Спустя две минуты я очутился в расселине.
Место это напоминало пещеру с песчаным дном, которая, постепенно сужаясь, углублялась в скалу. Дальнейший путь вглубь преграждал большой покатый камень. Я взобрался на него и обнаружил, что расселина настолько широка, что ее стены отстоят одна от другой ярда на три. Я двинулся вперед и оказался в почти полной темноте, причем снаружи меня никак нельзя было заметить. Так я прошел футов пятьдесят, а затем, миновав еще один большой камень, оказался на развилке. Проход, уводивший влево, выглядел крайне неприветливо, но правый отрог расселины вселял надежду. Там я остановился и задумался, потому что вспомнил кое-что важное.
Это была та самая расселина, которую я заметил три недели назад, когда поднимался на Вышку. Я осмотрел ее сверху и пришел к выводу, что если по левому ответвлению еще можно кое-как пробраться, то правое не сулит ничего хорошего. Вполне проходимое в начале, дальше оно превращалось в страшную осыпь на стене утеса, а затем, через сотню футов крошащегося и рассыпающегося гранита, повисшего над обрывом, снова ныряло в недра скалы.
Поэтому я направился в левый проход, выглядевший как будто безнадежно. Первым препятствием на пути стала еще одна глыба, которую я сумел обогнуть, а потом этот чертов лаз начал расширяться и раздваиваться, расходясь в разные стороны. Я вспомнил, что можно сократить путь, повернув направо, но в пылу подъема позабыл об осторожности. Мне просто не пришло в голову, что и это место открыто взгляду со стороны, которого я должен любой ценой избегать.
Подниматься дальше стало труднее, ибо вокруг почти не за что было уцепиться. Но мне приходилось иметь дело со склонами посерьезнее, и если б не винтовка, на которой не было ремня, я бы не обратил на это внимания. Вскоре опасный участок пути остался позади, и я сообразил, что могу вернуться в расселину, которая дальше снова сужалась. Всего на несколько секунд я задержался на прочной каменной ступени, чтобы наметить дальнейший путь. Правой рукой я обхватил выступающий из стены камень, а левую, в которой держал винтовку, вытянул вверх, чтобы проверить надежность следующей опоры.
И вдруг я почувствовал, как из моих пальцев мгновенно ушла сила. Камень раскрошился, его осколки засыпали мне глаза, и в скалах прокатилось эхо, заглушив звук падения винтовки, которая заскользила вниз по стене обрыва.
Я взглянул на свою левую руку, все еще растопыренную на камне, и удивился, почему она так странно выглядит.
В это время уже начало темнеть, а значит, было около половины восьмого.
Если бы что-то подобное случилось со мной во время обычного подъема на скалу, я бы потерял равновесие и сорвался. Но я уходил от погони, мои нервы были напряжены до предела, а все рефлексы начеку. Думаю, поэтому я и удержался, а страх получить вторую пулю спас мне жизнь. Одним неуловимым движением, сам не понимая, как мне это удалось, я нырнул в расселину, и вторая пуля, не причинив мне никакого вреда, расплющилась о гранит.
К счастью, теперь продвигаться вперед стало проще – знай работай коленями да спиной, и с этим я справлялся даже несмотря на поврежденную руку. Пока я лихорадочно карабкался наверх, пот струился у меня по лбу, но все мускулы работали слаженно, и я знал, что нигде не ошибусь. Расселина здесь была достаточно глубокой, а массивный каменный выступ скрывал меня от врага, находившегося внизу.
Наконец я протиснулся сквозь узкую щель, с помощью коленей и одной руки забрался на полку и убедился, что главные трудности позади. Узкий разлом, заполненный мелким щебнем, тянулся отсюда до самой вершины гребня. Это было то самое место, где я побывал три недели назад.
Теперь пришла пора взглянуть на мою левую кисть, которая находилась в жутком состоянии. Кончик большого пальца был начисто срезан пулей, а две фаланги среднего и безымянного пальцев раздроблены осколками камня в кашу. Боли я не чувствовал, хотя из ран обильно сочилась кровь, но ощущал странное онемение в левом плече. Мне удалось кое-как перетянуть кисть платком, который тут же промок от крови, после чего я попытался собраться с мыслями.
Медина поднимался по расселине вслед за мной. Теперь он знал, что оружия у меня нет. У него имелся немалый опыт скалолаза – он сам об этом не раз упоминал, к тому же, он был лет на десять моложе меня. Поэтому сперва я решил подняться на самую верхнюю часть Вышки и попытаться спрятаться там, чтобы избежать встречи с Мединой до наступления полной темноты. Но ночи в Шотландии, особенно летние, не так уж темны, и вполне могло случиться, что он выследит меня и снова начнет преследовать. Потеря крови мало-помалу обессилит меня, и не стоит надеяться на то, что я смогу долго сохранять безопасное расстояние между нами. И, наконец, у него есть винтовка. Ночью или в сумерках, но он все равно достанет меня.
Нет, я должен остаться здесь и выстоять до конца!
