г. Москва, Лубянская площадь
Генерал-лейтенант ФСБ Баринов перед своим прямым и непосредственным начальником — директором ФСБ — отчитывался по понедельникам ровно в 10 часов. Как истинный педант, Владимир Афанасьевич к отчёту начинал готовиться ещё в пятницу. В то время, когда простые граждане открывают автомобильные «ракушки», чтобы выкатить из них застоявшиеся за неделю «Жигули», и, усадив в них жену вместе с котом и склеротической тёщей, выехать за город на благословенные шесть соток, к Владимиру Афанасьевичу начинала стекаться со всех отделов и управлений информация. Процесс был отработан годами, и особой сложности не представлял. Самое главное начиналось после вечернего чая. Владимир Афанасьевич тщательно и не торопясь изучал каждую сводку и делал пометки в грифованной тетради. Ближе к первой вечерней звезде у Баринова складывалась вполне определённая картина по текущим делам, и он, вызвав дежурного офицера, передавал ему секретную тетрадь со своими пометками для составления справки. Как правило, к полуночи работа подходила к завершению: Василий Афанасьевич вычитывал набело перепечатанную справку, запирал документы в сейф, и, если в этот момент не звонил телефон или на ум не приходила очередная оперативная задумка, нехотя покидал кабинет.
Директор ФСБ Павел Станиславович Ромодановский был выходцем из недр самой большой в мире спецслужбы, и кресло директора занял через тридцать лет безупречной службы на оперативно-командных должностях. Ромодановский так же, как и сам Баринов, обладал феноменальной памятью и мог без помощи хидромудрых аналитиков выявить причинно-следственную связь, казалось, совершенно не связанных между собой событий. Несмотря на избыточный вес, Павел Станиславович был лёгок на подъём и обладал достаточным политическим чутьём и административной гибкостью, чтобы сохранять за собой пост директора на протяжении полутора десятка лет. На своём служивом веку Ромодановский пережил одного Генерального секретаря, трёх Президентов и три открытые попытки государственного переворота. После очередного юбилея Павла Станиславовича кто-то из местных острословов заметил, что фамилия Ромодановский стала таким же брендом ФСБ, как знаменитый символ, состоящий из комбинации щита и меча. Это было близко к истине, но Павел Станиславович живым символом быть не хотел: символ — это наглядность и публичность! Истинный контрразведчик всегда должен оставаться в тени. — Так оно спокойней, да и наблюдать из тени сподручней, — то ли в шутку, то ли всерьёз пояснил Ромодановский на очередном рандеву Президенту, который, в отличие от Премьера, специфику Лубянской «кухни» глубоко не знал, и к Ромодановскому, как и ко всей его службе, относился настороженно.
Со своим заместителем Бариновым Ромодановский работал уже вторую пятилетку. Однако, несмотря на полное служебное взаимопонимание, общение между ними продолжало оставаться строго официальным, и больше чем на утреннее рукопожатие Баринов никогда не рассчитывал. Данное положение дел устраивало обоих, и никто перемен не жаждал. Баринов, по складу своего характера, был типичным исполнителем, и на должность директора, которая по сути была больше политической, чем командно-оперативной, никогда не претендовал. Павел Станиславович, наоборот, и в пятьдесят пять лет жаждал продолжения карьерного взлёта, поэтому активно участвовал в развернувшейся «священной войне олигархов», поддерживая одних и обнародуя компромат на других. Хотя, как говориться, хрен редьки не слаще, и оба лагеря толстосумов рассматривали Русь-Матушку не иначе как дойную корову, способную принести в закрома (чуть не сказал — Родины) финансово-олигархических групп очередные миллиарды. Ввиду затянувшейся междоусобицы российской элиты, по выражению самого Ромодановского, он стал «грузнуть», но оперативной смекалки с годами не растерял.
В нынешний понедельник Баринов отчитывался о состоянии дел, имевших большой общественный резонанс и стоящих на контроле у самого Президента.
Баринов докладывал чётко, по-деловому, не приукрашивая, но и не драматизируя состояние дел. Каждая его фраза была выверенной, продуманной, и если содержала какие-либо цифры, то за эти показатели докладчик мог смело ручаться своей седой головой.
— Что по тройному убийству? — коротко осведомился директор. Баринов сразу сообразил, что начальник имел в виду дело, которое он сам для себя назвал «Свеколковским».
— По петербургскому эпизоду установлена личность подозреваемого, местонахождение которого в настоящий момент неизвестно. Ищем! Для более быстрого и качественного расследования я подключил подполковника Каледина, и он уже дал первую информацию: создан композиционный портрет предполагаемого убийцы профессора Шлифенбаха. Сейчас прорабатывается версия о причастности данного фигуранта к убийству в Петербурге профессора Попова-Левина.
— Хорошо. Прошу Вас: не сбавляйте темп расследования. Президент это дело держит под личным контролем, а Премьер, фигурально выражаясь, рвёт и мечет. Свеколкино — его задумка и эти три трупа он воспринимает, как открытый вызов. А что по аварии в Энске? Дополнительная информация есть?
