя бы Скарсо, – продолжал он. – Обычно в апреле она совсем мелкая, потому что снег еще не тает. Но сейчас вода в реке стоит, как в середине мая.
Он прошелся со мной по карте, показав, где и что расположено в окрестностях. Саэтеры находились выше по реке, и добраться к ним можно было только тропами, проложенными по узким горным долинам. Хорошая дорога тянулась вдоль долины Скарсо, но она не соединялась с параллельными долинами Урдаль и Бремендаль. На карте я обнаружил лишь один путь в долину Урдаль – он проходил через крохотное местечко Снаасен.
– Да, – кивнул Гаудиан, – я бывал там, и не завидую тому, кто окажется там в плохую погоду. Начало этой тропы можно увидеть днем даже отсюда. Она поднимается вверх по скалам на противоположном берегу реки. В Снаасене всегда кто-нибудь живет, это что-то вроде убежища для путников, а летом там настоящий рай – вокруг цветущие луга. Впрочем, местные жители преодолевают эти горы даже зимой. Снаасен – часть большой фермы, расположенной в двух милях выше по течению, там находятся лучшие охотничьи угодья в долине Скарсо. Там масса куропаток, а иногда встречаются даже медведи. Мне говорили, что все эти места арендованы каким-то англичанином… Ничего удивительного: у вас немало богатых людей, а нищим норвежцам остается подбирать крохи…