Мог ли я удержать расселину и защитить себя? У меня не было оружия, кроме камней, но, пожалуй, я бы смог не дать ему подняться по ее самой труднопроходимой части. Кроме того, в расселине имелись выступы и ниши, где можно укрыться от огня его винтовки… Но сунется ли он сюда? Почему бы ему не двинуться в обход по более пологим склонам и не атаковать меня сверху?
Страх перед его оружием помог мне принять решение. Сейчас у меня было одно желание – найти укрытие. Я смогу завлечь его туда, где винтовка бесполезна, и тогда у меня появится шанс использовать свою мышечную силу. Теперь мне было все равно, что случится после того, как он окажется у меня в руках. За моим страхом, смятением и болью стояли ледяная ярость и злость.
Я скользнул обратно в расселину и спустился по ней вниз до того места, где она сворачивала, огибая скальный выступ. Там меня невозможно было увидеть, и я мог беспрепятственно вглядываться в сумрачную глубину внизу.
К этому времени лиловый туман заполнил котловину корри, а вершины Мэчри стали похожи на дымчатые аметисты. На усеянном звездами бархатно-синем небе последние отблески заката таяли в первом мерцании новой зари…
Поначалу в расщелине было тихо. До меня доносилось лишь шуршание мелких камешков, осыпающихся со склонов, затем хрипло каркнул голодный ворон… Птица заметила Медину? Но знает ли мой враг о более простом пути на Вышку? Или решит, что если я смог подняться по ущелью, то и он способен на это? Опасается ли он безоружного человека с простреленной рукой?
Затем из глубины расселины донесся отдаленный звук, который я узнал сразу же – скрежет сапожных гвоздей по голой скале. Едва услышав его, я стал собирать камни, и вскоре рядом со мной выросла небольшая горка «боеприпасов».
Медина сейчас находился в нижней части расселины. Каждое его движение доносилось до меня совершенно отчетливо: мерное шуршание ткани, падение небольшого обломка гранита, когда он перебирался через плоский валун внизу, и снова шорох шагов. Света в глубине расселины уже почти не было, но пройти там можно без особых сложностей. Разумеется, Медину я не видел – выступ скал скрывал его от меня, но уши докладывали мне обо всем, что происходит внизу. Потом вдруг наступила тишина, и я понял, что он добрался до того места, где расселина впервые раздваивалась.
Я приготовил камень поувесистее, рассчитывая метнуть его, когда Медина окажется в том месте, где я находился, когда он выстрелил.
Звуки возобновились, и я совершенно спокойно продолжал ждать. Еще минута-другая, и все решится. В долине еще сохранялось некое подобие тусклых сумерек. Вот-вот появится темное пятно в пятидесяти футах подо мной – голова Медины.
Но его не было. Звуки, сопровождающие движение врага, продолжались, но не становились ближе. И тут я понял, что неверно оценил ситуацию. Медина свернул в правое ответвление расселины, потому что ему показалось, что пройти в темноте той дорогой, которой прошел я, совершенно невозможно.
Теперь преимущество было на моей стороне. Ни одно человеческое существо не смогло бы проделать в темноте хотя бы часть пути по засыпанному обломками карнизу на стене утеса и снова вернуться в расселину. Он так и будет ползти вперед, пока окончательно не застрянет, и назад ему дороги нет. Я покинул свое укрытие и поднялся выше по склону, надеясь найти удобную позицию для наблюдения.
Моя левая рука начала гореть огнем, а левое плечо и шею свело, словно в параличе. Какое-то время я судорожно извивался на склоне, пока не обнаружил «жандарм»[59], за которым склон круто обрывался к концу правой развилки. Расселина внизу отсюда казалась до краев залитой черной жидкостью, но заря еще подсвечивала гребни гор, и я отчетливо видел, где проходит путь Медины, где расселина сужается и превращается в заваленный обломками карниз.
Мне пришлось покрепче вцепиться в камень, потому что у меня началось головокружение. Но тут я вспомнил о веревке Ангуса, размотал ее, обвязал себя вокруг пояса, сделал петлю и набросил ее на «жандарм».
В это мгновение снизу послышался приглушенный возглас, и сразу же вслед за ним – звуки ударов металла о камень. Я мгновенно понял, что случилось: винтовка Медины отправилась вслед за моей и теперь покоилась среди камней у подножия Вышки. Наконец-то наши шансы сравнялись, и я, несмотря на туман в голове, понял, что больше ничто не помешает нам свести счеты.
Мне почудилось в полутьме внизу какое-то движение. Если это Медина, значит, он выбрался из расщелины и пытается ползти по склону. Я знал, что из этого ничего не выйдет. Сейчас он поймет бессмысленность этой затеи и вернется. По крайней мере, попытается вернуться.
Теперь, когда он был безоружен, моя ярость немного утихла. Я словно наблюдал за усилиями такого же, как я сам, альпиниста, оказавшегося в сложнейшем положении.
Медина находился примерно в сорока футах ниже меня, я даже слышал его учащенное дыхание. Он отчаянно цеплялся за скалу, но выветрившаяся порода крошилась, мне было слышно, как сыплются мелкие осколки, а один раз в пропасть сорвался крупный валун.