— Как я Вам уже докладывал, ведётся работа по запросу к экстрадиции из Великобритании бывшего директора УМЗ Бритвина. Есть подозрения, что аварийная ситуация возникла не только по причине халатности. Оборудование для выплавки и разлива металла работало на предельных режимах по личному указанию Бритвина.
— Зачем это ему было надо? Выслужиться хотел?
— Возможно, но чтобы внести окончательную ясность, мне нужно поработать с самим Бритвиным.
— Как он вообще попал в директора? Насколько я знаю, в Степногорск он ушёл на понижение?
— Совершенно верно, но это было больше десяти лет назад. В директора ему помог пробиться ныне покойный его тесть, при активной поддержке министра Мостового.
— А, этого пережитка прошлого! Как его дразнят?
— Сталинский сокол.
— Да, да, именно Сталинским соколом. Живое ископаемое! И что же этот реликтовый чиновник, сейчас защищает своего ставленника?
— Наоборот. Как Вы знаете, авария на Уральском механическом заводе поставила под удар международный проект «Термоядерный управляемый синтез» — сокращённо «ТУС». Так вот, за выплавку сверхпроводящих материалов отвечает ведомство Мостового. Получается, что Бритвин, хотел он этого или нет, но подставил благодетеля под удар.
— Владимир Афанасьевич, а что за политическая возня вокруг Мостового? Мне докладывают, собрал вокруг себя соратников — бывших лидеров советской индустрии, и что-то интригует. Целую организацию создал! Ни дать, ни взять — сборище заговорщиков!
— «Ближний круг»! — позволил себе улыбнуться Баринов. — Это они себя так называют. Наверное, по аналогии с ближайшим окружением Сталина. Ничего серьёзного, Павел Станиславович. Об этом сообществе стариков-разбойников мы хорошо информированы. Они же там все бериевско-ежовские выкормыши, воспитанные на верности партии и НКВД. Поэтому «стучать» на ближнего своего у них в крови заложено. Так что мы полностью осведомлены об их планах и намерениях. Они, конечно, имеют определённое влияние, да и богатый опыт работы во властных структурах дорогого стоит, но за ними никто не стоит, и финансовую помощь им никто не оказывает. А пока финансирования нет, они для нас не опасны. К тому же они все преклонного возраста, и через годик-другой переселятся поближе к Новодевичьему монастырю. Я думаю, к следующим президентским выборам весь «ближний круг» сойдёт на нет.
— Злой Вы, Владимир Афанасьевич! Разве можно так относиться к ветеранам! — пожурил зама директор, но при этом почему-то с довольным видом улыбнулся.
21 час 15 мин. 27 сентября 20** года.
г. Москва, ул. Краснопресневская-12,
Дом Правительства
Рабочий день давно закончился, а Василиса продолжала внимательно вглядываться в монитор компьютера. В отделе кроме неё находилась добрая половина сотрудников отдела, для которых понятие окончания рабочего дня носило чисто условное понятие. Однако в отделе существовало незыблемое правило: как бы долго сотрудник ни задерживался на работе, на следующее утро не позже 8 часов он должен находиться на рабочем месте бодрым и свежим, короче, как огурец.
— И как тебе удаётся хорошо выглядеть? — спросила как-то Василиса Егора Еремеева, который, ввиду полного отсутствия личной жизни, раньше одиннадцати вечера от письменного стола не отрывался.
— Я стараюсь высыпаться, — серьёзно ответил Егор.
— А если на сон не хватает времени? — живо заинтересовалась Василиса, которая была типичной «совой», и для которой утреннее пробуждение всегда было равносильно ежедневному насилию над собой.
— Главное не сколько спать, а как спать, — поучал её Егорка, мысленно снимая с неё строгий костюм и укладывая в свою холостяцкую постель. — Лично я ложусь спать голодным, в абсолютной темноте и в хорошо проветренной комнате. А если не можешь заснуть сразу по причине накопившегося в крови за день адреналина, прими тёплую ванну. Это поможет расслабиться.
— И это всё?
— Почти. Когда закроешь глаза, постарайся ни о чём не думать.
— Как это — не думать?
— А вот так, просто тупо смотри в темноту и пытайся отсечь от себя любые мысли и мыслишки. Приостанови мыслительный процесс, тем более что для женщины это не проблема. Пусть в этот момент твоя голова напоминает хранилище Центробанка во время дефолта.
— И поможет?
— Лучше любого снотворного. Проверено на себе! — гордо заключил Еремеев и украдкой ещё раз бросил голодный взгляд на круглые колени собеседницы.
Василиса поблагодарила Егорку, и подумала, что этим советом она вряд ли сможет воспользоваться. Именно в постели Василиса по укоренившейся со студенческих времён привычке строила планы на следующий день, прорабатывала модели поведения в различных ситуациях, и просто, как все девушки, мечтала. О чём? О неземной любви, о тихом семейном счастье, и меньше всего о карьере. Карьерный успех у неё был заложен в понятие «работа». Ведь она ходит на работу каждый день, каждый день что-то де